– В глупости одной.
– Тогда ему не оправдаться. По части глупостей наш Матвей не знает равных!
– Вспоминайте обо мне. – И за руку взял эдак бережно.
– Я ждать вас буду, я молиться буду. Вы уж там осторожнее, в Польшах-то. Лошадь она иногда с виду тихая, а потом как понесет!
Улыбнулся через силу, руку ее к губам поднес. Вот и все прощанье. Грустно, одним словом.
А в деревне Ежи Клеопатра увидела все в другом свете. Здесь она точно поняла, что натура ее приспособлена для жизни сельской и что именно необходимость находиться безвыездно целый год в городе и привела в расстроенное состояние ее нервы. Деревня врачует получше лекаря. Что такое прогулка в городе? На прогулке обязателен спутник – одной девице не пристало, идешь и все время прислушиваешься, как бы тебя экипаж на полном скаку не зашиб, или, скажем, размечтаешься о чем-то, а потом поднимешь глаза и упрешься взглядом в закопченный, грязный бок какого-нибудь сарая или пакгауза.
А сельские тропочки располагают к состоянию поэтическому. Деревья поредели, каждый листочек на ветке стал виден, осиновый трепещет красной пластинкой, кленовый висит вольно, как раскрытая ладонь, сосны смотрятся необычайно зелено, и на фоне их ивовые ветки кажутся такими изящными!
И прощание с Родионом увидела она в другом свете. Слов любовных он ей не сказал, но глаза-то тайну выболтали. Любит он ее, любит! Как там в песенке поется: «Одна ты мне мила, есть, будешь и была…» Ясно, что поездка у них тайная, трудная, но и ей когда-нибудь придет конец. И все еще может завершиться обоюдным согласием. Нельзя беду кликать. Надо верить!
Клеопатра принадлежала к тому типу женщин, которым важно понимать, почему она поступила так, а не иначе. И она не уставала во время прогулок анализировать, за что именно она полюбила Родиона. Положительных качеств у него хоть отбавляй: красота, ум, благородство, бескорыстность, отвага, верность. Еще за то полюбила, что лоб хмурит эдак особенно, что руки у него всегда чисты и ухожены, ну и голос, конечно, удивительно музыкальный голос у человека.
Естественно, после всех этих перечислений достоинств Родиона следовало перейти к себе. Он-то за что ее полюбил? При глубоком размышлении получалось, что любить ее, собственно, не за что. Конечно, она не совсем дурнушка, но далеко не красавица. С собой-то не надо лукавить. Она трусиха, слезы у нее близки, немецкий знает кое-как, а во французском ни бум-бум. Крестом вышивает так-сяк, а гладь не переносит. Слух музыкальный у нее есть, Матвей, как петь начнет, скажет: «С тобой не забалуешься!», но сама петь не может. Да таких девиц пруд пруди! А у нее мало того что достоинств нет, так есть серьезнейший недостаток – она бесприданница. Еще тетушка на голову капает, дышать спокойно не дает. Вот и получается, что полюбил ее Родион только потому, что приворожен.
Думать об этом было обидно. Она вообще пыталась забыть страшную ворожбу в баньке. Уж лучше признать, что полюбила она Родиона не за его прекрасные качества, а судьба так распорядилась. Мысль эта наполняла душу покоем, мол, что ждал от меня Господь, то я и исполнила, а теперь только вверься силе Всевышнего и живи без паники.
Так проводила Клеопатра отведенное ей в Ежах время, а Варвара Петровна извелась вся: как там в столице, цел ли дом, живы ли люди. Вести из Петербурга приходили самые противоречивые. Иные шептали, заведя глаза под лоб: «Все, чистый потоп, пропал город…», другие обнадеживали! «Мало мы наводнений перевидали, а вот живем и дальше жить будем».
Реальные известия были принесены гостем совершенно неожиданным, но именно в силу непредвиденности его появления весьма желанным. Под вечер, уж пятый день томились они в Ежах, перед дамами предстал артиллерист и педагог Кирилл Иванович. Был он не только грязен, но еще имел кровоточащую рану на щеке, при этом улыбался так радостно и белозубо, словно рана эта была не иначе как призом за доблесть.
– Лошадь понесла. Вообразите… Артиллерия на лошадях только орудия возит, сам-то я не приспособлен. Понесла и выбросила меня, подлая, в канаву. Насилу поймал. У меня к седлу багаж был приторочен, а куда же я без багажа?
– Где ж багаж-то?
– Вот, сума.
– Да как же вы нас нашли?
