Все – сплошное вранье… И ради чего?
Ладно, зря вспомнилось. Теперь снова надо уговаривать себя забыть. Лишние воспоминания – лишний груз.
Так о чем это она?
О Генке! О том, что вот – он бухал. Да еще с дедом! Сколько же сейчас деду, интересно? Надо подсчитать… Почти девяносто вот-вот стукнет. И они, как два идиота, бухают! И дед еще после этого что-то там у себя на даче изобретает, как обойтись без электричества…
Ну и порода у них! Богатыри!
На этой жизнеутверждающей мысли тощий богатырь Генка показался на кухне. Свежий, без следов щетины, в чистой футболке Пика, глаза ясные…
– Ты зачем с дедом пил? – строго спросила Птича. – Деду нельзя! Ты соображаешь?
– Деду ничего не сделалось. Он пару стопочек только… Для расширения сосудов. Говорит, врачи рекомендовали. А я чего-то перебрал, – объяснял Геныч, жадно глядя на блины. – Да ты не бойся, Мухина, я не алкаш. А раз в год можно и поддать. Под настроение. Настроение у меня такое было вчера. Понимаешь?
– Все начинают под настроение, а потом втягиваются, – втолковывала Птича, подкладывая гостю блины в тарелку.
– Не, я не втянусь. Точно знаю. У меня сон плохой от бухла. Кошмары мучают. Не надо мне оно…
Генка ел – любо-дорого смотреть! Но и он не одолел всю гору блинов.
– Слушай, Мухина, пропадет ведь добро-то, – с сожалением вздохнул Геныч, сонно глядя на оставшиеся блины. – Знаешь, давай что сделаем? Давай ты сегодня к вечерку придешь к нам на чай. У нас чай из самовара, ты сама знаешь. Начальник, а не самовар! Такого вкусного чая ни у кого нет. Мы самоварище шишками топим… Сосновыми… Ты придешь со своими блинами, деду дадим. Он порадуется.
– Почему бы и нет, – согласилась Птича, подавая гостю чай, – приду. А то я тут без людей засиделась… Ты чай с лимоном или так?
– С лимончиком, – счастливо вздохнул сытый Генка и продолжал мечтательно: – А все же, Мухина, хорошо, что ты фамилию не сменила…
– А тебе-то что? – удивилась Птича, вставая, чтоб подать ему лимон.
– Мне ничего, – повернулся к ней Геныч с улыбкой, – просто тебе твоя подходит. И никакая другая…
И тут он поперхнулся, глядя на нее во все глаза…
– Мухина!!!
Птича даже не сразу поняла, что это с ним. Глянула через плечо, не оборачиваясь. Ему же лимон в этот момент на дольки резала!
– Кто это сделал, Мухина! – с выражением настоящего ужаса на лице спрашивал Генка.
И только сейчас она сообразила, о чем это он.
Забыла ведь совсем, что на ней открытый сарафан на тонюсеньких лямочках, не подготовилась к приходу гостя! И сейчас придется отвечать на вопросы, которые ей не ко времени.
– Отвечай, Мухина, – требовал Генка, вставая из-за стола. – Говори, кто это сделал, сейчас же!
Она изо всех сил крепилась. Не в ее правилах было реветь при чужих.
Генка подошел вплотную, обнял ее за плечи. Она стояла, опустив голову, чтоб он не увидел слез в ее глазах.
Он наклонился и заглянул ей в лицо.
– Мухина, Птича, скажи сейчас же! Откуда эти синяки у тебя на спине? Это он? Это Славик твой, да?
Она кивнула, не в силах произнести ни слова. И все-таки не выдержала. Разревелась.
Никогда еще, кроме самого раннего своего детства, не ревела Птича так самозабвенно. Прорвало.
Она ревела, прислонившись для удобства лбом к плечу своего давнишнего друга, а тот, совершенно растерянный, гладил ее по голове, нежно, словно боясь сделать больно. Гладил и приговаривал:
– Всегда он мне казался подозрительным. Возбуждал серьезные подозрения своим отшлифованным видом. Я его урою. Я ему не прощу. Это он… Это все время? Это часто было? Говори! Я все равно не отстану.
Птича перевела дух, пристроила голову поудобнее и ответила сквозь слезы:
– Так – в первый раз. Но он угрожал все время. Пугал.
– Это ж как надо бить, чтоб такие следы оставить! Он тебя ногами бил, да? Ох, сволота! И ты, конечно, побои не зафиксировала?
Птича отрицательно покачала головой.
– Теперь и не докажешь, что он… Даже если сейчас пойти… Побои должны быть свежие…
Генка бормотал свои умные деловые слова и вытирал, вытирал Птичины слезы.
– Я ушла от него насовсем. Я к нему не вернусь, – доложила, всхлипывая, Птича.
