Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет

Я снова ошибся, мне следовало все завершить раньше, еще в преддверии твоей измены, довериться интуиции, как это когда-то сделал Стив. Но это все из-за Дино, он не мог отказаться от тебя добровольно, он надеялся на чудо. И вот, дурачок, в результате дошел до того, что читал подробности твоих встреч с Альфредом.

Мне никогда не было так больно, Джеки, никогда прежде, никогда потом. Это потому, что, читая твои откровения, я не успевал перестроиться, я не успевал стать Стивом. Обычно успевал, а тут – нет.

Как словами описать боль? Нет, не описать1 Просто я начал умирать. Не сразу, сразу было бы легко, а медленно, как от мучительной болезни. Каждый раз, когда я смотрел на тебя, или дотрагивался, или целовал, я представлял, как просто и пошло ты предала меня, и часть меня отмирала с муками, в судорогах, вывороченная насильственно наружу.

Сейчас я почти ничего не чувствую, так, только слабое эхо, я даже умиляюсь от воспоминания, от того, как умел переживать когда-то. Для меня это теперь самые любимые, святые минуты моей жизни, я думаю о них как о наиболее полно прожитых; вот в какое извращение нас вводит время.

Но тогда я умирал, я понимал, что уже не выкарабкаться, что все потеряно и необходимо что-нибудь предпринять. Я позвонил старым знакомым во Францию, и твой переезд оказался предрешен. Я знал, что я вновь не удержал тебя, что ты опять переросла меня, планка снова была поднята, и теперь уже Дино не смог дотянуться до нее. Единственное, что мне оставалось, это постараться скрыть свою боль, спрятать ее и дать тебе скорее уйти.

Ты не думай, я не вмешивался больше в твою карьеру. То, что ты талантлива, было очевидно всем, и твой успех – он только твой.

Я был уверен, что я больше тебя не увижу, может быть, раза два ты еще встретишься со мной, но и все. Более того, мне нравилось быть Дино, я все еще надеялся добиться успеха, я даже собирался поехать в Голливуд. Пойми, мне хотелось освободиться от тебя, это так книжно просто: я любил тебя, но ты предала меня, и я не мог тебе этого простить, и знал, что не прощу. Мне казалось, что со временем с помощью успеха, с помощью других женщин я смогу вычеркнуть тебя, мне так казалось, но только потому, что я был Дино, а он не умел предопределять время. Ты уехала, и я испытал облегчение.

Потом я пытался вытравить тебя из себя. Нет смысла сейчас вдаваться в подробности, но я встречал других женщин, не менее красивых, чем ты, не менее неясных, и уж точно некоторые из них хотели и могли дать мне больше, чем хотела и могла ты. Но что-то не складывалось. Сейчас бессмысленно разбираться, что именно, каждый раз – разное, порой несущественное, но не складывалось, и мы расставались. И тут я с удивительной легкостью понял, что для моей жизни достаточно всего одной женщины. Это явилось как откровение – всего одной! Я сам поразился, как это просто, и почему я всегда считал по-другому?

Я сел за новую книгу. Дино отступил в тот момент, когда я начал писать. Конечно, я ушел из театра, он стал бесполезным, как и актерский успех, как и многое другое стало теперь ненужным и бесполезным. Дальше мне сложно определить самому, что я придумал сначала: сюжет книги или план, как вернуть тебя. А возможно, идея книги и желание вернуть тебя родились одновременно и даже подпитывали друг друга в развитии. Ведь мне вновь казалось, что я в силах все повторить.

Все равно Дино больше не существует, думал я. К тому же теперь очевидно, что у него не было шансов удержать тебя, что в принципе он оказался смешон в своем распущенном чувстве, да и наделал много ошибок. Но сейчас, имея опыт, все поняв, я могу все тщательно рассчитать и стать тем, от кого ты не сможешь отказаться. Мог ли я? Да! Потому что теперь я знал про тебя все.

Я перенес действие новой книги во Францию, понимая, что когда-нибудь там окажусь. Я создавал гонщика Марселя, думая о тебе, Джеки, и чем дольше он вел меня по книге, тем лучше я понимал, каким должен стать я сам в новой своей жизни, когда вернусь за тобой. Круг замыкался.

Я написал книгу и поехал в Штаты. Мой пластический хирург посоветовал мне обратиться к психиатру, но это был лишь первый порыв, скоро он согласился, все, как всегда, решили деньги. Понятно, что возникли сложности: во-первых, я плохо говорил по-французски, я жил во Франции всего три года, да и то давно, еще школьником. Во-вторых, для того чтобы гонять машину, нужны не только навык, но и талант, определенный характер, врожденная острота. Но не это являлось главным.

