Гронау пожал плечами.
— Секретарь, дворецкий, компаньон — все в одном лице. Впрочем, вы всегда обращались со мной как с соотечественником, а не как с подчиненным. Когда вы выудили меня в Мельбурне, я почти умирал от голода, да и умер бы без вас, награди вас Господь!
— Вздор! — сказал Эрнст. — Вы стали для меня неоценимой находкой благодаря вашему знанию языков и практической опытности, и я думаю, мы оба вполне удовлетворяли друг друга в течение этих шести лет. Так вы с Нордгеймом были друзьями?
— Да, мы вместе выросли, как дети соседей, и потом наша дружба продолжалась, пока жизнь не разбросала нас. Он заранее предсказывал мне, что я останусь бедняком, — мне и Бенно Рейнсфельду, который был третьим в нашей компании.
Вальтенберг подошел к окну и с нетерпением смотрел на улицу, но слушал внимательно.
— Разумеется, мы все трое строили грандиозные планы, — продолжал Гронау с добродушной иронией. — Я собирался пуститься в Божий свет и вернуться набобом с мешками золота, Рейнсфельд хотел удивить человечество каким-нибудь изобретением, только умный Нордгейм молчал и поливал холодным душем наши горячие головы. «Из вас обоих ничего не выйдет, — говорил он, — потому что вы не умеете рассчитывать». Мы смеялись над этим двадцатилетним мудрецом, проповедующим трезвые взгляды и расчетливость, но он оказался прав. Я немало шатался по свету и за что только ни брался, всякий раз, что наживал, то и спускал, и остался беден, как церковная мышь. Рейнсфельд со всем своим талантом застрял где-то жалким инженеришкой, а наш товарищ Нордгейм стал миллионером, железнодорожным королем, и все оттого, что умел рассчитывать.
— Да, он всегда был на это мастер, — холодно сказал Вальтенберг. Однако вот и наши гости.
Он быстро отошел от окна и пошел встречать приехавших. Перед подъездом остановился экипаж, в котором сидела баронесса Ласберг с Алисой и Эльмгорстом. Вольфганг не мог уклониться от обязанности сопровождать невесту, а отказаться всем от приглашения под каким-нибудь предлогом казалось невозможным, так как его будущий тесть настойчиво желал, чтобы оно было принято. Эльмгорст покорился необходимости, но всякий, кто знал его ближе, мог бы видеть, что он приносит этим жертву, хотя у него, как и у хозяина, не было недостатка в любезности. Оба с первой минуты знакомства почувствовали друг к другу инстинктивную антипатию и проявляли только холодную вежливость.
— Фрейлейн фон Тургау немножко опоздает: она заехала к Эрнстгаузенам за баронессой Валли.
Сообщившая это баронесса Ласберг сама недоумевала. По ее расчетам, Валли еще вчера должна была уехать в деревню под надежную охрану дедушки и вдруг сегодня утром прислала Эрне записку с просьбой захватить ее с собой, когда они поедут к Вальтенбергу; следовательно, отъезд был на несколько дней отложен. Но неудовольствие баронессы превратилось в негодование, когда она увидела входящего Герсдорфа. Значит, настоящее свидание! И они осмелились приплести сюда еще и нордгеймских дам, встречаясь, так сказать, под их прикрытием! Это не могло, и не должно было оставаться скрытым от родителей, они сегодня же должны узнать все — и баронесса Ласберг, не имевшая ни малейшего расположения к роли ангела-хранителя, оказала Герсдорфу ледяной прием. Увы, это не произвело на Герсдорфа никакого впечатления, его лицо прямо-таки светилось, и он был необыкновенно оживлен и весел.
Тем временем Эрна, по уговору, подъехала к дому Эрнстгаузенов и послала наверх лакея. Через пять минут появилась Валли; она прыгнула в экипаж и бросилась на шею подруге так бурно, что та в испуге отшатнулась.
— Что с тобой, Валли? — спросила она. — Ты себя не помнишь!
— Я помолвлена! — ликовала Валли. — Я невеста Альберта, и через три месяца свадьба! О, чудный, несравненный дедушка! Я бросилась бы ему на шею, как сейчас тебе, если б только он не был такой противный.
— Твои родители согласились? Так вдруг? Ведь еще несколько дней назад это казалось невозможным.
— Нет ничего невозможного на свете! О, как я молила небо, чтобы Дедушка выкинул какую-нибудь глупость, но что ему придет в голову такая штука, мне и во сне не снилось!
