Федор чуть-чуть подправлял двумя пальцами руль и рассеянно смотрел на дорогу, выбирая наименее пыльные участки. Жизнь кипела по сторонам. То здесь, то там виднелись обнаженные на первом солнышке спины дачников, вскапывающих землю под картошку. Кое-где уже стали подниматься в небо дымки шашлыков. Нежной, прозрачной еще зеленью кудрявились смородиновые кусты. «Тойота» шутя, с места взяла пригорок, и Федор, увидев, что дверь в магазин открыта, облегченно вздохнул, что сумеет быстро выполнить поручение жены, и одновременно ощутил какое-то беспокойство. Все дело было в том, что тот домик на пригорке, рядом с которым теперь выстроили магазин, оказался обитаем. Несколько лет он стоял на отшибе одинокий, заброшенный, с заколоченными окнами, с облупившейся, еще Федором нанесенной краской. В прошлом году дорогу к поселку провели и с другой стороны, через лес, где было короче, поставили там магазин, — и пригорок, что раньше был на отшибе, теперь оказался на въезде в поселок, прямо напротив шлагбаума, рядом с будкой сторожа. Такое местоположение автоматически увеличивало стоимость дачки.
«Продали, наверное», — подумал Федор, и непонятно почему сердце у него защемило. Ему не хотелось, чтобы в доме, который он построил практически заново, оказались посторонние люди. С Люськиными родителями он ведь никогда не ругался. Люськина мать всегда, когда видела Федора, осеняла его по-старинному крестным знаменем, чтобы Господь Бог его хранил, и просила непутевую ее Люську простить, а отец тайком просил в долг на бутылку, и Федор ему частенько давал. Но давно уж не видел Федор никого из Люськиных родственников. Так давно, что стал даже их забывать. А вот сейчас всколыхнулось сердце.
«Тойота» подкралась поближе. Краска на подоконниках блестела свежей небесной голубизной, стекла окон были чисто промыты, на двери висела тюлевая занавеска от мух, и маленькая сгорбленная фигурка копалась в огороде. Приглядевшись, Федор узнал спину Люськиного отца. «Значит, не продали! — почему-то радостно стукнуло сердце. — А старик-то, однако, сдал! Постарел! А ведь лет-то ему не много». С сожалением Федор посмотрел на бывшего тестя, но останавливаться не стал. Зарулил к магазину, купил все, что было велено, и поехал домой. На обратном пути посмотрел в сторону дачки, но никого больше не увидел. Окна были зеркально-чисты, а огородишко пуст. Федор закурил и поехал дальше. В животе у него заурчало от голода и в предвкушении празднества.
Ольга с Ириной в огромной кухне нарезали салаты. Свежий воздух трепал занавески, солнечные лучи ласкали янтарную, гладкую поверхность кухонного гарнитура. Для загородного дома гарнитур решили заказать наш, отечественный. Итальянская мебель стояла в городской квартире.
— Хорошо у вас! Просто чудесно! — Ира разогнула затекшую от работы спину, закинула за голову руки. — Молодец, Федор!
— При хорошей-то жене и мужик хороший! — заметила мать, помешивая в кастрюльке что-то мясное, пахучее, аппетитное.
— Я просто делаю все, что должна уметь делать женщина, — скромно сказала Ольга, потупив глаза.
Ирина посмотрела на нее пристально, хмыкнула.
— Абсолютно все! — добавила Оля, и обе женщины прыснули от смеха.
Сергей со своими двумя мальчиками, Ирина родила их, когда они жили за границей, на боковой стороне дома устраивали что-то вроде импровизированного теннисного корта. Мячом предполагалось лупить о стену. Когда раздались первые удары, шум и крики возросли многократно.
— Они окно разобьют! — сказала Ольга и, высунувшись из окна, закричала вниз сердитым учительским голосом.
— Ничего не случится, ты просто не привыкла к детям, — сказала Ирина. — С ними Сергей, он их остановит, если чересчур расшалятся.
— Я не привыкла? У меня их тысяча человек в школе.
— То на работе. Это совсем другое дело.
— Ну уж не по моей вине у меня нет детей. И прежний брак Федора был бесплодным! — Ольга покраснела, и на шее у нее появились пятна.
— Не обижайся, я ведь все понимаю! — подошла к ней Ирина и обняла за роскошные плечи. — Зато ты вон какая красавица! Королева! А я после родов совсем расплылась.
