– Был суд, и их всех признали виновными – Генриха Норриса, Фрэнсиса Уэстона, Уильяма Брертона и этого парня молодого, Марка Смитона. Виновными в прелюбодеянии, совершенном с твоей сестрой, королевой.
Мне казалось, я не слышу его голоса, не слышу слов – все будто отдалилось, звучало приглушенно. Уильям рванулся ко мне, тряхнул меня, странное, полусонное чувство куда-то пропало, я снова увидела доски пола, стол, комнату, попыталась вырваться из его рук.
– Пусти, я не в обмороке.
Он ослабил хватку, склонился надо мной, заглянул в лицо:
– Боюсь, тебе следует молиться за душу брата. Его уж точно обвинения не минуют.
– Он не был в суде с остальными?
– Нет, их судили в обычном суде. Он и Анна предстанут перед судом пэров.
– Тогда есть надежда. Может, там удастся выпутаться из этого дела.
Он в сомнении покачал головой.
Я вскочила:
– Тогда я пойду в суд. Нечего было мне тут таиться, прятаться, как последней трусихе. Пойду и скажу им правду, пока дело не зашло совсем далеко. Если этих признали виновными, мне надо идти в суд, дать показания, рассказать, что Джордж невиновен. И Анна тоже.
Я еще и двух шагов сделать не успела, а быстрый, как всегда, муж уже стоял в дверях, загораживая проход:
– Я знал, что ты скажешь. Никуда ты не пойдешь.
– Уильям, мой брат, моя сестра в страшной опасности. Я должна их спасти.
– Нет. Подымешь хоть чуть-чуть голову – сама головы лишишься и им не поможешь. Кто, как ты думаешь, выслушивает показания против всех них? Кто председательствует в суде, когда разбирается дело твоего брата? Твой дядюшка! Попытался он спасти племянника? Или твой отец – заступился за сына? Нет. Они знают – Анна научила короля быть тираном, теперь его уже не остановишь, он совсем сошел с ума.
– Я могу защитить брата. – Я попыталась оттолкнуть мужа. – Это Джордж, мой ненаглядный Джордж. Как мне жить с мыслью, что он совсем один в суде, оглянется вокруг, а никто даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить его. Лучше умру, но пойду к нему.
Уильям отступил от двери:
– Тогда иди. Поцелуй на прощание малышку и Генриха. Я передам Екатерине твое материнское благословение. И меня поцелуй на прощание. Если ты туда пойдешь, живой не выйдешь. Будь уверена, и тебе придумают преступление – по крайней мере, в колдовстве обвинят.
– За что? Что я сделала? Что, ты считаешь, я натворила? Что такого мы все сделали?
– Анну обвиняют в соблазнении короля с помощью ведовства. Твой брат ей в этом помогал. Поэтому их и судят отдельно от других. Прости меня, что сразу не сказал. Очень трудно такие новости рассказывать жене за ужином. Их обвиняют в прелюбодеянии – друг с другом, в сношениях с дьяволом. Это отдельный суд не потому, что тут дело полегче, нет, такие страшные преступления за одно заседание не рассмотришь.
У меня только и хватило сил, что прислониться к мужу. Он обнял меня, продолжил рассказ:
– Им обоим целый лист обвинений предъявили – навели на короля порчу, лишили его мужской силы, заклинаниями, а может, отравленным зельем. Утверждают, что они любовники, а родившийся ребенок – от Джорджа и потому оказался таким уродом. Хочешь ты или нет, многому из этого поверят. Ты провела немало ночей, пируя в комнатах Анны. Ты учила ее, как соблазнять короля, после того как столько лет была его любовницей. Ты нашла ей знахарку, сама привела колдунью во дворец. Разве не так? А мертвые младенцы? Я похоронил одного, помнишь? И многое-многое другое, я, наверное, не все и знаю. Правда? Ты же всех секретов семейки Болейн даже мне не раскроешь?
Я отвела взгляд, он покачал головой:
– Так я и думал. А как насчет заклинаний и зелий, чтобы зачать? – Он посмотрел мне в глаза, пришлось кивнуть. – Епископа Фишера, беднягу невинного, она отравила. На ее совести по крайней мере три смерти. Пыталась отравить кардинала Уолси и королеву Екатерину…
– Я точно не знаю.
– Ты ее сестра, а ничего лучшего в защиту сказать не можешь. – Взгляд суровый, без улыбки. – Ты точно не знаешь, скольких она погубила, да?
– Не знаю, – прошептали мои губы.
