Наталья Павлищева - Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Король Польши Станислав Август Понятовский волновался, как никогда в жизни.

Он ехал в Канев на встречу с российской императрицей Екатериной II Алексеевной. Казалось бы, что волноваться? Екатерина Алексеевна умна, доброжелательна, весьма приятна в общении… Конечно, король мог переживать из-за явно готовившегося раздела своей страны, эта угроза стала уже слишком явственной.

Но волновался Станислав Август не из-за того, вернее, в основном не из-за того. Те, кто знал историю молодости короля, прекрасно понимали, в чем дело.

Станислав Август Понятовский ехал на встречу со своей первой и, пожалуй, единственной любовью, с которой не виделся более тридцати лет. Нет, после молодой великой княгини Екатерины Алексеевны у Понятовского были женщины, но в душе он остался верен той самой Кате, на свидание с которой бегал и ездил за тридевять земель с риском для жизни.

— Я забыл, что существует Сибирь… — сказал влюбленный Станислав, увидев великую княгиню впервые.

Это в России XVIII века, когда повсюду звучал девиз «Слово и дело», мог сказать только потерявший голову человек. Понятовский был именно таким, он влюбился без памяти. Екатерина Алексеевна отвечала тем же… Их свидания бывали отчаянно рискованны, чаще за гранью риска, но любовь придавала смелости, заставляла совершать безумства…

Прошли годы, великая княгиня стала не просто императрицей, она стала единовластной правительницей огромной страны и его сделала королем Польши. Станислав просил:

— Не делайте меня королем, лучше призовите к себе. Мне много дороже видеть вашу голову на подушке рядом со своей.

И не было в этих словах лукавства, ведь быть призванным к императрице России значило стать в крайнем случае ее могущественным фаворитом. Нет, Понятовскому и впрямь была нужна сама Екатерина. Много лет нужна, даже теперь…

Он стал куда худшим королем, чем она императрицей, но сейчас не король Польши Станислав Август Понятовский мчался к государыне России Екатерине II Алексеевне — до сих пор влюбленный Стась летел на крыльях любви к своей Кате, впервые за столько лет позволившей с ней встретиться. Как много ему нужно рассказать, как много им вспомнить…

Дверь спальни тихонечко приоткрылась… Из нее показался носик принцессы, заблестели глазки… Убедившись, что мадемуазель Кардель уже ушла по своим «надобностям», София-Фредерика, которую в семье звали просто Фрикен или даже Фике, выскользнула наружу и понеслась вверх, а потом вниз по лестнице, стараясь не шуметь. Это была занятная игра, в которую резвая девочка играла уже не первый день. Ей катастрофически не хватало просто прогулок размеренным шагом рядом со сдержанной гувернанткой по саду; как любому физически развитому ребенку, девочке хотелось попрыгать и побегать. У Фике прекрасная гувернантка Бабетта Кардель, душевная, приохотившая малышку к чтению, но принцессе так недоставало живого детского общества!

Фике быстро-быстро перебирала ножками по ступенькам дворцовой лестницы, она должна успеть пробежать все пролеты вверх, а затем вниз, вернуться в спальню и перевести дыхание, пока мадемуазель сходит в уборную… И вдруг… О, только не это! Прямо перед собой Фике увидела довольно занудную даму, любившую этикет и строго надзиравшую за его исполнением. Пришлось остановиться, присесть в реверансе, выждать ответный кивок и удаление дамы на приличное расстояние (иначе мать сегодня же узнает о неподобающем поведении дочери, и простыми пощечинами не отделаешься, может быть наказана и мадемуазель Кардель) и только потом броситься по ступенькам вверх опрометью, потому что время потеряно.

На сей раз гувернантка заметила сбившееся дыхание девочки, она внимательно пригляделась:

— Мадемуазель София, что это вы делали?

Глаза Бабетты Кардель смотрели строго. Фике поняла, что если она сейчас соврет, то потеряет доверие любимой воспитательницы. Пришлось признаться:

— Бегала…

— Что?!

— Мне очень захотелось побегать, мадемуазель, я бегала по ступенькам лестницы.

— Вас кто-нибудь видел?

— Мадам Юлия, но она ничего не поняла. Я сделала вид, что догоняю вас.

