Ольга Агурбаш - Febris эротика

Галя увидела его первой и расцепила объятия.

Глаза Сашки метались по встречающим. Он еще не видел ни сына, ни жены, в толпе встречающих все сливалось… А у Гали при взгляде на мужа упало сердце…

Она еще не поняла почему, толком еще ничего не осознала, не проанализировала. Просто уткнулась взглядом в его лицо и почувствовала: чужой! Что скрывалось для нее под этим словом? Почему именно оно выпрыгнуло изнутри и ударилось больно в сердце?

Она отлепила от себя сына и помахала Сашке рукой:

— Эй! Мы тут!

Он посмотрел в их сторону и со вздохом облегчения улыбнулся:

— Ну здравствуй, дорогая!

Распахнутые объятия, знакомый образ, приветливая улыбка и абсолютно чужой взгляд!

Господи! Опять это ощущение. Его даже неприятным не назовешь. Ощущение странное и страшное. Ждала своего, родного, близкого… А увидела будто бы незнакомого мужчину.

«Это первый момент, — уговаривала она себя. — Сейчас мы обнимемся, поцелуемся и все пройдет». Они обнялись, поцеловались. Как будто стыдливо, стесняясь и сына, и людей вокруг… Скомканно как-то, сухо…

Галя не задавала мужу никаких провокационных вопросов. Зачем? Случилась разлука, вынужденная, затяжная, непредвиденная… Они отвыкли друг от друга. Это же очевидно. Полгода разлуки для людей, которые практически никогда не расставались больше, чем на неделю, это, наверное, много. Это много, долго и тяжело!

Сашка чувствовал одновременно и стыд, и вину, и неуверенность, и страх перед переменами. И все это было написано на его лице. И Галя, конечно, запросто разгадала все эти чувства, глядя на Сашку. И если неуверенность и тревога перед будущим были ей понятны… Более того, она сама испытывала те же самые чувства, причем постоянно, поскольку никакой стабильности, никакой гарантии не было даже в перспективе… Только если в мечтах. Ну да, в мечтах и в Галиных формулировках типа «Моя жизнь прекрасна!». Так вот, если про неуверенность и тревогу ей все было понятно, то с чувствами вины и стыда, которые она отчетливо читала на его лице, был вопрос.

Но Галя предпочитала не задавать вопросов. Она просто констатировала про себя, ничего не выясняя и не расспрашивая.

Расстроилась, естественно, понимая, что неспроста… Но радость от встречи перевесила все сомнения.

Потом была масса проблем: получение жилья, оформление документов, изучение итальянского, организация учебы для сына. Потом были слезы Сашки, когда во время работы на стройке он повредил пальцы. Сначала указательный на правой, а потом сразу два — на левой. Играть больше не мог. Боже! Это была настоящая трагедия. Нет, он играл, конечно, но кое-как. С напряжением, без удовольствия. Скорее, мучился, чем играл.

— Дима! Я прошу тебя! — со слезами умолял он сына. — Бери гитару, садись учиться!

— Пап, да я же хорошо играю! — отнекивался тот.

— Не спорь! Играть-то ты, может, и умеешь… — и с досадой добавлял, — на уровне трех аккордов.

— Ну пап! — обиженно начинал канючить Димка. Учиться ему совсем не хотелось. Итак сплошные усилия: итальянский учи, новые отношения с новыми одноклассниками заводи, к непривычной жизни заграничной приноравливайся… Разве этого мало? Кому охота еще дополнительную учебу на себя взваливать?

— Все! Начинай заниматься серьезно! Каждый день!

— Но когда? Пап, когда? Тебя дома не бывает, учебников по музыкальной грамоте ты не брал. С кем я буду заниматься?

— Вечерами буду тебя учить! — безапелляционно заявил Сашка и добавил просительно: — Пожалуйста!

А потом случилась у Сашки детская болезнь: свинка. Ни с того ни с сего. Лежал опухший, раздувшийся и выглядел очень смешно. Гале и жалко, и уморительно было смотреть на такого мужа.

«Ну вот и все, — думала она про себя. — И так с беременностью проблемы, а тут еще и свинка. Говорят, после нее у мужчин проблемы с бесплодием появляются. Неужели с мечтой о девочке придется проститься?»

Но видимо, там, наверху, в небесной всемогущей канцелярии расценили по-другому. И через пару лет родила Галя дочку. Беленькую, хорошенькую, ласковую!

И работать она стала экскурсоводом. С упоением изучала историю Древнего Рима, без устали бродила по городу, любовалась вечными зданиями, прекрасно сохранившимися памятниками, вникала во все подробности истории, и все свои знания с удовольствием передавала слушателям.

