Женя с визгом отпрянула к стене.
— Она что, с ума сошла? — воскликнула она дрожащим голосом, но отвечать было некому: лежа на Лизе, я боролся с приступом идиотского хохота, а Лиза сосредоточенно пыталась меня снасильничать и раздосадовано колошматила по моей спине кулачками. — Нет, это же… — вдруг озлилась Женя и со стоном бросилась в атаку на мою наглую подругу. — А ну пошла, пошла, тебе говорят! — взвизгнула она, раскачивая нашу маленькую пирамидку. — Вон отсюда, бесстыжая! А ты что делаешь, почему молчишь?.. Господи, да что же это такое?!
Я покорно сполз на пол, сотрясаясь от беззвучного хохота, но Лиза ожесточенно отстаивала свои рубежи: какое-то время слышались только Женины стоны, возня, пыхтение, затем выстрелили три быстрые жирные пощечины, Женя с воплем перемахнула через меня, заметалась по комнате, наконец нащупала на стене выключатель и зажгла свет.
— Ап! — воскликнула Лиза, вскидывая руки, как трюкач в цирке.
Женя схватилась за голову, потом за грудь, потом зажала себе рот и сползла по стенке.
Момент, надо сказать, был из тех, когда присутствующие снимают шляпы. К сожалению, ничего подобного ни у кого из нас не было.
— Дай обниму тебя, сестра, в этом доме скорби, — пропела Лиза. (Она, надо сказать, прямо-таки цвела.)
— Лизка, сволочь… — начала было Женя, но не смогла, простонала от обиды и унижения и бочком, заметавшись, лихорадочно стала собирать одежду, прикрывая грудь и заметно опасаясь приближаться к дивану, где осталась немаловажные часть ее туалета и где свила себе гнездышко ее подколодная младшенькая сестрица.
— Какие гомерические страсти, какие венерические формы! Ты ли это, Женечка? — злорадно ликовала Лиза. — Что же ты не читаешь мне морали, сестра, или тебе без трусиков неудобно?
— Не смей! Не смей, дрянь! — искажаясь в лице, вопила Женя, прикрываясь скомканным платьем и подступая к дивану.
— А не дам, — сказала Лиза, быстро пряча под себя ее трусики, и тут Женя остервенело ринулась на нее, обе завизжали, клочьями полетела шерсть, я бросился разнимать и в меня моментально впились сорок остреньких коготков и не менее шестидесяти четырех отточенных клычков, я сам заорал и еле выдрался из этой мясорезки, а следом Лиза, победно размахивая трусиками и лифчиком, перепорхнула с дивана на раскладушку.
Женя, брошенная на диване, зарылась в одеяло и разрыдалась.
Мне как-то неловко стало голым стоять между ними, я нашел свои трусы и натянул их под насмешливым взглядом Лизы.
— И как тебе моя Женечка? Не разочаровала, надеюсь?
— Отнюдь, — сказал я, присаживаясь на раскладушку.
— Вот и прекрасно, — вспыхнув, сказала Лиза. — Ей-богу, на такое дело не жаль одного любовника.
— Да будет тебе, — ответил я. — По-моему, я уже искупил свою вину кровью.
Я показал ей одну и другую, несколько глубоких царапин.
— Так тебе и надо, — она подышала на одну из них, под правым соском, и поцеловала, а Женя, бедная, все рыдала, пока мы зализывали друг другу раны.
— Послушай, так не годится, — сказал я; мы переглянулись и перебрались на диван.
— Да будет тебе, Женька! — заунывно, как на панихиде, начала Лиза. Женька, брось ты это мокрое дело!
Женя взревела, как алеутский сивуч.
— Нет, ну что это такое, а?.. Прекрати, Женька! Рыдать в тот самый момент, когда у меня появилась сестра с человеческим лицом… Женечка, я тебя очень люблю, честное слово!
Женя рыдала навзрыд. Мы с Лизой по очереди припадали к ней, гладили и успокаивали, иногда скептически переглядываясь, потому что имели представление о ее возможностях по этой части.
— Не плачь, Женечка! — уговаривала Лиза. — Не плачь, миленькая, я никогда так больше не буду!.. (Услышав это, Женя зарыдала с возмущением.) Хочешь, я уйду, а? Насовсем уйду, на вокзал! — При этом Лиза поглядывала на меня с хитрецой. — Я уеду, Женечка, ты только не плачь, хорошо?
— Я сама уйду-у-у… — рыдала безутешная Женя. — Ноги моей здесь больше не будет!.. Это ты все подстроила, Лизка, ты! Это подло, подло, бесчеловечно!.. Да, я низкая, я развратная, но я не лезла в постель к твоим мальчикам, не устраивала засад! Это подло, Лизка, это подло, подло!..