– Слуги ваши объяснили. В доме все благополучно. Обошлось, так что не извольте волноваться. Слуги и лошадь мне дали. В городе вода разлилась по щиколотку, стоит, не уходит. Уж и ветер упал, а она стоит. Я думаю, сколько же можно ждать? Клеопатра Николаевна в деревне без Плутарха мается. Вот я и поскакал.
Клеопатра просияла. Как же она забыла про книгу из шляхетской библиотеки? Сама напросилась и из головы вон. Сколько уж было с этим Плутархом неприятностей, что рассчитывать на такой простой способ получения книги ей просто не приходило в голову.
– Плутарх с вами?
– В суме. Из-за чего я за лошадью-то без малого час по елкам мотался? На сук напоролся. Но книге ничего не сделалось. Она у меня в укромном месте, чтоб, стало быть, не подмокла. Погоды-то, слишком обильноводные.
Далее последовал ритуал извлечения книги на свет. Плутарха, бережно завернутого, вытащили из сумы, потом освободили от полосатой, затрапезной ткани, потом с усилием вынули из кожаного пакета, и предстал он наконец во всей своей красе: объемный том в переплете зеленого бархата с золотым тиснением на корешке.
Клеопатра взяла в руки книгу с такой осторожностью, словно это была жаровня с углями, которая могла от непочтительного отношения вспыхнуть мгновенно огнем.
– Тетенька, я снесу книгу в свою комнату?
– Снеси. Только завтра я сама проверю, нет ли в ней рисунков зазорных и текстов развратных.
– Господи, да я и слов таких не знаю.
Пока Клеопатра шла по коридорчику в свою комнату, книга обжилась в руках, теперь она прижимала к груди Плутарха, как верного друга. Ей не терпелось все рассмотреть, но свечу забыла. Да и будь у нее свет, больше, чем на минуту, задержаться нельзя, тетка сразу пошлет за ней горничную. Ладно, не будем жадничать. У нас вся ночь впереди. Она положила Плутарха под подушку и вернулась в столовую.
Невозможно описать, как томилась она за ужином. Кусок в горло не лез, разговаривала невпопад.
– Клеопатра, что опять замерла, глаза пусты. Очнись, послушай, что Кирилл Иванович рассказывает.
– Я слушаю, только у меня голова разболелась. Должно быть, к перемене погоды.
– Хорошо бы так, – вздохнула Варвара Петровна и опять принялась задавать вопросы: – А Гостиный двор залило? А Троицкую церковь? А главная першпектива сухая стоит?
Наконец распрощались. Кирилла Ивановича оставили ночевать, счастье его было полным.
Клеопатра поставила две свечи, одной ей казалось мало. Родион искал на полях пометы – галочки, черточки, крестики, пробовал вскрыть заклеенный картон обложки. Она решила повторить все эти операции. Бумага была рыхлой, шрифт словно вдавлен в лист, широкие поля с неровно обрезанными краями просторны и девственно чисты. В одном месте показалось, будто рука нарисовала кружочки, потом всмотрелась внимательно – знак оказался раздавленным мелким насекомым, по виду – жучком. Клеопатра исследовала обложку, бархат примыкал так плотно к краям ее, что было очевидно – никто картонки этой не вскрывал.
Она принялась листать страницы… Скучное занятие, если вместо того, чтобы читать, ищешь на полях блох. Как хоть книга-то называется? «Трактаты и диалоги»… Она начала читать наугад, борясь с трудностями немецкого: «Любая страсть похожа на лихорадку, и, подобно воспалившейся ране, особо опасны те болезни души, что сопровождаются смятением…» Клеопатра заглянула в оглавление: «О суеверии». Да он смеется над нами, Плутарх! Родион ведь что говорил… На книгу указала ему тетка с портрета, мол, есть во всем этом какая-то мистика.
А вот «Наставление супругам»: «Царь Филипп влюбился в некую уроженку Фессалии, которая, как поговаривали, околдовала его приворотным зельем. Олимпиада приложила все силы, чтобы заполучить эту женщину в свои руки. Когда же ее привели на глаза царице и оказалось, что не только замечательно красива, но в разговоре держится разумно и с достоинством. «Прочь, клевета! – воскликнула Олимпиада. – Приворотное зелье в тебе самой».
Клеопатра отложила книгу почти с испугом. Отчего Плутарх безошибочно угадывает то, что ее волнует в этот момент? Может быть, тайна откроется только тогда, когда весь Плутарх будет прочитан от корки до корки, а после этого в голове высветлится главная мудрость, например: «Не в богатстве счастье!»?