Как ни любили сестры друг друга, а упоминание о том, что старшая стала красивее младшей, развеселило Ольгу, и хорошее настроение вернулось к ней. Бабушка тоже выглянула в окно, но никакой опасности для внуков не увидела и поэтому переключила взгляд на дорогу. Кухня, одновременно и столовая, располагалась на втором этаже дома, и с этого наблюдательного пункта местность просматривалась далеко. Залитая солнцем дорога была практически пуста, если не считать невысокой женской фигурки, свободным легким шагом двигавшейся по обочине. За женщиной несколько сбоку вприпрыжку бежала девочка лет пяти.
— Надо же! Эта стерва идет! — воскликнула в сердцах бабушка, сдвигая на лоб очки, чтобы лучше видеть. — Появилась откуда-то как снег на голову! Видно, прослышала, что мы будем тут. Да еще с девчонкой! А девчонка такая же рыжая, как лиса! Хорошо, что Федора дома нет.
— Мама, ну что ты ругаешься! Девочка симпатичная, я ее видела, да и Люська ничего, хорошо сохранилась. Не скажешь, что ей скоро уж тридцатник. Будто девочка. — Ирина опять взяла в руки нож и достала из банки соленые огурцы.
Ольга критически оглядела себя в зеркальной двери шкафа, пожала плечами:
— Федор говорит, что любит, когда женщина фигуристая! — Она подошла к окну и спряталась за шелковой занавеской, с любопытством поглядела на дорогу, потом на Ирину. — И этого сморчка я должна опасаться?
Ирина тоже подошла к окну, глянула вниз. Люська шла мимо их окон, не замечая их, не глядя на прекрасный дом. Была она такой же худосочной и щупленькой, ее мальчишеские бедра и маленький зад обтягивали голубые старые джинсы, кроссовки на ногах были еще, похоже, с советских времен, а светлая, из некрашеной шерсти, домашней вязки кофта болталась на ней как на вешалке. Только лицо у Люськи немного вытянулось, осунулось, но было такое же веселое, неунывающее. На девочке была красная, не по росту куртка и выцветшие штаны, но и она чирикала весело, как воробушек, а ее рыжие волосы, на макушке стянутые резинкой в два задорных хвостика, сияли на солнце, будто бока медного старинного таза, в котором хорошо летом варить варенье.
— Дочка-то у нее от кого? — спросила Ирина.
— От мошенника, что в тюрьме сидит! — сердито ответила мать. — Где-то ведь они там жили, на Севере, где он сидит.
Там и девочка родилась. А теперь, видать, назад приехали, будут теперь здесь глаза мозолить. Не было печали!
— Да нам-то что, мама! — сердито сказала Оля. — Мало ли кто сюда приедет! Давайте на стол накрывать, а то мужики с голоду умрут. — И, широко раскинув красивые полные руки, Ольга взмахнула кружевной белоснежной скатертью, накрывая просторный овальный стол. — Вон уже и Федор приехал! — И действительно во двор медленно вкатилась синяя «тойота».
Угощение удалось на славу. Каких только вин и закусок не было на столе! Каких только салатов! А горячих блюд на выбор целых три. Особенно удалась жареная утка по-французски с апельсинами. Мальчишки уплетали утку за обе щеки. Взрослые шутили, смеялись, подливали друг другу вино. Только Федор был молчалив, да он и всегда был не очень-то склонен к разговорам. Наконец он положил салфетку и вышел из-за стола.
— Обед был отменный! Пойду подышу! Но вечером во дворе шашлык из осетрины! Любимое Олино блюдо! — заявил Федор и, поцеловав жену в макушку, пошел во двор, отяжелев от сытости, от вина, от водки. Но настроение у Федора было поганое. Что-то свербило у него в груди, что-то ныло, тянуло, скребло. Было не по себе, беспокойно. Куда-то звали весенний воздух, запахи прогретой солнцем земли. И Федор боялся признаться, что виной этому состоянию — до блеска промытые окошки в маленьком доме на бывшей околице да две щуплые фигурки, которые он видел только со спины, сворачивая на машине в свой двор.
«Это Люська, — подумал он. — Точно она. С дочкой, наверное. Вон скачет, одуванчики собирает. Уже целый букет набрала!» Он сосредоточил внимание, чтобы правильно въехать в полураскрытые ворота в старенькой еще, деревянной ограде, но подумал, что отдал бы сейчас все на свете, чтобы оказаться хозяином не этой огромной домины, а того маленького домишки с чистыми окнами, и чтобы эти две маленькие одинаковые фигурки возвратились туда с прогулки, пыльные и довольные, и с порога закричали: «Есть хотим!», немытыми руками налили бы молока из пакета, отломили хлеба и, громко хохоча, стали бы запихивать хлеб в рты, пить, торопясь, молоко, проливая на кофты белые капли.