– А вот зря ты так. Шурин точно сказал: уж больно ты много о себе думаешь. А ведь он может, если захочет, так сделать, что ты, голуба-душа, на зону пойдешь. А ребенок твой – под опеку мою, родного деда, попадет. А ты его до совершеннолетия и не увидишь… И захочешь потом комнату отдать, да не нужна она мне будет. В твоей трехкомнатной заживу. А тебя на порог не пущу.
Нелька слушала голос отца, который будто бы, как когда-то, в счастливом ее детстве, рассказывал страшную сказку. Но при этом она прекрасно понимала, что он не сказку поведать звонит. И сейчас отец излагает ей четкий план действий по захвату ее квартиры. И план этот подробно обсужден с этим самым отцовым шурином, участковым…
Она нашла в себе силы посулить папаше несколько достаточно неприятных перспектив его настоящей и загробной жизни, бросила трубку и застыла в ужасе.
Вполне понятно, что против участкового она была почти бессильна. Тот мог при желании устроить ей целую кучу провокаций.
Она заставила себя успокоиться и решила, что главное – получить свидетельство о рождении Викуси со штампом о прописке, оформить ее в свой загранпаспорт и убраться восвоясь из родных краев подобру-поздорову.
Надо было продержаться. Попросту выстоять все это время, такое короткое, если счет твоей жизни не идет на секунды.
И еще ей стало понятно, что даже если она сейчас и передаст свою часть комнаты отцу, тот от дочери уже в любом случае не отстанет. Будет тянуть дальше и дальше. Ишь ведь, что собрался! Ребенка она не увидит…
Они обсудили все с Саной. Вместе решили, что отступать нельзя. Наняли адвоката.
Когда Неля шла в паспортный стол забирать Викусино свидетельство с пропиской, участковый был тут как тут. Словно ее ждал.
Она забрала бумаги, и он снова потащился за ней.
– Вот ты зря целку-невидимку из себя строишь. Думаешь, ты вся такая цаца, а я быдло. А разницы никакой. Я тебя опущу, жалеть будешь, что следы мои не целовала.
– Почему вы мне угрожаете? – спросила Неля, стараясь выглядеть спокойной.
– А чтоб свое место знала, – ответил участковый. – Вот придут к тебе вскоре работники правопорядка и обнаружат в твоем дому – что хочешь? Хочешь траву? – Это один срок. А хочешь – партию героина в особо крупных размерах? – Это уже другой срок. Но ребенка – точно говорю – не увидишь. Отсидишь потом по полной. Вернешься старой, беззубой каргой. А все потому, что вежливости тебя не научили. Поняла?
– Поняла, – коротко ответила Неля.
Она действительно поняла все и окончательно. Поняла, что предела подлости человеческой на ее удивительной родине не существует. Отнимут, растопчут, заглотят и не подавятся. Уничтожат ни за понюшку табаку. Просто так, в угоду своему смрадному нутру.
Еще она поняла, что с хищниками нельзя обращаться как с домашними любимцами…
Много чего поняла. И главное: надо было спасаться. Любой ценой. Исчезать из поля зрения папаши, шурина-участкового… Причем решительно и немедленно.
Дома она действовала очень четко и разумно. Позвонила Сане и попросилась пожить в той самой квартире дедушки-бабушки, где останавливалась, когда комнату ее занял отец.
Потом она собралась: детские вещи, свои вещи, документы – все самое необходимое. Сана заехала за ней ночью. Так они решили. Участковый не будет сутками дежурить у ее подъезда. В эту ночь уж вряд ли нагрянет.
На своей машине Неля отправиться не решилась. А вдруг он выследит?
Перебрались. И правильно сделали, как оказалось!
На следующий вечер Нельке позвонил сосед. У них на площадке находилось три квартиры. Одна принадлежала Неле, а две – многодетной соседской семье. Папа, мама и шесть детей. Отец – крепкий бизнесовый мужик, мать, естественно, домохозяйка и ребята в возрасте от шестнадцати и до двух. Семья Нельку порой даже подкармливала, опекала. Свои люди. Хорошие.
Вот многодетный отец и позвонил.
– Нель, чего происходит? Ты в курсе, что на тебя охота идет?
– Нет, – на всякий случай осторожно соврала Нелька.
