— Главный инженер действительно совершает чудеса, — сказал он, — но все-таки я не понимаю, как он справится со всем к концу октября, ведь октябрь уже наступил, а четыре недели — слишком короткий срок, дела осталось еще много.
— Раз мой зять назначил срок, то сдержит слово, — со спокойной уверенностью ответил Нордгейм. — В подобных случаях он не щадит ни себя, ни своих подчиненных, а здесь, кроме того, его торопит и необходимость: в ноябре уже начинаются снежные заносы, особенно опасные в окрестностях Волькенштейна, поэтому необходимо закончить все до них.
— Ну, до сих пор осень скорей походит на позднее лето, — заметил адвокат. — Я вполне одобряю ваших дам, которые до сих пор еще остаются в горах и как будто даже не думают о переезде в столицу.
— Вероятно, они проведут там еще несколько недель. Горный воздух сделал настоящее чудо с моей дочерью. Она почти совсем выздоровела, и доктор Рейнсфельд советует ей оставаться в горах, пока позволяет погода. Я весьма обязан вашему кузену и искренне сожалею, что он покидает Оберштейн. Я слышал, он получил место врача в…
— Нейенфельде, — подсказал адвокат.
— Совершенно верно, Нейенфельд! Это название совсем выскользнуло из моей памяти. Я вполне понимаю, что молодой врач желает выдвинуться и ищет более обширного круга деятельности, но мне очень жаль, что он уезжает так далеко. Мы все об этом жалеем, и Вольфганг сильно будет чувствовать его отсутствие.
— Бенно писал, что уезжает на место назначения только через две недели, — ответил Герсдорф. — Он выхлопотал отсрочку до прибытия своего преемника. Таким образом, мы с ним еще раз увидимся: на следующей неделе я должен ехать в Гейльборн, там будет разбираться процесс крестьян Оберштейна и Унтерштейна с железнодорожным обществом из-за порубки леса при проведении линии, и я должен присутствовать, как представитель общества.
— Так мы, вероятно, встретимся, — сказал Нордгейм. — Я хочу устроить себе маленькие каникулы, а затем вернуться в город вместе с семьей. Масса дел в последнее время утомила меня, и я чувствую необходимость доставить себе небольшой отдых. Итак, до свидания на моей вилле, надеюсь, вы нас не забудете.
— Разумеется, не забуду, — воскликнул Герсдорф, прощаясь.
Нордгейм позвонил и приказал подать света, потому что начинало уже темнеть. Он уселся за письменный стол и углубился в лежащие перед ним бумаги, вероятно, очень важные, потому что он изучал их очень тщательно. Когда просмотр был закончен, по его губам пробежала улыбка.
— Все в порядке, — думал он. — Это будет блестящая операция! Числа сгруппированы, пожалуй, смело, но они сделают свое дело, и раз Вольфганг утвердит их и прикроет весь расчет своим именем, его примут без затруднений. И этот Рейнсфельд будет благополучно устранен! Я правильно рассчитал, что он не устоит перед приманкой и не откажется от такого места. Нейенфельд достаточно далеко, и Рейнсфельд преспокойно просидит там до конца своих дней… Что такое? Я не принимаю больше сегодня.
Последние слова относились к лакею, который появился в дверях с докладом.
— Приехал господин главный инженер.
Нордгейм быстро поднялся и хотел идти навстречу приехавшему, но тот уже стоял на пороге в дорожном костюме.
— Я удивил тебя своим неожиданным приездом? — спросил он.
— Разумеется! Ты даже не телеграфировал, — ответил Нордгейм, знаком отпуская лакея, а когда тот вышел из комнаты, спросил торопливо и с явным беспокойством: — Что случилось? Что-нибудь на линии?
— Нет, я оставил все в полнейшем порядке.
— Алиса, надеюсь, здорова?
— Совершенно здорова. Вообще тебе не о чем беспокоиться.
— Ну, слава Богу! А я уж думал, не случилось ли чего дурного, что ты так неожиданно приехал. Что же привело тебя сюда так внезапно?
— Дело, которое я считал невозможным уладить письменно, — сказал Вольфганг, кладя шляпу. — Я предпочел приехать к тебе, хотя мое присутствие на линии крайне необходимо.