Лет восемь-девять прошло с тех пор, как Галя оказалась в Италии. Столько же лет потребовалось для исполнения всех ее желаний! Значит, и вправду оказалось, что купила она когда-то билет в счастливую жизнь!

По дешевке, по случаю купила, а билет оказался истинно счастливым!

Галя сдала сложнейший экзамен на гида-сопровождающего. Теперь час ее работы стоит сто пятьдесят — двести евро. Она знает Рим и пригороды как свои пять пальцев. Да что там Рим? Историю Древнего Рима, историю современной Италии, историю искусств эпохи Возрождения. Она может читать лекции в любом зале любого музея и художественной галереи, в любом соборе и около каждого памятника.

Сын Дмитрий учится в университете, постигает основы менеджмента и серьезно задумывается о перспективном рабочем месте. Девушки-итальянки, которые вьются вокруг, почему-то его не прельщают. Они симпатичные, без всякого сомнения! Они интересны ему, как сокурсницы, как собеседницы… Но сердца его пока ни одна не тронула…

Прошлым летом они с мамой летали на родину. Бабушку хоронить. Бабушка Гали последнее время жила совсем одна. Старенькая, как она управлялась с огородом, с домом? Галя, общаясь с ней по телефону, всегда убеждала ее:

— Бабуль, да не возись ты с этим огородом! Ну зачем тебе такие плантации?

— Как зачем, доча?! А на зиму? Я ж весь год горя не знаю: картошку, овощи, соленья… Все есть. А что остается… так я на рынке продаю… Невелики деньги, а все какая копеечка капает. На молочко, на хлеб, на крупу.

— Бабуль! Я ж тебе посылаю деньги! Вот и живи на них. И отдыхай побольше!

— Галочка! За то, что ты присылаешь, спасибо! Это я на смерть откладываю.

— Господи! Бабушка! Я на жизнь тебе посылаю! Чтобы ты не мучилась в огороде, чтобы по рынкам не таскалась. А ты опять за свое!

— Так ведь, доча, непривыкшая я отдыхать! Всю жизнь в движении. Что ж я теперь сяду сложа руки?

Галя не унималась, продолжая убеждать и настаивать на своем. Здоровье бабушку стало подводить, давление поднималось то и дело, сердце колотилось так, что, того и гляди, выскочит из груди. И как ни скрывала пожилая женщина от внучки свое состояние, Галя тем не менее была в курсе. Она договорилась с соседкой — тетей Полей, чтобы та периодически заглядывала к бабушке, следила, помогала, чем могла. Тетя Поля была помладше лет на пятнадцать, поэнергичнее, и Галю всегда очень любила. Она-то и рассказывала ей о бабушкином самочувствии. Именно она и позвонила Гале, когда у бабушки случился гипертонический криз. Именно тетя Поля вызвала врачей и сопровождала соседку в больницу… Но не спасли… Давление резко выросло до отметки «триста»… И сделать ничего уже было нельзя.

Галя с сыном засобирались за родину. Невзирая на летний сезон, билеты они достали… И прибыли в день похорон. Та же тетя Поля все и организовала. Подключила своих родственников, и снаряжали они соседку в последний путь…

Галя плакала всю дорогу. От жалости к своей любимой бабушке, от накатившей вдруг тоски по родине, от внезапного ощущения своего сиротства. Маму она потеряла давным-давно, с папой связь была утрачена, и все слезы по нему выплаканы в далеком детстве. А бабушка заменяла Гале и мать, и тепло всей семьи.

И ощутила она неожиданно такую грусть и такой стыд… Ну как это она столько лет не была на родине? Почему она ни разу не собралась навестить состарившуюся женщину, заменившую ей мать? Откупалась звонками и денежными подачками. Да, иначе как подачкой и не назовешь такое отношение. К тому же это только последние несколько лет у Гали стабилизировалось материальное положение и появилась возможность помогать близким. Сашка по сто евро высылал своей матери, она — бабушке. Наверное, для их украинской деревенской жизни это вполне приличные деньги. Наверное, они реально помогали жить пожилым женщинам… Наверное, так… Но Галя только сейчас, оказавшись на своей бедной родине, в убого состарившемся бабушкином доме, осознала вдруг, как, должно быть, одиноко и тоскливо жилось бабушке, как она горевала о своей не слишком-то удавшейся жизни… Каково это вообще — остаться в старости одной, когда ни словом, ни взглядом не с кем перекинуться, когда ни на тепло, ни на сочувствие далекой внучки рассчитывать не приходится.