Слегка хихикнув, Джолли сказал:

— Мы с Грэмом привыкли заниматься такими вещами.

— Какими вещами?

Лицо Джолли внезапно потемнело, но затем на нем вновь появилась улыбка.

— Нам со старым Грэмом нравилось подшучивать над новичками, которых мы брали с собой в экспедицию. Мы рассказывали им страшные истории про мумий, заклятья, обряды вуду, колдунов, вурдалаков и прочих созданий народного фольклора. Выбор зависел от местности, в которой мы находились. Иногда это получалось забавно.

— Иными словами, вы нарочно пугали людей.

— Ну… вообще-то мы над этим не слишком задумывались, но можно сказать, что это входило в наши намерения, — признался Джолли. — У нас это называлось «заставить мужиков выпрыгнуть из штанов».

— Это ужасно! — воскликнула Одри.

Он поднял лежавший на полу возле камина толстый и длинный железный прут, заменявший кочергу, и пошевелил им дрова.

— Одри, до вас не доходит… Все было не так. Понимаете, мы говорим о взрослых мужчинах, а не боязливых маленьких мальчиках. Это просто байки, которые рассказывают друг другу у костра, вот и все.

— Неважно, — заупрямилась Одри. — Мне не нравится, когда людей заставляют выпрыгивать из штанов. Даже взрослых. Не вижу в этом ничего смешного!

— Это потому, что вы женщина. У мужчин и женщин разные представления о юморе. Послушайте, никто никогда не принимал наши байки всерьез. Они знали, что мы всего-навсего убиваем время.

— Ну, если вы не станете возражать, я во время этой экспедиции — и всех прочих тоже — буду держать свои штаны обеими руками! — выпалила Одри и шагнула к окну, на котором висели потрепанные шторы, выцветшие от времени и покрытые толстым слоем пыли.

— А если стану? — спросил Джолли.

То ли хриплый голос Добсона, то ли отразившееся от стен эхо заставили Одри резко повернуться. Она готовилась к тому, что увидит на его лице глумливое выражение.

Однако на его лице играла всего лишь лукавая улыбка. Одри не ожидала ничего подобного и не успела принять меры предосторожности. Сторожа ее чувств оказались поверженными, и она тут же осталась беззащитной. Прежде чем Одри успела перегруппировать свое войско и перейти в контратаку, эта его мальчишеская улыбка поразила ее прямо в сердце; сердце рухнуло в желудок, а потом два этих органа ушли в пятки.

Потери были сокрушительными. Единственным выходом из создавшегося положения казалась капитуляция.

Полностью обезоруженная, Одри внезапно поняла правду. Как бы она ни предупреждала себя, Джолли ничего не стоит заставить ее забыть про все на свете и сдаться. Именно этого она сейчас и желала. Иногда ей казалось, что бессмысленно бороться с желанием, которое никогда не уменьшается и никуда не уходит. Но такое случалось с ней только в минуты слабости, когда страсть к Джолли побеждала здравый смысл и становилось ясно, что это ее самое большое и самое сильное желание на свете.

Однако Одри всегда знала, что давать волю этому желанию не только глупо, но и чрезвычайно опасно. Нужно быть законченной дурой, чтобы отдать сердце человеку, который девять лет назад недвусмысленно показал, что не хочет этого. Так что о капитуляции не может быть и речи.

Одри расправила плечи и отвернулась от Добсона. Она не знала, чего он добивается, но после всего случившегося хотела показать Джолли, что больше она в такие игры не играет. За эти годы многое изменилось. Она стала другой. Теперь она взрослая. Нужно вернуть сторожей ее чувств на место и убедиться, что они готовы к любой атаке.

Одри собрала остатки храбрости и исподтишка посмотрела на Джолли, который неторопливо пошел к фонарю, оставленному ею на дощатом полу в середине комнаты. Он взял фонарь, высоко поднял его и осветил все помещение.

— Ну что, готовы отправиться на подвиги?

— Готова, — ответила она, быстро подходя к нему. Когда Добсон бросил на нее подозрительный взгляд, Одри добавила: — Разве не вы начальник экспедиции?

Джолли посмотрел на нее так, словно не доверял ей ни на грош.

— Да. А что?

— Ничего. Показывайте дорогу.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему вы вдруг стали такой сговорчивой?

— Просто так, — отрезала она, но на мгновение с опаской покосилась на темную соседнюю комнату.

