Все, что столько времени создавалось между ними, все хорошие отношения вмиг оказались разрушены. О доверии речи больше не шло, Петр решил, что все добрые слова и улыбки Екатерины фальшивы. Он напрочь забыл, как сам ужаснулся виду исхудавшей после болезни невесты, как открыто сказал, что она стала страшная, не подумал, как она переживала из-за этих слов. Для Петра существовал только он, а его сейчас обидели, хоть на мгновение, но дали понять, что он урод. Чего он ждал? Что Екатерина не заметит изрытого оспинами лица?
Она сумела справиться с собой, улыбаться, весело щебетать, но Елизавета Петровна все поняла, заметила, как изнутри рвутся слезы, как сжалось сердце девушки. Конечно, Петр и без того не красавец, а теперь и вовсе дурен, а она расцвела, каково ей с таким женишком? Поняла, а потому стала торопить свадьбу, пока неприятие жениха не переросло в ненависть к нему.
Императрица торопила, а доктора возражали: молод, не окреп, подождать бы годик…
— Да ему семнадцать! В таком возрасте детей уж имеют.
— Не всякие в семнадцать взрослые…
— Пусть! Рядом с женой повзрослеет скорее, перестанет в куклы играть и с собаками бегать. Женю!
Екатерину осыпала дарами, старалась быть ласковой и внимательной, даже на Иоганну перестала коситься.
Замужество
— Вот так, хорошо, ваша светлость…
Мария Жукова называла Екатерину великой княгиней, хотя та таковой еще не была. Но сейчас неважно, она могла бы говорить что угодно, на взволнованную девушку больше действовали звуки ее ласкового голоса, успокаивающего, почти убаюкивающего. Стало немного легче, Екатерина принимала ванну, уже не так трясясь. Хотя вчерашний разговор с матерью ее скорее испугал, чем обнадежил…
И вдруг…
— Ее Величество государыня!
— Ах! — Екатерина прикрылась руками. — А я не одета! Я совсем голая!
— Это мне и нужно. — Голос императрицы почти насмешлив, взгляд въедлив. — Мне давно надо бы посмотреть на тебя нагую, да все не могла собраться.
Девушка испуганно замерла, пока Елизавета Петровна разглядывала ее со всех сторон. Но императрица осталась довольна, даже чуть слышно хмыкнула по-немецки:
— Лебедь белая этакому… достанется.
Императрица уже была почти наряжена и теперь желала посмотреть, как будут одевать и причесывать невесту. Ткнувшуюся в комнату мать бесцеремонно выпроводили, чтобы не путалась под ногами.
Нижнее белье, пока пеньюар, чтобы не засыпать пудрой платье… Императрица в это время спорила с парикмахером:
— Нет, завитки будут мешать короне!
— Фаше феличестфо! Я фсе сделаю как нато… корон пудет держат корош!
Куафюр упрям, Елизавета Петровна махнула рукой:
— Делай, но, если хоть покачнется, я с тебя самого не один парик сниму, а вместе с головой.
Бедолага понял, что угроза нешуточная, сразу заелозил, мол, если Ее Величество желает… кроме того, великая княгиня непременно должна держать голову прямо, иначе никакие ухищрения не помогут и корона свалится…
— Ты слышала? Голову держать прямо!
— Да, Ваше Величество…
Серебряное платье, серебряная накидка, корсаж неимоверно затянули, отчего и без того тонкая талия Екатерины стала совсем осиной…. Елизавета покосилась в зеркало на свою собственную и вздохнула. Она и в девичестве тоненькой не бывала, в матушку удалась — полная и крепкая.
Наконец прическу соорудили, платье затянули, пришло время драгоценностей, хотя самой Екатерине казалось, что она уже и так блестит и сверкает. Елизавета Петровна указала на сережки, фрейлина немедленно подала их невесте. Серьги тяжелые, ушам чувствительно, но сегодня Екатерина была готова вытерпеть все. Потом в ход пошли кольца, браслеты, броши, заколки… Безумно дорого, сверкающе и столь же тяжело.
И наконец, великокняжеская корона. Как бы ни крепил ее куафер, Екатерина понимала, что стоит наклонить голову, и тяжеленное сооружение просто съедет, потащив за собой прическу, неважно, с кудрями та или без. Корону императрица надела собственноручно, чтобы Екатерина почувствовала, какое ей делается одолжение.
Уже полдень, а великого князя все не было. Он опоздал совсем ненамного, минут на пять, но императрица была вне себя!