Слава богу, подумал я. Прорезалось. Сестрицы ожесточенно заговорили. Я сходил на кухню, поставил чаю, потом присел на диван рядом с голенькой Лизой, которую Женя тотчас ревниво прикрыла от моих глаз одеялом; в остальном, похоже, им было не до меня, про меня забыли, так что я запросто залез под общее одеяло и притаился; теперь мы все трое плыли на диване в рассвет.
— Для тебя это как семечки грызть, а я не могу так и не хочу! — то ли проповедовала, то ли оправдывалась Женя. — Ты думаешь, я завидую тебе? Как бы не так! Да я жалею тебя, вот именно, вот именно что жалею, хотя ты смелее меня, моложе, только молодость твоя завтра пройдет, Лизка, не успеешь оглянуться, как окажешься у разбитого корыта, вот помяни мое слово…
Лиза смиренно отвечала в том смысле, что все это так и гореть ей синим пламенем, зато Женя рождена для счастья, как птица для полета, на что Женя отвечала, что не надо иронизировать, но действительно, и пусть она тоже оступилась разок, пусть она тоже оказалась развратной (но не такой, как Лизочка, не такой!), пусть она толстовата для нынешних худосочных мод и парней, все равно она по-своему моложе, красивее и богаче Лизы, потому что у нее есть внутренний мир, идеалы, ценности и место для большой пышной любви навсегда — чего, разумеется, за нами с Лизой отродясь не водилось.
— Это ты толстовата? — возмутилась Лиза, с великолепным женским чутьем извлекая из всей этой белиберды рациональное зернышко. — Это что, он тебе сказал?! — грозно прорычала она, но я возмущенно заслонился ладонями: да что вы, как можно… — Ты толстовата? Да ты встань, ты взгляни на себя!
Она рывком сорвала одеяло, Женя дернулась, но я вовремя встрял, про себя в очередной раз поражаясь многочисленным Лизиным талантам — мы подхватили и посадили Женю, великолепную женщину, вон какие бедра — а грудь! — что до меня, то я счастлив был познакомиться с ней поближе, я так и сказал. Женя, дергаясь, отмахивалась, хваталась за одеяло и говорила, что мы с Лизой развратные и ужасные, но тут я благоговейно поцеловал Женю в грудь, тяжелую, как гроздь винограда, в спину мне впились острые Лизины коготочки, Женя обмякла, заулыбалась, мы с Лизой улыбались в ответ, хотя мне, честно говоря, было не до улыбок. И в другую грудь я поцеловал Женю, чувствуя себя собакой на строгом ошейнике — это сзади, а спереди исключительно благоговение.
Потом мы сидели на диване, обложившись чайными приборами, и то и дело хохотали как сумасшедшие, поливая себя и диван остывшим чаем. Наступила пора легкости необыкновенной, какая приходит порой после дикого напряжения, и все были ужасно рады чему-то, хотя непонятно чему. Чему, к примеру, могла радоваться Женя, слушая историю нашего с Лизой знакомства и двух сговоров против нее — одного на вокзале, другого на кухне? — однако же она смеялась взахлеб, возмущаясь и негодуя. Смеялась и Лиза, когда я чистосердечно каялся и описывал свои ночные кошмары; с Женей от смеха чуть не сделалась истерика. Вообще, мне кажется, вся эта история подействовала на нее благотворно. Заря, розовоперстая Эос, уже коснулась зеленых московских крыш. Мы сидели, причастные к ее сиянию, и три пары наших ног по-разному переплетались под одеялом. И я сказал, что близость между мужчиной и женщиной должна рассматриваться прежде всего как преодоление всех этих физических оболочек, замыкающих человека в себе, как слияние всех со всеми — во имя духовной близости. Женя поддержала меня с восторгом в голосе, но Лиза — ее шустрый ум порадовал меня в очередной раз — иронически усмехнувшись, сказала:
— Держись, Женька, сейчас этот хват предложит нам спать втроем.
— Ну, нет уж, — Женя осеклась и торопливо добавила: — Вы как хотите, а я буду спать на раскладушке.
— А мы так и хотим, — вежливо заметила Лиза, и всем стало грустно.
Я заметил, смягчая, что Женя осталась единственной, кто не пробовал нынешней ночью уснуть на этой незасыпаемой раскладушке, и это слегка разрядило атмосферу — но только слегка. Женя улеглась, и вид у нее был обиженный, честное слово. За окном было уже совсем светло. Мы с Лизой долго шептались под одеялом, она рассказывала разные забавные глупости, но Женю мы не дразнили, нет — все равно та вздыхала, ворочалась на раскладушке и не спала. Я предлагал Лизе позвать ее, но Лиза всякий раз ехидно отвечала, что не стоит, пожалуй, потому что духовной близости с Женей у нас все равно не будет.