К сожалению, она так и осталась незаконченным произведением, поскольку рукопись повести я потерял вместе с тетрадью, а восстановить смог только 1-ую часть. Это еще раз доказывает бессмысленность моего собственного творчества. К тому же эта повесть очень близка настоящим мыслям сумасшедшего, ибо в ней я исследую раздвоение своего второго «Я».

Причем, я не останавливаюсь на одном лишь образе Сан Саныча, а иду дальше в пространство.

Ибо если может существовать сразу на одной земле несколько одинаковых Сан Санычей, то жизнь сразу, без всяких предисловий теряет свой смысл, а, как известно, один абсурд без смысла существовать уже не может.

Действо должно рождать противодейство, отсюда и борьба без границ и без правил, отсюда все войны и убийства.

Мы летим по воле рока,

Сеем головы в борьбе.

Жизнь нелепа и жестока,

Мы загадочны в себе».

Эти стихи возникли как послесловие к собственным размышлениям. Еще я хочу выразить протест против самого себя, как и всякого другого художника.

Ведь мы – творители и родители, так или иначе, выдуманного мира лишь засеваем пустоты нашего времени, часто не думая о последствиях такого странного шага… Это говортит опять мое второе «Я»…

Я постоянно борюсь с ним, истребляю его…

Иль просто зверем телом упиваться,

Утратив дар своей всевышней чистоты.

Строчки моих ненужных стихов… Они как измочаленные тела грешниц после безумной ночи… Или как вырванные с корнем растения, в коих, один лишь миг запечатленной красоты… И все!

– Зачем же тогда я пишу?! – спросит кто-нибудь, если не я сам себя.

– Да, зачем? Чтобы разговаривать с Богом!

Поэты – они – небожители. Их стихи не умирают…

«Вначале возникло Слово, и Слово было Бог» (Евангелие от Иоанна).

Жалка всякая слава, ничтожна всякая известность, презрение, всякие деньги».

«Прекрасен миг запечатленной красоты».

Даже наслаждающая взор, слух и обоняние красота рассыпается в пепел и в прах. Но поэзия остается как память, как предание, как ощущение.

«Вечно красотой владеют боги», – так я написал в 17 лет…

Современный мир не ощущает красоты, а только трогает.

Но и в нем есть люди – не похожие не остальных.

«Моя молодая телесная сущность вышла из солнца…

Она гиацинтом цветет, целующим небо».

Так я вспоминаю свою молодость.

«Я один среди мира, мне страшно…» – так я выражал свой по-детски бессмысленный страх.

«Ветер говорит устами неба. Неба мудрого и вечного, как солнце».

Так я вспоминаю свои прошлые стихи. Поэзия возникает из одной строки.

Мысль погружается в тебя, вытаскивая ощущение уже слитое – совокупившееся с этой случайной мыслью.

Тебе остается только записать все, что прошло сквозь тебя.

Твое тело – посредник между тобою и Богом.

Даже исчезая, тело оставляет воздух, т. е. невидимый, повсюду возникающий Дух. Душа в теле как птенец в скорлупке, как птица в клетке.

Недаром же Сократ сказал, что тело – тюрьма для Души.

Но как же мы любим эту тюрьму, как жалеем ее, даже старую, жалкую и ненужную. И как чиста, как яма, в ней всякая Память.

И как мы ужасно жалеем себя!

Никто не будет час любить

Как нам хотелось бы во сне,

Меня глаза не отпускают,

А жаль… я таинства ищу…

Везде льется какой-то обманный свет… Люди отпускают поводья и уходят в глубину столетий… Они повторяют ошибки своих отцов и матерей.

И ненависть клокочет как сила всеобщего непонимания, отсутствия чувств, как могильная болезнь, в которой один только холод и мгновенное разложение… Белый туман как саван, и одно только молчание впереди…

Время пролетело как ветер, и ничего здесь не осталось.,..

Источают губы у лона

Непомерную ласку и дрожь

Нас с тобою здесь не осталосъ,

И во мгле ничего не найдешъ…

Кто принес меня на этот свет? Этот вопрос с детства мучил меня, доказывая мне мое же признание творца, ибо во всем я видел тайну, и эта тайна и окружала меня, как полупрозрачные головки отцветших одуванчиков, как блаженные насекомые, которые с любопытством ползали по мне, и позвал я тогда одну истину, что все мы излучаем вечное тепло, что это тепло спрятано в нашем теле как награда за наше небытие, в котором тоже есть выход обратно на тот свет.