– Представь, только домой вошел, ужинать собрались, руки стою мою. В дверь звонят. Моя открывает. Там участковый с двумя бабами. Сколько раз я ей говорил: не открывай никому и никогда. У нас у всех ключи. Кому надо – заранее позвонят. Остальные не существуют. Открыла. Короче, участковый спрашивает, где, мол, ты… Из двенадцатой квартиры женщина где, у которой ребенок новорожденный… Нам инспекцию провести… Из комиссии по делам несовершеннолетних. Ну, тут я вышел. Почему, спрашиваю, мы должны знать, где она. Уехала, должно быть. Нам дела нет. Это я так специально сказал, чтоб отвязались, раз уж моя сдуру открыла.
– Они ушли? – спросила Неля, просто чтоб что-то спросить.
Ей было просто жутко.
– Нет, ты слушай дальше, что творят, сволочи. Тут мой младший Кирюха выкатывается. Без памперса и босой. Он наловчился с себя памперсы снимать. Не нравятся ему. Ну, выскочил. Бабы эти, которые с участковым, оживились. Мы, говорят, вашу семью сейчас проинспектируем, раз уж пришли. Ребенок, мол, у вас босой, неухоженый, без присмотра бегает. Давайте-ка проверим вашу обстановку. Так, говорю, с какой это стати и кто вы такие, чтоб проверять. Показывают документы: из комиссии по делам несовершеннолетних, КДН. Мы, говорят, за нерадивыми мамашами наблюдаем, как они с детьми обращаются. Я, кстати, весь разговор на телефон стал записывать. Уж очень странно все поворачиваться начало. Участковый бабам этим своим говорит, мол, этих оставь в покое. Мне ту надо добить. Чтоб знала. А бабы заупрямились. Той нету, давай тут посмотрим. Понял я, что сейчас вымогать будут. Видят же, что квартира небедная, все хорошо, бабла срубить можно, если за нервные окончания подергать родителей. Короче. Я с ними разобрался… Запись разговора участкового, который эту самую КДН на тебя науськивал, у меня есть. Но ты лучше тут не появляйся. Ему очень в твою квартиру хотелось. Как будто забыл там что.
– Я знаю, что ему хотелось. Он мне наркотики подбросить обещал. Открытым текстом. За то, что морду от него ворочу.
– Ну видишь. Я все так и просек. Ты сюда ни ногой. Они же упорные. Я их племя знаю. Прицепятся, шакалы…
Как ни странно, Нельке после этого разговора почему-то полегчало. Она поверила в свои силы и в собственное чувство опасности. Она поняла, что может и должна прислушиваться к ощущениям. Они не подведут.
Подержаться надо было всего ничего: пару недель до отлета на съемки, потом пару недель Сана обещала побыть с Викусей на даче. Потом требовалось время на формальности, связанные с выездом дочки за рубеж. Дела с отцом она поручит адвокату. Квартиру придется тоже продать и купить в другом районе.
Потом Неля размечталась: хорошо бы фамилию сменить. Исчезнуть из всех списков… Ей ужасно захотелось выйти замуж. По-настоящему. Чтоб рядом был нормальный простой человек. Не урод и не красавец. Не выдумщик утех и праздников. Просто человек, готовый поддержать. И который рад, что она рядом. Наверное, такого уже не встретить. Тем более она не одна… С ребенком… Кому они могут быть нужны…
Она договорилась, что Сана заедет за ними, заберет Викусю и отправится с ней на дачу. Нельке на следующий день предстоял полет в Париж.
Они как раз обсуждали всякие мелкие детали по телефону, вдруг Неля услышала мужской невнятный злобный возглас, шум, звуки, которым она даже верить боялась…
Неужели Санин муж?.. Неужели он…
Нелька и думать страшилась о том, что там происходит. Она только поняла, что должна срочно действовать. Ей надо добраться до Саны. А там видно будет. Она засунула Викусю в рюкзачок, схватила сумку, ключи от своей машины, так и оставшейся стоять во дворе ее дома на «Белорусской», поймала такси, въехала на нем в собственный двор. Велела остановиться у своего автомобиля, переложила Викусю в детскую перевозку, закрепленную на заднем сиденье.
Об участковом она даже не вспомнила. Ей требовалось срочно спасать своего единственного друга – Сану. А все остальное: все ее страхи, все предположения, все его угрозы – это потом. Сейчас главное – Сана.
Неля быстро добралась до дома подруги и позвонила снизу по домофону. Терпеливо слушала долгие гудки. Наконец Сана отозвалась.
– Алло, – слабым голосом проговорила она.
– Сана, я внизу, я за тобой! – как о чем-то само собой разумеющемся крикнула Неля.
– Я… спускаюсь, – тихо отозвалась подруга.
Она спустилась сама.
Она могла идти.
Об остальном лучше не думать. Все пройдет. Все будет хорошо. Они выдержат. А что остается?