Фике редко признавалась в своих шалостях, чаще ей удавалось все скрыть, потому что от матери могли последовать такие тумаки, что в следующий раз подумаешь, делать ли признания. Но лгать дорогой Бабетт девочка не могла, понимая, что если обидится эта женщина, то можно остаться совсем одинокой.

— И часто вы вот так… бегаете?

Фике опустила голову:

— Да.

— Зачем?!

— Мне хочется порезвиться.

Мадемуазель Кардель чуть задумалась, потом вздохнула:

— Мы станем ходить с вами на прогулки подальше, будете скакать там.

Девочка бросилась гувернантке на шею. В этом мире существовал один-единственный человек, который относился к ней с пониманием и не ругал за живость.

— А мы будем сегодня читать? Я больше не сделала ничего дурного и не буду бегать без вашего позволения, мадемуазель!

У Бабетты Кардель был иной, чем у матери маленькой принцессы, способ воздействия на девочку, весьма странный для остальных, но дававший удивительные результаты: в наказание за провинности она лишала ребенка возможности читать вместе с собой!

Мать маленькой Фике, принцесса Иоганна-Елизавета Голштинг-Готторпская, дома, в тихом провинциальном Цербсте, бывала крайне редко. Так же как и в Штеттине, где проходил службу ее супруг. Что там делать? Рядом со спокойным, вечно занятым мужем любившей светские удовольствия и веселье красавице было неимоверно скучно. Христиан-Август Ангальт-Цербстский, напротив, предпочитал размеренность и уединение и не мешал разъездам своей супруги со старшей дочерью Софией-Доротеей, попросту Фрикен.

Фике большую часть года проводила вне дома, гостя с матерью у родственников.

Софии действительно повезло с гувернанткой: мадемуазель Кардель отличалась душевностью, страстно любила книги (конечно, французскую литературу) и не пренебрегала людьми, бывшими ниже ее по статусу. Это научило маленькую Фике многому, ей позволялось (особенно когда матери не было в Штеттине) играть в городском саду с детьми горожан. Но довольно скоро принцесса Иоганна стала брать дочь в длительные поездки, и игры прекратились сами собой. Теперь София-Фредерика должна постоянно быть при матери, чтобы как можно больше имеющих власть и средства знали, что у правителя Цербста есть дочь, которую можно будет сосватать.

Для этого принцессе Фике надлежало соответствовать определенным требованиям, выдвигаемым строгой, как казалось Иоганне-Елизавете, матерью. На деле же мать была не столько строгой, сколько просто придирчивой, не столько взыскательной, сколько самодурствующей.

— Фрикен, ты несносна! Упряма как ослица!

Девочка пыталась добиться ответа на вопрос, в чем именно она не права. Но получала… пощечины и визг:

— Это не твое дело! Марианна будет королевой, невзирая на все глупости, которые твердит монах! А ты не будешь никем!

Обидно, очень обидно… Фрикен подружилась с Марианной Брауншвейгской, но мать эту дружбу умудрилась разрушить. Иоганна-Елизавета так расхваливала перед дочерью ее подругу, пророча Марианне блестящее замужество, что Фике не выдержала и возразила, чего делать категорически не рекомендовалось:

— Но монах из дома Менгден, который пророчествует о будущем по чертам лица, сказал, что не видит над головой Марианны ни одной короны…

Получила пощечину и все же добавила:

— А над моей целых три! Он так сказал.

Ответная истерика принцессы Иоганны перешла разумные пределы, и та с визгом отхлестала дочь по щекам.

Этот случай еще сыграет свою роль, но позже Фике удастся побороть даже мать.

Мадемуазель Кардель успокаивала свою подопечную:

— Стоило ли возражать? Лучше бы промолчали…

И снова хороший урок — если нет смысла бунтовать, лучше промолчи. Фике усвоила, позже пригодилось.

Она даже сама не понимала, что с самых ранних лет живет желанием доказать матери, что та зря не любила дочь, что на нее стоило обратить внимание. Девочка просто жаждала понимания, одобрения, восхищения своими успехами, ревновала мать к другим детям, даже чужим, завидовала им. Но ревность и зависть не превратили девочку в замкнутое озлобленное существо, возможно, помогли умная забота и душевность мадемуазель Кардель. Эту женщину следовало бы благодарить за основы характера маленькой Фике, потом ставшие стержнем, на котором сама Фике выкристаллизовала свою личность блестящей, одной из самых успешных и разумных правительниц — Екатерины Великой.