И низринул я себя в пасть Бессмертия, и разбросал вокруг себя тысячи, миллиард цветов, и растаял в огне. «Сквозь огонь проходил как в мираж.

Я почувствовал Вечное царство…» Я не обмер от страха, я не потерял головы, не закричал и не заплакал, ибо меня, как бы не было, т. е. я был, но без тела, хотя чувствовал, что ношу свою кожу с собой…

Это был сад, но тени не бросали деревьев, их не было, ибо свет был везде.

Он не слепил меня, потому что я и не мог его видеть, так как вместо глаз со мной говорило то, что люди называют душой». «Лишь душа была другом моим…«И кто-то спросил меня: «Зачем ты здесь?!»

И я ответил, что пришел в этот мир искать себя, ибо давно уже потерял себя, а поэтому все ищу… Кто-то вычислил мой взгляд, живший прежде, и соединил его с трепетным лучом, а губы сковал губами девы, еще совсем недавно плакавшей обо мне, ибо она забыла, что все возвращается.

И поэтому я пришел к ней… Она открыла меня и упала от страха. Ее белое тело сияло ранней надеждой на сумерки…

Люди бродят вблизи, даруя случайно теплом…

Тогда я окликнул ее по имени, но она забыла его…

Только молчала и ждала, когда же она сама все поймет…

Одиночество изъяло копию Души… Она осталась с ней для воссоздания, я прыгал в ее редкие глаза и через них проскальзывал лишь в Память… Которая озвучивает сны…

Ты прыгала сквозь мрак за облака. В блудливые глаза живых людей…

И в быстрых неродных совсем объятиях… Пыталась вновь из темноты создать меня… Не бойтесь, предо Мною все едины. В безумной Чаще Вечного греха…

Поэты часто употребляют слово «Вечный» для усиления значимости произносимых вещей… Ибо оно равносильно непреходящести, неизследимости и очень близко к бессмертному… Хотя, если говорить о стихах или прозе, то пишу их в особом состоянии наглухо закрытого и отключенного ото всех пространств.

Это Моя Тюрьма и Яма, и Мой единственный Дворец…

Мой ветер, в котором я ворожу случайностью произнесенного мною смысла…

Так возникает Образ прекрасной незнакомки Александра Блока, образ скромной и улыбчивой девушки Николая Рубцова, с которой забывается все трудное. И везде один образ спасительной женщины – она и мать, и сестра, и любимая, но никогда не жена?! Почему?! – возникает странный вопрос.

Наверное, потому, что семья со своим бытом страшно далека от подлинной поэзии. Ведь поэзия всегда подразумевает какой-то поиск, какую-то тайну.

Лишь к тебе привязанный мыслью

Глубиной сокровенных желаний,

Я поведал сон свой из грусти,

Голос тайный бредущий в молчанье.

Так я написал, пытаясь начать этим четверостишием новую печальную повесть «Помешанные», сюжет ее разворачивался на фоне Великой Отечественной войны, где нескольких случайных людей связала пережитая ими личная катастрофа.

Каждый потерял своих близких, и это их сделало хладнокровными и жестокими мстителями относительно к своему врагу.

Они обливали немцев ледяной водой, потом отрезали им половые органы и вставляли в их окаменевший рот…

Это были такие же фашисты, только вывернутые наизнанку войной, они так же мучили немцев, как их собратья-эсесовцы…

Вообще, это были уже психически ненормальные люди, поскольку их благородная по-своему ярость переросла в патологию.

В Германии они также насиловали немецких женщин, отрезал им груди, и только по великой случайности им всем троим удалось избежать трибунала…

Но вот окончилась война, они все втроем вернулись на Родину.

Память их взывала, все-таки раньше это были очень красивые и духовные люди, теперь же их вся духовная ось поломалась, «они так и не смогли насытиться чужой кровью». Что-то должно было случиться с ними…

И случилось. Один из них, самый молодой, покончил жизнь самоубийством, возможно, его убила собственная совесть, другой, постарше, спился и ночью попал под поезд, можно сказать, тоже свел с этой ужасно несправедливой жизнью счет, а третий остался.

Это был законченный тип неврастеника с ужасно вытаращенными глазами.

Ночью он клал пистолет под подушку и спал чутко, вздрагивая на любой шорох, а чтобы иметь при себе оружие и не терять свою бдительность, он стал начальником милиции. Всю свою жестокость и ненависть он теперь срывал на бандитах. Сам же собственноручно, с молчаливого согласия следователей, пытал их, придумывая самые страшные пытки…