В помещение вошел синьор Карерас, обнимая одной рукой свою любимую обезьянку, а в другой держа изящный серебряный подсвечник с ярко пылавшей толстой свечой, которая отбрасывала зловещие отблески пламени на мрачные темные стены.
— Ты уже плачешь, маленькая сучка? — с явным удовлетворением в голосе заметил испанец, не подозревая об истинной причине девичьих слез. — Ну что ж, просто превосходно! Выходит, ты уже осознала, куда вляпалась благодаря своей непростительной доверчивости. Дураки и неудачники всегда учатся на своих ошибках. Правда, далеко не всем предоставляется возможность исправить их, ведь все зависит от случая или душевного расположения того человека, в руках которого находится их презренная жизнь. Что скажешь, милашка, о моей комнате отдыха? — внезапно переменил он тему разговора. — Не правда ли, здесь уютно? Я очень люблю тут бывать, когда мне есть с кем отдохнуть и немного развлечься, позабыв о суете бестолкового мира, шумящего за этими стенами и воображающего, будто его ничтожные заботы и глупые страсти и есть настоящая жизнь.
— Где мой друг? — прервала его самодовольную речь Эльнара, встав на ноги, дабы лишить невысокого ростом испанца возможности смотреть на нее сверху вниз.
— Кого ты имеешь в виду, красотка? — с притворным удивлением спросил он.
— Где мой друг Султан, которого вы отняли у меня, едва мы переступили порог этого мерзкого дома? — повторила девушка свой вопрос.
— Боюсь, ты еще не представляешь, наивная дочь дикого Востока, что есть подлинная мерзость, — усмехнулся Фернандо и продолжил: — Похоже, тебя интересует, а может быть, даже очень волнует судьба этого паршивого колдуна, которого я велел запереть на заднем дворе, пока не решу, как мне лучше всего поступить с тобой, — не моргнув глазом, солгал испанец, пару часов назад приказавший слугам утопить избитого хоршика в реке, как только стемнеет.
— Что ты вообразил себе, хищное животное? — длинные густые ресницы Эли затрепетали, предчувствуя недоброе. — Мой бедный друг не только не колдун, но даже толком не представляет себе, что это такое. Он чист душой, как ребенок! Ты должен отпустить его на свободу.
— А чиста ли твоя душа, милашка? — Карерас намеренно пропустил слова Эльнары мимо ушей и, задав вопрос, вперился в нее пронзительным взглядом своих черных глаз, будто пытался проникнуть в самую глубину ее непорочной души. — Для своих юных лет ты рассуждаешь о жизни слишком смело и даже чересчур зрело. Я начинаю подозревать, что, несмотря на молодость, ты успела побывать во многих передрягах. Наверняка, повидала немало любопытных вещей и узнала жизнь с самых разных сторон. Я рад, если это действительно так. Меня всегда раздражали в женщинах глупость и жеманство, свойственные ох как многим. До сих пор приятным исключением из этого правила была только Анжелика Пишоне. Славно мы повеселились с ней в свое время, немало чего натворив и немало кого одурачив. Увы, она сильно постарела — пусть не душой, а телом… Все равно ничего хорошего в этом нет. Я ненавижу морщины на лице и дряблую кожу тела, это слишком очевидно напоминает мне, что и моя старость не за горами. Пожалуй, ты, милая красотка, вполне могла бы заменить мне Анжелику, которой мне по-прежнему не хватает, хоть и немало воды утекло с тех пор, как мы с ней расстались.
— Ты не просто злодей, Карерас! Ты — сумасшедший злодей! — дивные глаза Эльнары сверкали гневом.
— Ты не права, милашка, — спокойно ответил испанец. — В моем очень узком кругу меня обычно называют гением зла, и это более соответствует действительности. Я хочу предложить тебе выгодную сделку. Ты становишься мне не просто другом, а другом очень искренним и преданным мне всей душою, заменив милейшую мадемуазель Пишоне, — ну а я, в свою очередь, сохраняю тебе жизнь и отправляю на все четыре стороны твоего восточного дружка! Уверен, он будет молиться за тебя до последних дней жизни.
— Я ни за что не стану другом такого подлеца, как ты, Карерас, — твердо сказала Эли.
— У тебя нет другого выхода, — пожал плечами Фернандо. — Разве ты не хочешь спасти свою юную жизнь и уберечь от гибели дружка? Да будь на твоем месте любая другая женщина, она бросилась бы целовать мне ноги за подобную милость.
— Уж этого ты точно не дождешься, — Эльнара решительно вздернула вверх маленький изящный подбородок.
