Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет

Обложка, конечно, не самая удачная, особенно текст на ней. И ненужное сравнение с классиками, и то, что роман «бередит наши раны». Для чего ж еще-то романы пишутся? Именно чтобы безжалостно бередить наши раны. Впрочем, здесь немного другой случай. Здесь все-таки роман для чтения. Слишком уж он сюжетен. Причем, автор поставил, на мой взгляд, некий эксперимент: взял все «коммерческие» жанры сразу – триллер, любовную мелодраму, фантастику, разбавил все это интеллектуально-философским наполнителем, перемешал и поместил в одну книгу. Как ни странно, гремучий коктейль Молотова удался. Автор не ошибся в пропорциях. Анатолий Тосс увлекает и скучающую домохозяйку, и высоколобого книжника-интеллектуала, и капризную студентку. Будучи многослойным, многоуровневым, но в то же время абсолютно целостным, единым, роман для каждого приберег что-то свое, сугубо личное. Например, в романе есть еще и вставные новеллы – так они и вовсе удивительны. Судят доктора. Экспериментатора, так сказать. Он говорил пациенту (которого перед этим долго и тщательно выбирал): вы неизлечимо больны. Вам осталось ровно пять месяцев. А все подопытные его были людьми творческих профессий – ученые, художники, литераторы… Один впал в депрессию, даже узнав, что не болен, все равно не смог оправиться. С другим тоже что-то подобное, а вот третий, наоборот, – узнав, что жить осталось недолго, отбросил все ненужные заботы, полностью самовыразился, создал лучшее, что мог, и – счастлив. Увы, процент оказался невелик, доктор на скамье подсудимых только из-за этого и переживает. Притча. В духе Фридриха Дюрренматта. Но каков финал, каков приговор! Смертная казнь, разумеется. С отсрочкой приговора. Ровно на один год. Другая новелла – о городе, где не существует время. Просто не существует. Физически. Еще одна – об оживших, овеществленных воспоминаниях. Точнее, только об одном, самом главном за всю жизнь, и ожившим ненадолго. Там тоже красивый финал. Мужчина и женщина. Были друг для друга всем, да по дурости раскидало их. И вот, приняв средство, оживляющее их воспоминания, оказываются вдвойне вместе – наяву и в прошлом.

Все новеллы – о времени. О попытках его обмануть. О том же и весь роман. О том, как надо обманывать время. Сизиф и Время, как в древнем мифе. Хотя начинается все смесью триллера (в духе Жапризо) и отчаянной любовной истории. То ли древний замок, то ли санаторий, то ли сумасшедший дом. В нем женщина, читающая книги – оттуда, кстати, и вставные новеллы. То ли вспоминает она, то ли бредит. Но начинается все с любви, а закончится должно убийствами. В сущности, так и будет, но автор обманет и героиню с ее фантазиями, и читателя с его ожиданиями, да и время, пожалуй. Неизменны лишь любовь и эротика, причем о последней стоит сказать отдельно. Вообще порнография может быть искусством, эротика – почти никогда. Тосс сумел избежать слащавости и пошлости, свойственной эротике, грубости, свойственной порнографии, и – самое главное – идиотского (во всяком случае в художественной литературе) использования медицинских терминов. У него вообще нет никаких терминов – для обозначения частей тела и пр. А эротика – есть! Причем, описываемое на редкость откровенно, описания же – ну если не целомудренны, то невинны. И здесь, таким образом, обман наших ожиданий. Ловкость слов и никакого литературного мошенничества. Машина времени и бог из машины. Фантазии среднего возраста.

Евгений Лесин

Мне нравится это ощущение. Я чувствую себя странно неуклюжей, неуклюжей до несуразности, мне кажется, что части моего тела, всегда такие слаженные, всегда так ловко взаимодействующие друг с другом, сейчас подменены новыми, непривычными и непритертыми.

Я запахиваю куртку, мне не то чтобы холодно: сырой, осенний и оттого тягучий воздух легко проходит сквозь одежду. И какое же было хорошее слово? Я закрываю ладонями лицо, пытаясь сосредоточиться, какое же было слово… Это все лес, я так и не открываю глаза, это все он бесчисленными своими отростками, всеми этими переплетенными листьями, ветками и корнями рассеял меня, пытаясь подчинить, чтобы потом, подчиненную и подавленную, незаметно прибрать, присоединить к своей бесконечной системе.

