Я долго думал и курил одну за другой, сидя на лавочке у хирургического корпуса…
Мимо меня проходили люди, но никто не смотрел мне прямо в глаза, как и маленькой Лиле, которая лежала совсем одна и вроде была уже никому не нужным ребенком.
Потом ее отправят в детдом, и она будет с тоской смотреть в окно и думать о своих умерших родителях. А ночью во сне они будут ее навещать и рассказывать ей сказки.
Папа ее будет брать на колени, а мама расчесывать волосы и заплетать ей косу. И каждое свое утро она будет ждать что-то еще, что-то совсем уже невозможное, здесь, на земле, где ни одной смерти нет причины или явного намека на свою Вечную справедливость.
Любой человек должен явить Божию милость… Ведь его родили, ему дали свет, а свет – это дыхание, а дыхание – это уже Бог…
Почему тогда люди верят в Бога и почему я, совершенно отрешенный и пустой, все-таки вхожу в храм, покупаю свечи и зажигаю их?
Почему я, так мучительно и противоречиво представляющий себе Бога, все-таки молюсь за чужую мне девочку Лилю и плачу, как ребенок, и тут же вспоминаю Фею глядя на иконы, и в слух мне опять врезается пьяный рассказ Темдерякова о своей жене… «Все плачет и молится! Как безумная!» бедная моя, молится о спасении души несчастного Темдерякова, а он считает ее сумасшедшей…
Он не понимает ее, он существует как противовес всякому добру… И его также никто и никогда не поймет в этом мире… Он тоже бедный. Слезы окунают меня в доброту.
Я хочу жалеть всех. Жалеть и жалеть без конца… И окликать во тьме сердца…
Я иду, словно лечу на крыльях, ночь быстро одевает в сумерки весь город и прохожих.
Я еще долго хожу, пытаясь выдумать для себя какой-то таинственный мир, чтобы впустить туда одну только Фею.
Я б выложил ступени эти мхом, я бы росой омыл цветы, деревья, землю… Я бы пронес тебя сквозь манящую тьму… К пронзающему взгляду… к превечной жизни… свету.
Словно в забытье, я подхожу к дому… и вдруг вижу Фею. Дрожащая и заплаканная, в одной ночной сорочке, она стоит, закрывая свои глаза маленькими кулачками.
Я подхожу к ней, как во сне. Вся жизнь как ненастоящая, и мы как актеры в театре…
– Очень бы хотел вас видеть, даже больше, чем самого себя, – неожиданно говорю сам для себя, беру ее руки в свои и вижу, что она с удивлением смотрит на меня и перестает плакать… С отчаяньем, каким владеет тело, все удивленье тотчас исчезает… И доброта смиренная находит глубь вожделеющих внутри меня зрачков… Он бежал за мной… Мне казалось, что он меня убьет… Потом он упал и уснул, и лежит там, на лестнице…
Она говорит со мной по-детски искренне и наивно… Я тоже говорю с ней, как ребенок.
Я осторожно беру ее руку, и мы поднимаемся вверх на цыпочках через спящего Темдерякова ко мне…
Дверь ее квартиры закрыта. Теперь Его Величество Случай заключает мою мечту в реальность…
Я тут же даю ей одеться в мою рубашку… Я вижу, как она робко и смущенно одевает ее, с прекрасным наслаждением принюхиваясь к запаху моего тела… Она одевает ее, словно мою кожу…
Мы сидим за этим столом ночь как в сказке… Она пьет чай, а я читаю ей свои глупые и наивные стихи…
Я изливаю память по тебе…
В тебя зашедшими устами…
Мы вместе одеваем мрак ночей
улыбками уставших жить зверей…
Горящими как лунный свет глазами…
– Подойди ко мне, – шепчет она и протягивает ко мне руки…
И мы сливаемся молча в поцелуе…
И я кружу ее, как белый снег во сне. А потом мы быстро раздеваемся и мгновенно овладеваем друг другом.
Возможно, грех сулит раскаяние, но только разве это есть мой грех… Моя любовь – мое страданье и тайное блаженство вновь и вновь. Вся ночь проходит старой сказкой… Которую я в детстве в снах читал…
– А он ведь там лежит, – неожиданно говорит она, и я вдруг понимаю, какая она святая… Святая мученица.
Мы спускаемся вниз… Темдеряков продолжал лежать все на том же месте, только теперь под ним образовалась небольшая лужица с характерным запахом мочи…
Безо всякой брезгливости мы поднимаем его и медленно тащим наверх… Он открывает полусонные глаза и что-то невнятно бормочет на своем отсутствующем языке.
Фея находит у него в кармане ключи и открывает дверь.