— Да говори же толком! Скажи, наконец, в чем дело, — воскликнула Эрна, с неудовольствием глядя на сияющее счастьем лицо маленькой баронессы.
— Он женился, — выпалила Вали, — женился в семьдесят лет, и теперь он — новобрачный! Умереть можно со смеху! — И она, бросившись в подушки кареты, хохотала до того, что слезы выступили у нее на глазах.
— Старый барон… женился? — переспросила Эрна, не веря своим ушам.
— На какой-то девице из древнего-предревнего рода. Оказывается, все было решено, только дедушка держал это в тайне, потому что боялся сцен с моими родителями. Он для того и приезжал, чтобы взять назад из суда свое завещание, а как только вернулся, то сейчас же женился и все свое состояние отказал жене, и мы не получим ровнешенько ничего, и я больше не «партия»… Подумай только, какое счастье! Папа и твоя мудрая воспитательница составили настоящий заговор! Меня решили упаковать, как почтовую посылку, и отправить по адресу дедушки. Все мои слезы ни к чему не привели, и чемоданы были уже уложены. Вдруг приходит письмо от дедушки с уведомлением о свадьбе. У папы был такой вид, точно его хватил удар, у мамы сделалась истерика, а я протанцевала вокруг своей комнаты и выкинула вещи из чемоданов, потому что о поездке не могло быть и речи. На другое утро у нас в доме царило такое настроение, как будто целых десять громов грянуло. Дедушка попал в немилость, папа и мама вели долгие тайные переговоры, а когда после обеда явился Альберт, его сейчас же приняли.
— И ты чувствовала себя безгранично счастливой — могу себе представить! — вставила Эрна.
— Нет, сначала я была возмущена до глубины души!.. Альберт держал себя невыносимо прозаично, когда просил моей руки! Вместо того чтобы говорить о нашей вечной, безграничной любви и наших уже наполовину разбитых сердцах, он принялся самым точным образом высчитывать моим родителям, что приносит ему практика, сколько он уже заработал и сколько еще надеется заработать. Я была вне себя от этих отвратительных расчетов, разумеется, я опять стояла у замочной скважины и все слышала, — но папа и мама становились все приветливее. Под конец позвали меня, и пошли объятия, растроганные речи и слезы. Я тоже плакала и очень рассердилась на Альберта за то, что он не пролил ни единой слезинки. Дедушке отправили телеграмму — пусть немножко испортит ему медовый месяц, а завтра будет напечатано объявление о нашей помолвке, и через три месяца свадьба!
От избытка блаженства маленькая баронесса опять бросилась на шею подруге. Но в это время экипаж остановился перед виллой Вальтенберга, и для Валли наступил момент великого торжества, которым она насладилась вполне.
Пока хозяин здоровался с Эрной, Герсдорф поспешил навстречу невесте, чем навлек на себя мечущий молнии взгляд баронессы Ласберг.
— Я думала, что вы уже в деревне, баронесса, — сказала она Валли как нельзя более резким тоном.
— О нет, — возразила та с невиннейшей и кротчайшей улыбкой. — Я действительно собиралась съездить к дедушке, но так как он женился…
— Кто? — спросила старуха, думая, что ослышалась.
— Мой дедушка, барон Эрнстгаузен из Франкенштейна. А я тоже помолвлена: позвольте представить вам, баронесса, моего жениха.
Улыбка, с которой Вальтенберг принял это известие, показывала, что он уже знает новость. Зато баронесса Ласберг буквально лишилась языка и только когда кругом посыпались поздравления, овладела собой настолько, чтобы выговорить пожелание счастья; впрочем, оно звучало весьма холодно и церемонно, и было принято молоденькой невестой с самой прелестной злостью. Но Валли не могла долго злиться сегодня, избыток счастья и бьющая через край веселость заставили ее забыть все.
Вследствие этого обстановка стала очень непринужденной и оживленной, хотя на столе и не было «ничего путного ни съесть, ни выпить» по выражению Гронау. В таком же веселом настроении все встали из-за стола, чтобы идти осматривать коллекцию, под которую был отведен весь второй этаж дома.
Когда перед гостями отворилась высокая дверь, им в самом деле показалось, будто их перенесли на ковре-самолете в залитые солнцем, блещущие красками чужие края. Сокровища всех стран и широт были собраны здесь в таком громадном количестве, какое было доступно только человеку, путешествовавшему много лет и располагавшему неограниченными средствами. Однако расстановка этой во многих отношениях бесценной коллекции привела бы в отчаяние человека науки, потому что она не подчинялась никаким правилам, а имела единственную цель — произвести художественный эффект. И он был достигнут вполне.