– Она явно приложила руки к ведовству, она, несомненно, виновна в соблазнении короля, помнишь, как непристойно она себя вела. Она, безусловно, виновна в покушении на жизнь епископа, кардинала и королевы. Ты не можешь ее защитить. Она виновна по крайней мере в половине того, в чем ее обвиняют.
– Но Джордж… – Мой голос еле слышен.
– Джордж ей во всем помогал. Да и сам он немало согрешил. Если бы сэр Фрэнсис и остальные признались, чем они занимались со Смитоном, их бы повесили за содомию, а не за что другое.
– Он мой брат. Я не могу его покинуть на произвол судьбы.
– Можешь отправляться туда себе на погибель. Или оставаться здесь, воспитывать детей, забрать дочурку Анны, которая к концу недели останется бесприютной сиротой, всеми забытой, опозоренной. Ты можешь дожить до конца этого правления, увидеть, что будет потом, узнать, какое будущее ждет принцессу Елизавету, уберечь своего сына Генриха от тех, кто захочет сделать его наследником престола или – еще хуже – претендентом на королевский трон. Ты обязана защитить детей. Анна и Джордж сами выбрали свою участь. Но у принцессы Елизаветы, у Екатерины и Джорджа будущее еще впереди. Тебе нужно помочь им.
Я больше не упиралась кулачками ему в грудь, руки безвольно повисли по бокам.
– Да, ты прав, пусть этот суд идет без меня, – сказала я безжизненным голосом. – Не стоит идти туда и бросаться на их защиту. Но постараюсь убедить дядюшку – вдруг что-то еще можно сделать.
Я думала, муж и тут станет возражать, но он только спросил задумчиво:
– А ты уверена, что он и тебя не потащит в тюрьму? Он только что осудил этих троих, каждого знал с детства. Послал их на виселицу, на четвертование. Не очень-то похоже на милосердие.
Я кивнула, задумалась.
– Тогда сначала схожу к отцу.
К моему огромному облегчению, он кивнул:
– Хорошо, я тебя провожу.
Я набросила плащ, позвала кормилицу, наказала следить за малышкой и никуда не отпускать Генриха. Сказав, что уйдем ненадолго, надо кое-кого навестить, мы с мужем вышли из маленького домика.
– А где он, ты не знаешь? – спросила я.
– В доме у дядюшки. Половина двора еще в Гринвиче, но король сидит запершись, говорят, горюет. Правда, некоторые добавляют, что он каждый вечер тайно видится с Джейн Сеймур.
– А что будет с сэром Томасом и сэром Ричардом? Их ведь тоже взяли под стражу.
– Кто знает, – пожал плечами Уильям. – Против них ничего нет, ни особой вины, ни особой защиты. Когда тиран сходит с ума, всякое может случиться. Их почти не допрашивали, а этот мальчишка Марк, который всего-то и знает что свою лютню, его вздернули на дыбу, пытали, пока не зарыдал и не признался во всем, что им угодно было услышать.
Он взял меня за руку, согревая ледяные пальцы.
– Ну вот, пришли, пойдем через задние ворота. Я знаю кое-кого из конюхов. Хотелось бы разведать обстановку, прежде чем наобум бросаться вперед.
Мы тихо вошли на конюшенный двор, но не успел Уильям позвать кого-нибудь из слуг, как мы услышали перестук копыт по брусчатке и перед нами очутился мой отец собственной персоной. Я бросилась к нему, лошадь шарахнулась, он грязно выругался.
– Простите, отец, мне надо вас повидать.
– Ты, неужели? Где ты пряталась всю неделю?
– Она была со мной, как ей и положено. – Уильям за моей спиной, в обиду не даст. – С детьми. А Екатерина с королевой.
– Да, знаю, – отозвался отец. – Единственная девчонка из семьи Болейн без пятна и порока, насколько мне известно.
– Мария хочет вас кое о чем попросить, а потом мы уйдем.
Я помедлила. Вот я перед отцом и сама толком не знаю, о чем его умолять.
– Отец, Анну и Джорджа помилуют? Дядюшка за них заступится?
Он глянул на меня – лицо мрачнее тучи.
– Ты небось не меньше других знала об их делишках. Вы трое всегда заодно, грешники ужасные. Тебя нужно допрашивать, а не других придворных дам.
– Ничего мы не делали, – возразила я со страстью. – Вы все знали, сэр. Нам дядюшка приказывал, а больше ничего. Мне велел научить Анну, рассказать ей, как очаровывать короля. Ей приказал любой ценой зачать младенца. Джорджу поручил быть с ней, поддерживать, утешать. Мы только вашим приказам и подчинялись, делали все, что нам велят. А теперь прикажете ей за это умирать? За то, что была послушной дочерью?