Джолли невольно посмотрел туда же. Потом снова повернулся к ней лицом, на котором появилась понимающая улыбка.

— Трусите идти первой?

— Нет, — ответила она, неожиданно для себя самой ответив на его улыбку. Боже милосердный, еще немного, и… — Просто соблюдаю субординацию.

— Вы уверены?

— Уверена, — ответила она, небрежно махнув рукой. От улыбки Джолли у нее продолжала кружиться голова. — Тот, кто называет себя лидером группы, должен идти впереди, верно?

— Верно, — лукаво ответил он. — Я знал, что рано или поздно вы поймете, кто из нас босс.

— Вот вам! — Одри легонько ткнула его кулаком в плечо. — Вы несносны, Джолли Добсон!

Он пристально посмотрел ей в лицо.

— Оказывается, вы любите пошутить, когда забываете о грусти.

Внезапно Одри стала серьезной.

— Нельзя всю жизнь прожить смеясь.

— Но и печалясь тоже нельзя.

— Я этого и не утверждала.

— Мы сами решаем, как нам жить.

— Ох, перестаньте! — воскликнула Одри. — Я не нуждаюсь в поучениях человека, который считает, что каждый день его должно ждать новое приключение!

— Каждый новый день — это и есть приключение.

— Слава Богу, я живу по-другому.

— Одри, чего вы ждете от меня? Извинений за то, что я хочу от жизни большего, чем вы?

— Я внучка Грэма Мейсона, забыли? Я научилась ничего не ждать от человека, который сегодня здесь, а завтра там. Бьюсь об заклад, что у него не было времени заботиться о ком-то, кроме себя самого.

Внезапно фонарь, который нес Джолли, оказался на полу. Он схватил Одри за плечи и тряхнул ее.

— Посмотрите на меня, Этелдред. Я не ваш дедушка. Вам пора взяться за ум, понять, кто есть кто, и перестать сердиться на меня за то зло, которое причинил вам и вашей семье он!

Испуганная Одри сначала уставилась на него во все глаза, но затем сумела вырваться.

— Вы все неправильно поняли, — возразила она, сделав шаг назад. — Я злюсь на моего деда не за то, что он сделал, а за то, чего он не сделал. Он не любил ни меня, ни мою мать, ни мою бабушку, хотя должен был, — сказала она и попыталась проглотить подступивший к горлу комок. Но ее усилия остались тщетными: в глазах заблестели слезы. — Моя бабушка умерла, продолжая любить его. Моя мать совершала безумные поступки, пытаясь привлечь к себе его внимание, и в результате умерла совсем молодой. Я тоже пыталась привлечь его внимание, но из этого ничего не вышло. Что мы ему сделали? Почему он даже не попытался полюбить нас?

Не успев подумать, что он делает, Джолли обнял ее за талию и привлек к себе. Впрочем, даже если бы он успел подумать, это ничего бы не изменило. Его сердце рванулось к ней, а тело последовало за сердцем автоматически. И очень быстро. Одри нуждалась в утешении, а он, как ни странно, хотел утешить ее. Точнее, нуждался в этом.

Однако утешение требовалось не той сильной, независимой женщине, которой Одри пыталась казаться. Та женщина могла постоять за себя. Утешать нужно было другую женщину — ранимую и беззащитную, скрывавшуюся за тем обликом, который изо всех сил создавала Одри. Именно эта женщина затронула его душу. Женщина, в которой не было ничего от борца. Он видел, как эта женщина любовно положила букет маргариток на могилу человека, который причинил ей только боль и разочарование. Видел, как она плакала по этому человеку. В глубине души она оставалась испуганной и обиженной маленькой девочкой с заплаканными глазами, даже если сама этого не понимала. Доверчивой девочкой, все еще задававшей вопросы, на которые невозможно ответить. Рано или поздно она перестанет воевать с ветряными мельницами и смирится с жизнью. Но пока она этого не сделает, все на свете будет причинять ей боль. Как сейчас.

А он, как последний дурак, будет стараться утешить ее.

Джолли начал бережно поглаживать ее по спине и услышал собственный голос:

— Послушайте, это была не ваша вина. И вообще ничья, кроме Грэма. Он был слишком горд.

— При чем тут гордость, когда речь идет о любви? — Одри шмыгнула носом и отстранилась ровно настолько, чтобы видеть лицо Джолли.