– Еще бы ты вернулась! Да кто ж тебя пустит к нему?! Тоже – придумала! А твои-то в курсе? Братаны знают, что он творил?
– Нет, я… Я боялась… Я… Я тебе все объясню…
– А он-то знает, что ты к нему не вернешься? – спросил внезапно осененный догадкой Геныч. – Ты ему это объявила? Или держишь в уме? А там посмотришь?
– Я ему не сказала… Он… он сразу уехал… И я… уехала…
– Ясно, Прекрасная Дама, – промолвил вдруг Рыцарь печально. – Все ясно с тобой! Тебя спасать нужно. Ты что-то совсем сдала за эти годы!
– Эх, Рыцарь, – шепнула Прекрасная Дама, – знал бы ты, как сдала…
– Слушай, – озаренно вопросил Генка. – А он тебя не хватится? Не приедет сюда за «продолжением банкета»? Приедет и продолжит… А?
– Он сейчас не в Москве… Хотя… Мог и вернуться… Вообще-то, мог, да. Он любит на пару дней раньше нагрянуть…
– А тебя дома не окажется, он станет искать… Приедет сюда…
– Не думаю, что сюда… Хотя, если нигде не найдет, может и сюда… Да…
Птичу вдруг пробрал ледяной холод. Она стала озираться затравленно. Ведь – да! Как это она забылась! Он может! Может. И что ей тогда останется…
– Ну вот что, милочка, я вам скажу, – голосом знаменитой Хоботовой из знаменитого фильма провозгласил Геныч, – собирайся-ка ты со своими блинами, вещами и чем там угодно на выход. К нам жить пойдем.
– Думаешь? – встрепенулась Птича.
– Уверен! Тебе с силами надо собраться. И видеть его сейчас тебе не надо. Вообще – лучше через адвокатов. Давай собирайся. Пошли.
Да, надо, надо отсюда убираться. Ясное дело – приедет! И тогда случиться может все, что угодно.
– Еще хорошо, хоть детей у вас нет! А то б он тебя детьми к стенке припер – будь здоров! – сочувственно подытожил Генка.
И, естественно, в этот самый миг из спальни раздался истошный крик Викуси. Ей явно надоело быть одной.
Птича ринулась к малышке, взяла ее на руки. Младенец тут же замолчал.
Генка смотрел на них во все глаза. У него явно не находилось слов.
– Это кто? Это – твоя? – вымолвил он наконец…
– Агу, – сказала Викуся и широко улыбнулась.
Собраться с мыслями…
Славик стоял у окна. Он напряженно размышлял.
Жены нет. Что это может означать?
Собственно, это случилось впервые за всю историю их семейной жизни, чтоб он вернулся, а ее нет и неизвестно, где она.
Да, Ростислав все это время ей не звонил, считая, что так она лучше поймет свою вину перед ним. Вполне можно усвоить простые правила: с ним, мужем, можно ужиться. Он не монстр. Но – глава. И с этим не считаться не получится. Какой бы звездой она себя ни мнила.
Хочешь иметь надежный семейный тыл? Следуй простым правилам.
Не води в дом чужих. Всех этих сучек-моделек, подруг детства, родственничков. Они все опошляют, съедают энергетику созданного им дома, лишают покоя. И к добру это никогда не ведет.
Далее. Слушай то, что муж говорит. Двумя ушами. И не копошись за его спиной. Если муж сказал, что что-то нельзя, и не помышляй по-тихому ослушаться, все равно правда всплывет наружу. И кому от этого лучше?
Потом. Если муж пришел домой ужинать, надо ужинать, не откликаясь на звонки, хоть они трижды деловые и важные.
И еще. Вообще в присутствии мужа нельзя болтать с кем бы то ни было. Семья – святое.
Вот практически и все. Что? Трудно? Невозможно?
Да любая на ее месте счастлива бы была. При его возможностях, при его надежности – живи припеваючи. Только не отвлекайся на весь этот мусор человеческий. И будешь счастлива.
Он не хотел вспоминать свою последнюю вспышку. Не потому, что чувствовал собственную неправоту. Он именно был абсолютно прав.
Просил ее тысячу раз: ухожу на работу, улетаю по бизнесу – давай спокойно попрощаемся, телефон потом.
И еще просил: не общайся с этой дикой шалавой Нелькой. Хватит ей помогать. Она – пустое место, ничто, подстилка чужая. Нечего с ней даже рядом стоять, а то ведь уподобишься. Скажи мне, кто твой друг…
Но ведь проси – не проси, жена все равно продолжает делать по-своему. Зачем нарывается?
Конечно, его прорвало. Ударил ее пару раз. Но ведь впервые за все годы супружеской жизни ударил. Хотя, по правде сказать – себе-то можно сказать полную правду, – руки чесались давно. Потому что она явно не хотела понимать слов. И просьб по-хорошему тоже не понимала.