Главным было то, что я не был уверен, смогу ли прожить еще одну жизнь, совершенно отличную, даже противоположную предыдущим.

Понимаешь, Джеки, одно дело стать Дино, создать нервную обостренность, развить чувствительность, в кансдом, в конце концов, существуют зачатки актера. Другое дело – уничтожить и подавить в себе по сути все чувства, не только страх, но и жалость, сочувствие, любовь, нежность, даже совесть.

Ведь это тот необычный случай, думал я, когда разрушать труднее, чем создавать. Возможно ли уничтожить часть себя только потому, что желаешь уничтожить? Я не знал ответа.

Конечно, я встречал примеры. Я был знаком с интеллигентным, приятным человеком, которого упекли в тюрьму за какую-то ерунду. Он вышел оттуда сухой и жесткий, с отчетливыми уголовными наклонностями. Хотя его ситуация отличалась от моей: его вынудила среда, мне же следовало измениться добровольно.

Я знал и другой случай. Мой приятель по колледжу, застенчивый и деликатный человек, посвящавший себя в основном стихам, после женитьбы бросил поэзию и пошел в бизнес. Я встретил его через несколько лет и не узнал, настолько он выглядел жестким, холодным и, я почувствовал, непрощающим.

Возможно, думал я, в некоторых людях заложено несколько начал, и разные из них могут доминировать в зависимости от ситуации, надо только создать ее, ситуацию. Но смогу ли я? Я решил попробовать.

Я долго работал над новой внешностью, красота больше не привлекала меня, ты оказалась сложнее красоты, я это теперь знал. В результате я создал именно то, что хотел, ничего более несоответствующего из лица было сделать нельзя. Мой французский, как я и ожидал, улучшился, я стал учиться быстро ездить, скоро я переехал во Францию и только и делал, что гонял, постоянно убегая от полиции, что и являлось основным критерием квалификации. Пару раз я попадал в аварии, и мне накладывали швы на лицо и на тело, но это даже добавляло правдивости.

Больше года я гонял по горным дорогам, выбирая самые трудные, предпочитая ночь, дождь, туман. Я честно готовил себя, отдавая всего, как давно уже привык. А потом выступил на местных соревнованиях любителей и победил. Во мне открылась неожиданная резкость, о которой я не подозревал прежде. И еще, меня не страшила смерть, не пугал риск, даже, наоборот, волновал, и, когда другие сбавляли скорость, я с легкостью переходил черту. Именно это безразличие и приводило меня к победам.

Потом я победил снова, уже на более крупных соревнованиях, но тоже любительских, а затем еще раз, и меня подписал местный профессиональный клуб на запасную позицию. Но и это было удачей, и для этого мне пришлось скостить десяток лет, что, впрочем, не представляло особой трудности: я был в отличной форме, постоянное напряжение отточило тело, сделав его тугим, как жила, а пластические операции омолодили лицо.

Впрочем, мне потребовался еще год. Я карабкался по мелкой иерархии гоночного клуба, я разрывал ее зубами, каждую ночь распластывая свою машину на горных дорогах, а днем тренируясь на треке. Однажды на меня обратил внимание хозяин. Он даже написал мне письмо, после чего я прозвал его «Писатель», так к нему и прицепилось, и пошло. Меня поставили на заезд, и я не победил, но пришел третьим, я победил во втором заезде. Потом я снова побеждал, не часто, но иногда, хотя, как правило, попадал в первую тройку или в пятерку.

Однажды я подумал о тебе, как о близкой и достижимой цели. Ты все это время находилась где-то рядом, но я не спешил к тебе. Я старался избежать ошибки, я знал, что это последний мой шанс, и я не хотел терять его в поспешности.

Но в этот раз я стоял перед зеркалом и вдруг понял, что во мне не осталось даже намека на себя прежнего. Одна мысль, что между мной, Рене, гонщиком-профессионалом, и слюнтяем Дино или неврастеником Стивом может быть что-либо общее, выглядела кощунственной. Из меня проступали резкость и холод, жестокость и безразличие к себе, к жизни, ко всем, кто рядом со мной. Я даже подумал в этот момент: «Как все же легко менять себя». Впрочем, мысль тут же затухла, Рене не любил мыслить обобщениями. Но именно тогда в первый раз я подумал о тебе, как о реальности.