«Промозглый», – неожиданно выстреливает потерянное слово. Конечно, промозглый, все здесь промозглое: и воздух, и непрерывная сырая жухлость под ногами, и поскрипывающее покачивание деревьев, и сам этот осенний лес, и я, и мысли мои. Мне нравится это слово, оно из тех, что звучит именно так, как и чувствуется, в самом его звуковом построении уже живет сырость и зябкость, и я повторяю его про себя, смакуя, «промозглость, промозглый, промозглая». Я еще плотнее закутываюсь в куртку и, засунув руки глубоко в карманы, чтобы удержать последнее оставшееся внутри меня тепло, бреду в сторону дома, неосторожно ступая ботинками по зыбкой, чавкающей поросли под ногами.

Я вновь вспоминаю сон, который приснился мне ночью. Он настойчивый, он снится мне уже давно, всегда немного разный, но я снова и снова просыпаюсь в поту и в слезах и не могу справиться с дрожью. Так случилось и сегодня, может быть, именно поэтому меня знобит сейчас, просто озноб не прошел с того момента, как я открыла глаза, а сон еще витал надо мной, не успев раствориться.

Все началось с того, что я стояла перед окном в большой комнате и смотрела на опускающееся в океан солнце. Томительная красота заката приковывала взгляд, но я почему-то обернулась, в дверном проеме стоял Стив, небрежно прислонившись к косяку. Я сразу узнала его по подчеркнуто расслабленной позе, по насмешливой улыбке, а когда сделала шаг вперед – по шальным, смеющимся глазам. Он оттолкнулся плечом от косяка, движение было таким же вызывающе расслабленным, немного ленивым, и шагнул навстречу. Теперь он стоял так близко, что я слышала его дыхание, оно щекотало мне щеку.

– Ты как? – спросил он. Я кивнула, стараясь получше разглядеть его. – Да, Джеки, давно мы не были в этом доме. Много лет прошло.

– Много лет, – согласилась я.

– Мы были счастливы, помнишь? – Он сделал еще один шаг в мою сторону.

– Не надо, – сказала я, пытаясь отстраниться, прикрываясь от него рукой, но он перехватил ее и сжал, я даже почувствовала боль, и повернул к себе, лицом к лицу, дыхание к дыханию.

– Почему не надо? – его прерывистый голос, казалось, волновался, но я знала это притворное волнение, оно таило в себе скрытый подвох. – Я поцелую тебя. Тебе понравится. Тебе ведь всегда нравилось. Да?

Он издевался, я знала это, он отлично понимал, что я не могу отказать. Поэтому и спросил, поэтому и улыбался. Ноги не слушались меня, я не могла стоять, я и не стояла, это он держал меня. Потом я почувствовала касание его губ, их запах и вкус – все одновременно. Я все ждала, когда он вберет меня своим ртом, сомнет, скомкает, но ощутила только касание, легкое, дразнящее касание.

– Пойдем, – выдохнула я и сама потянула его за руку, – пойдем, я не могу больше.

Но он не двигался, он смотрел на меня и улыбался уголками губ.

– Конечно, – согласился он, – у тебя ведь давно никого не было. Конечно, ты не можешь больше ждать. Ведь так?

– Да, у меня давно никого не было, очень давно. Но дольше всего у меня не было тебя.

Мне не следовало так говорить, но я сама не ведала, что произносят мои онемевшие губы. Теперь он засмеялся, я знала, что этот смех не к добру, и не верила ему, в нем было больше издевки, чем веселья. Я попыталась вырваться, но Стив держал меня слишком крепко.

– Ну конечно, – он просто хохотал мне в лицо, – как я мог быть у тебя, когда последнее время, я бы сказал, достаточно длительное время, меня как бы и нет. Да и как я могу быть, если ты убила меня. Слушай, я так и не понял зачем? Зачем ты убила меня?

– Нет, – я закричала, пытаясь прорваться сквозь его смех, сквозь его слова, сквозь его руки, что так крепко держали меня.

– Конечно, да. – Он был спокоен и весел, как будто живой. – Конечно, убила. И не вырывайся, я все равно не отпущу тебя, никогда не отпущу.

Я затихла на мгновение, и, может быть, поэтому он выдержал паузу, тоже на мгновение.

– Ну ладно, убила меня, – теперь он не смеялся, голос стал серьезным, а смех перешел в глаза. – Ну ладно меня, я отчасти сам того хотел, но зачем ты этого красавчика убила? Как его звали? Дино, кажется. Ведь он любил тебя, он был беззащитным перед тобой.