Петра тоже нарядили в серебристый кафтан и навесили безумное количество украшений. Но если серебро на Екатерине только подчеркнуло ее бледность — императрица даже приказала принести из своих покоев баночку румян и нарумянить невесте щеки, — то наряд жениха окончательно испортил его внешность. Это особенно бросалось в глаза рядом с хорошенькой, хотя и неимоверно перепуганной невестой. В какой-то момент Елизавета Петровна даже закусила губу от досады: ну что же сестра Анна родила этакого уродца! Но вслух ничего не сказала, напротив, улыбалась так, словно действительно была счастлива будущим счастьем молодых.
Екатерине ни до чего, она старательно пыталась не качнуть головой, ни за что не зацепиться, но при этом держаться так, чтобы не быть похожей на деревянную куклу. Весьма сложное дело, если вспомнить тяжеленный наряд и корону на голове, от веса которой уже начал болеть лоб.
— Пора.
Елизавета Петровна первой шагнула по лестнице, за ней жених с невестой. Екатерина ожидала, что Петр поддержит ее, но тому, видно, и в голову это не пришло. Перед самой лестницей, понимая, что без опоры ей не спуститься, невеста все же сама протянула руку жениху, тот сначала недоуменно покосился на нее, но потом подставил свою. Все обошлось, не споткнулась, головой не качнула и даже смогла улыбаться множеству собравшихся придворных.
В России всегда умели праздновать, а уж блестящая Елизавета Петровна тем более. Но на сей раз она превзошла саму себя! Перед дворцом выстроились сто двадцать великолепных экипажей, последние в очереди терялись где-то вдали. Это были только те, кому милостивейше позволено ехать в Казанский собор.
Но Екатерина никого не замечала, все плыло перед глазами, а их застилали слезы всего сразу — восторга, страха, волнения. Жених, напротив, кажется, не волновался совсем. Но это только казалось, он дергался более обычного… Заметив это, императрица положила свою руку на его запястье:
— Петр, успокойтесь…
Он фыркнул:
— Вот еще!
В роскошнейшем раззолоченном экипаже, запряженном восьмеркой белоснежных коней, они ехали втроем — императрица Елизавета Петровна и молодые.
Но Петр тотчас отвлекся, принявшись называть стоявшие вдоль их пути полки и делая замечания, если что-то видел не по форме. Уже через пять минут Елизавета Петровна даже прикрикнула на племянника, до того надоел своими замечаниями:
— До того ли ныне?! Помолчи уж!
Петр надулся, даже отвернулся от императрицы, но почти сразу забыл свою обиду — впереди стояли его кирасиры:
— Вот! Вот! У моих порядок, и все знамена ровно наклонены, и мундиры как один, и букли с косами в порядке!
Елизавета Петровна даже зубами заскрипела: ну что за дурень! Народ, едва сдерживаемый драгунами (иначе и каретам не проехать было бы), вовсю высказывался, совершенно не стесняясь. Обсуждали «со знанием дела», с одобрением высказывались о невесте, мол, кралюшка-то какая, что твоя лебедь белая! Восхищались императрицей, но тут особо звучало, что Петрова дочь! И посмеиваясь, ругали жениха:
— Откель такого уродца-то взяли?
— Наследник, говорят, из Неметчины привезенный.
— То-то и оно, что из Неметчины, был бы наш, так была бы косая сажень в плечах. А ентот вон хуже малого дитяти.
— Сморчок, он и есть сморчок.
Знающий возражал:
— Так и невеста тоже из Неметчины…
— Будя врать-то!
— Как есть немецкая.
— Так что ж, и венчаться не по-нашему будут?
— Не… оба крещеные. Невеста и вовсе русскому училась со старанием.
Бабенка порешительней отозвалась:
— Врешь ты все, ирод проклятый! Не может таковая-то немецкой быть! Наша она, правда, бабоньки, наша?
И хотя бабонек рядом было немного, ее активно поддержали все, даже мужики. Было решено, что жених, может, и из Неметчины, потому сморчок. А невеста всенепременно наша, русская, и сердцу россиян мила.
Вокруг было шумно, в воздухе висел перезвон колоколов, гремели литавры, били барабаны, где-то трубили трубачи, то и дело доносилось многоголосое «ура!», но обсуждение жениха с невестой все равно слышно. Может, потому Петр так и старался заглушить эти неприятные разговоры своими резолюциями по поводу построения и обмундирования? Поняв это, Елизавета Петровна не стала племянника больше сдерживать. Проползла раздраженная мысль, что ему будет очень тяжело завоевывать любовь народную.