— Ну, так обсудим его, — ответил Нордгейм, всегда готовый говорить о делах. — Сегодня вечером нам никто не помешает. Но сначала тебе надо отдохнуть. Я сейчас велю приготовить твою комнату…
— Благодарю, — остановил его Эльмгорст. — Я хотел бы сейчас же покончить с этим делом: оно не терпит отлагательства, по крайней мере, для меня. Мы здесь одни?
— Конечно. Но для верности ты можешь запереть на ключ дверь соседней комнаты.
Вольфганг вышел, чтобы запереть дверь. Когда он вернулся и подошел к столу, так что свет лампы упал на его лицо, стало заметно, как он бледен и взволнован.
— У тебя, по-видимому, очень важные новости, — заметил Нордгейм, опускаясь в кресло, — иначе ты едва ли приехал бы сам. Ну-с… Но что же ты не сядешь?
Эльмгорст остался стоять, только оперся рукой о спинку стула. Голос его был спокоен.
— Ты прислал мне счета и оценку работ, которые должны служить основанием расчетов при передаче дороги акционерам.
— Да, ведь я говорил, что избавлю тебя от подробностей, ты и без того слишком занят технической стороной дела. Тебе остается только просмотреть и утвердить счета, потому что за тобой, как за главным инженером, и первое, и последнее слово.
— Я знаю это и вполне осознаю свою ответственность, а потому хочу предложить тебе один вопрос: кто составлял счета?
Нордгейм окинул зятя несколько удивленным взглядом:
— Кто?.. Ну, мои секретари и служащие, которых мы должны были привлечь к делу, как людей компетентных.
— Это незачем объяснять мне! Само собой разумеется, что они работали над данными, которые были им вручены. Но я хотел бы знать, от кого исходят данные, кто именно назначил цены, лежащие в основе расчетов? Не может быть, чтобы это сделал ты: это немыслимо.
— Вот как! Почему, позволь тебя спросить?
— Потому что все счета подложны! — отрезал Вольфганг. — Я увидел это с первого взгляда. Стоимость всех работ определена в сумму, которая почти вдвое превышает действительные расходы. В счет затрат на отчуждение земельных участков внесены статьи, которых на самом деле не было. Препятствиям и катастрофам, с которыми нам приходилось бороться, приданы поистине невероятные размеры, в счет поставлены сотни тысяч там, где в действительности едва ли была употреблена половина этих сумм, — словом, присланная мне оценка превышает подлинную на несколько миллионов.
Нордгейм хмуро выслушал взволнованную речь Эльмгорста, а затем хладнокровно сказал:
— Вольфганг, я, право, тебя не понимаю!
— А я не понимаю твоего письма, в котором ты требуешь от меня, чтобы я утвердил представленные сметы своей подписью. Я думал — здесь просто ошибка, и хотел лично увериться в этом. Надеюсь, ты не скроешь от меня правды.
Нордгейм пожал плечами и ответил прежним равнодушным, спокойным тоном:
— Может быть, ты и прекрасный инженер, Вольфганг, но плохой делец: это сейчас видно. Я надеялся, что мы поймем друг друга без лишних слов, но, оказывается, ошибся. Итак, постараемся сговориться. Не думаешь ли ты, что я хочу передать дорогу с убытком для себя?
— С убытком? Во всяком случае, ты получишь обратно свой капитал с процентами.
— На операцию, которая не приносит выгоды, следует смотреть, как на убыточную. Я никак не думал, чтобы ты был таким новичком в делах и что мне придется еще объяснять тебе азбучные истины. Здесь представляется возможность получить выгоду, и весьма значительную. Дорога все равно, что моя: я был ее творцом, я дал главный капитал, я взял на себя весь риск, а потому ты, конечно, не станешь отрицать мое право продать свою собственность за ту цену, какую я найду нужным назначить.
— Если эту цену можно получить лишь такими средствами, то я решительно отказываюсь признать за тобой это право. Согласившись принять дорогу на твоих условиях, общество может заранее считать себя в списке банкротов, даже самое оживленное движение на линии не сможет хотя бы приблизительно покрыть убытки, которые оно понесет. Предприятие или погибнет, или попадет в руки какого-нибудь ловкого малого, который окажется более расчетливым.
— А тебе-то что до этого? — хладнокровно спросил Нордгейм.
— Что мне до этого? — с негодованием воскликнул Эльмгорст. — Что мне до того, что дело, которое ты создал, которому я отдал все мои силы и во главе которого стоят наши имена, погибнет или сделается добычей сомнительных дельцов? Мне по крайней мере есть дело, и я намерен доказать тебе это!