Потом мы кладем его на диван и уходим…
Фея второпях надевает платье, забирает свои молитвенники, иконки и уходит ко мне навсегда…
И словно в подтверждение моих собственных мыслей она расставляет свои иконки на шкафу, вынимает свое белье и складывает его вместе с моим в гардеробе, и все это просто, беззвучно, а потом берет на руки Аристотеля и приобщается к моей домашней святыне…
Аристотель тарахтит, как старенький мотоцикл…
Его мурлыканье еще раз подчеркивает учтивую благодарность и вежливость усатых королей…
Всласть налюбовавшись кошачьей негой, Фея неожиданно сгоняет Аристотеля и с шутливой дурашливостью берет на колени меня… И я, такой большой, толстый, на коленях у маленькой хрупкой Феи вдруг чувствую себя ребенком и плачу от счастья, и встаю с ее колен, и беру ее на руки, и снова ее раздеваю, и медленно целую, и с радостью вижу ее закрытые вожделеющие глаза.
Ее маленький язычок проходит сквозь мои зубы и затевает с моим языком нежную и страстную игру… Вот так и умирают от любви… И получают в дар Бессмертие.
Утро застает нас врасплох… За окном туман, и мыслей никаких… Таня ежится от ожидания…
И все в предчувствии какой-то надвигающейся катастрофы.
Цнабель говорит, что поэт не боится оскорбить своей любовью никого… Цнабель – провокатор реальности…
Он говорит, как может быть, и это бывает, хотя смысла в этом нет, он все-таки ищет его и упрямо находит, словно свое же отражение в старом разбитом зеркале…
И как петля под потолком, пространство сужено до точки…
Иначе говоря, мысли Цнабеля усиливают мою ничтожность… Таня и Фея одеваются, они слиты во мне единой плотью… И только, когда в ее глазах начинает блестеть лишь страх со слезами…
Вижу Таню, чужую жену, а Фея моя со сказкой уходит. Таня одевается так осторожно, словно змея опять заползает в свою кожу… Почему змея? А не птица?!
Почему я молчу? И какая в молчании тайна? Я встаю, подхожу к ней, обнимаю, целую ее, и ко мне опять возвращается моя живая и светлая Фея…
Моя Фея мой несчастный цветок, ты прикасаешься ко мне своим измятыми лепестками…
Твои уставшие видеть глаза находят во мне счастье… Счастье – забыть свое горе, отдавшись нежному зверю…
Зверь – огонь – глаза – окно – руки – губы – тоска – боль – надежда – любовь – тела – сосуды – свет изнутри в пустоте обживание Вечности…
Кто-то произносит обман давно уже утраченной мечты, но на острие наших сливающихся языков крадется лишь пламя Вечной Любви…
Я чувствую, целуя тебя, как здесь, рядом, в этом же доме ворочается Темдеряков, как глухо и отдаленно в его беспростветном мозгу раздается мучительный окрик…
Эй, вы там, наверху! Именно чужие и противозаконные…
Дети греха и соблазна, дальше роковая схожесть объединяет нас с безумием пространства…
Любить себя, все остальное ненавидеть, мы так не думаем, но так оно и есть… Люди не спешат проснуться, боясь исчезнуть навсегда… Их боязнь эгоистична…
Все живет одним бесконечным превращением…
Темдеряков превратился в Таню, Таня – в Фею, Фея – в меня, я – в вечную Тайну…
И конца этому не предвидится, ибо этот конец запрятан в самое начало. И превращение началось. Однако распад неминуем, и глубокое проникновение исчезает, не оставляя после себя даже лучика надежды на светлое грядущее…
– Я не должна была идти сюда, – прошептала она, сжимая ми руки.
– Ты любишь его?!
– Нет, боюсь! – заплакала она как девочка, ждущая от взрослых наказания.
– Не бойся, теперь я тебя никуда не отпущу и ты будешь моей Феей…
Феей! И она перестала плакать, наказание испарилось ненужной влагой, а стены светились безмолвием произнесенного чуда. И мы опять слились в нежнейшем поцелуе…
Любой бы бесполый метафизик со всей своей драгоценной импотенцией нуждался так в грехе и раскаянии… как чистая вода – в земле, в ее обворожительной глубине, в истоке всего Вечного и уходящего вместе с облаками за горизонт…
Там, где невидимкою душа моя с твоею кружатся, как птицы. Темдеряков звонил и стучался в дверь, как дьявол. Моя Фея посмотрела на меня с мольбою…
Но я с молчаливой улыбкой пошел открывать… Я ждал, когда смогу его ударить… Мне надоело всем смущаться в забытье. Мой стыд окуплен был живым страданьем Феи.