— Я так не считаю, — усмехнулся Карерас. — Даже если ты из-за своего чересчур независимого и своенравного характера откажешься от лестной чести стать для меня верным другом, пылкой любовницей и пособницей в моих многочисленных интересных делах, тебе все равно не избежать моих железных объятий. Увы, не сегодня… Ты так распалилась, что вывела меня из строя… Но это дело времени, и только. Надеюсь, в ближайшие дни я оправлюсь настолько, чтобы попробовать тебя, дочь дикого Востока.
— Этого не будет, я лучше умру, чем поступлюсь своей честью.
— Не переживай, красотка, ты умрешь, как только я сполна утолю свою страсть, — невозмутимым тоном заявил Фернандо. — Думаю, по обстановке моего замечательного дома ты уже догадалась о том, какие цвета я предпочитаю более всего. Их два. Я люблю черный цвет, как символ ночи, столь обожаемой мною с детских лет, а также весьма неравнодушен к красному — цвету крови, он меня очень возбуждает.
При этих словах девушка невольно вздрогнула, а Карерас не спеша прошел к странным сооружениям, установленным вдоль стен, — они не были похожи ни на мебель, ни на что-либо другое, пригодное для человеческих нужд.
— Еще с самых юных лет я ощущал себя особенным человеком, которому судьбой предначертано менять сознание других людей и совершенствовать их от природы низменные души. Я должен уберечь этот мир от разрушительной силы великой греховности и вопиющей человеческой глупости, которые присутствуют повсеместно и ставят под удар существование жизни на земле. Конечно, низкие животные инстинкты обычного человека начинают бунтовать при одной только мысли о столь глубоких переменах, поэтому никто на это поистине благородное испытание по доброй воле не соглашается, и мне приходится применять силу. Разумеется, я не настолько примитивен, чтобы просто бить человека по голове или пинать его ногами, одновременно внушая высокие духовные мысли. Недаром я стою над этим грешным миром, а не в одном ряду с безликой тупой толпой. Я, Фернандо Карерас, — еще больше приосанился испанец, страдавший от невысокого роста, — призван очистить нашу прекрасную бедную землю от скверны, и этому посвящена вся моя жизнь.
Безусловно, с мужчинами, как всегда, дело обстоит достаточно просто. Сначала я им подробно рассказываю, кем, как и для чего был сотворен наш мир, объясняю, насколько духовно возвысится и облагородится их душа после того, как они примут из моих рук почетную смерть. Потом каленым железом я самолично выжигаю на их обнаженной груди шестиконечную звезду в знак причащения к высшим знаниям. Предчувствуя приближение смертного часа, в то же время будучи не в силах осознать неизбежность своей смерти, почти все из них ползают у моих ног, униженно умоляя о пощаде. Вдоволь насладившись ничтожеством и животным страхом этих никчемных людишек, я милостиво отправляю их на небеса: кого-то сажаю на острый кол, кому-то распарываю живот одним ударом меча, а кого-то живьем зажариваю на костре. Их предсмертные вопли несказанно услаждают мой изысканный слух.
Что же касается женщин, то, как правило, большинство из тех, кто попадает в мои цепкие руки, после предварительной мудрой беседы о высоких материях удостаиваются чести познать силу и твердость моего природного жезла, — Фернандо с любовью огладил свое причинное место. — Но опять-таки, и в этом сладком деле я предпочитаю проявлять широту мысли и богатство воображения, коими меня одарила сама природа. Примитивное совокупление — не для меня, моя утонченная натура нуждается в более острых и разнообразных ощущениях.
Хочу заметить, что своей просветительской миссией я всегда занимаюсь только здесь, в любимой комнате отдыха, по-моему весьма наглядно демонстрирующей мой злой гений. Вот этот, с виду весьма скромный станок — всего-то из двух досок — способен исторгнуть из женской глотки фантастически сладострастные стоны. И нижняя доска, и верхняя специально не обработаны, чтобы голая женщина получила больше впечатлений от больно впивающихся заноз в тело, незащищенное одеждой. Но это еще не все. После того как очередная потаскуха, жаждущая доставить мне наслаждение, укладывается на нижнюю доску, сверху на нее опускается другая деревяшка, которая доходит ей до самого подбородка, полностью накрывая ее грешное тело. Остается одно-единственное отверстие — для того чтобы в ее изнемогающее от желания лоно мог войти мой крепкий, как железо, дружок. Тогда вот эти болты по краям досок меж собой завинчиваются, и в этом хитроумном капкане сука оказывается не в состоянии пошевелить ни единой частью своего продажного тела. А при неблагоприятном для нее стечении обстоятельств запросто может уподобиться хорошо раскатанному скалкой тесту, если вершителю ее судьбы, то бишь мне, вдруг вздумается завинтить гайки покрепче. Не правда ли, здорово придумано? — на чувственных губах Фернандо заиграла дьявольская улыбка.