расслабляется, что я хватаю ртом воздух, только бы
не умереть.
— Скажи...скажи мне, — шепчет Николас, проводя
рукой по моей спине. — Говори!
Он с силой хватает мои волосы, поднимая голову, и я
приоткрываю глаза, но и веки трясёт так сильно, что я
снова закрываю их, облизывая губы. Кровь.
— Не я...
Одними губами говорю я, и он отбрасывает мою
голову, упавшую на мокрую кожаную поверхность.
Удар ещё сильнее прежнего...острый...разрывает
меня. Не кричу. Лишь сжимаюсь полностью. Могу.
Удар и я не могу дышать. Удары сыпятся на меня с
невероятной силой, и я кусаю кожу обивки. Разорвать
все от боли, от слабости, моментально появившейся в
теле. Кажется, что тела просто нет, ничего нет. Удары
приносят какую-то привычную боль, даже не
ощущаются. А внутри...внутри кричу, ору, молю.
Тишина и свист вокруг.
Дышать больно, жить больно. Все затихает, и я слышу, как Николас что-то бросает, шипя проклятья, подходя
ко мне и проводя ладонью по щеке хватая меня за
подбородок, и поворачивая к себе голову. Соображать
я не могу, только стала болью, растворившейся в
теле.
— За что же ты так со мной? За что? Я ведь все тебе
отдал! Себя! Отдал в твои руки! За что ты предала
меня? Почему?
Сквозь мутное зрение я вижу его губы побелевшие от
злости и дрожащие рядом с моими.
— Ты... — мне с трудом удаётся шевелить губами, находясь в какой-то прострации, в тумане, но я хочу
ему что-то сказать, не могу...не помню. — Заслужил.
Рык разрыдается из его тела, освобождая чудовище, и
он отпускает моё лицо, упавшее на место.
В следующий момент что-то прохладное льётся на
меня и моментально начинает шипеть. Невероятная
вспышка в голове, щелчок, зажигающий все чувства
заново. Чувствую!
От такой сильной боли я начинаю кричать. Щиплет все
настолько глубоко, что кажется на мне нет кожи. Я
кричу от всего, что втекает в меня, заполняет меня
сумасшествием и болезнью, ставшей моей жизнью. А
оно продолжает течь на меня, и все тело
подбрасывает. Словно тонкие горячие иглы
моментально прожгли меня до внутренностей, до
сердца, которое на момент остановилось и завелось с
новой силой, не давая мне терпеть этого.
Я чувствую, как сознание оставляет меня, оставляет
всю меня где-то далеко. Каждая рана на моём теле
пульсирует с невероятной силой, а аромат
шампанского становится продолжением израненной
кожи. Я не живу больше, не могу позволить себе
дышать. Я отключаюсь, хватая ртом воздух, которого
просто не хватает для жизнедеятельности. А тело
дрожит, его трясёт с невероятной мощью. Боль
отступает, оставляя во мне прожженную дыру, стекая
с меня каплями моей надежды и любви.
Сквозь шум в ушах, сильнейшую тошноту и слабость, я
чувствую...продолжаю это делать...мои руки
освобождаются. Меня подхватывают за талию и
поднимают на ноги, держа на весу.
— О, Мишель, — знакомый и когда-то родной голос
проникает в меня, делая боль острее. Его руки
ласкают моё лицо, убирая с него мокрые пряди волос.
А я безвольна. Я не могу двинуться.
— Мишель...крошка...— он обнимает меня, сжимая
руками волосы, зарываясь в них лицом, и целует.
Целует словно любил, словно была его. Словно он не
изранил моё тело, словно не он отнял у меня душу.
Его губы такие нежные и прохладные касаются щёк, затем губ. И он покрывает меня ими. Боже, как больно.
Безумно болит сердце, а тело просто не ощущается.
Вся боль сконцентрировались во мне, в груди и её
сдавливает от его нежности, ставшей орудием против
меня.
— Я прощаю тебя...прощаю...не предавай меня
больше, не предавай, потому что не могу без тебя.
Мне так больно, так глубоко ты во мне. Прощаю
тебя...прощаю, — его шёпот достигает меня, и
сознание возвращается, как и просыпается злость и
обида, горечь и ненависть, любовь и разрушенная я.
— Давай начнём все заново, слышишь? У нас
получится, теперь получится...— его пальцы гладят
моё лицо, а голос дрожит. Но я не обращаю на это
внимания, продолжая возвращаться к жизни.
Я приоткрываю глаза, смотря на его мокрое лицо, полное сожаления и надежды. Блеф. Все это ложь.
Никогда не прощу его. Никогда.
— Ты думаешь, я знал? Знал, что и мне будет
больно...но я очистил тебя...очистил и я
бы...никогда...слышишь? Никогда бы не сделал того, что грозился. Никогда. Ты нужна мне...так сильно
нужна...извёлся...разорвала ты меня. Я прощаю
тебя...останься со мной, моя крошка...моя Мишель.
По моим глазам скатываются слезы, ведь я никогда не
видела в его глазах такой страх, и это причиняет ещё
больше боли внутри. Его глаза стали для меня
запретным наслаждением. Он стал для меня под
запретом.
— Сессия закончена? — шепчу я, изворачиваясь из
его рук, но он держит меня крепко, но так осторожно.
Разве есть уже разница? Нет. Мне больно. Ягодицы
отдаются пульсацией в голове, что мне сложно
дышать, как и делать шаги. Я отступаю, но не могу
стоять в туфлях.
— Да, — кивает Николас, сглатывая, и всматриваясь в
моё лицо.
— Отпусти меня, — говорю я, и плевать на то, что
сейчас рухну без поддержки. Плевать, что ноги так
сильно дрожат, когда я сбрасываю туфли и даже
двигаться больно. Но я это делаю, подходя к халату, чтобы скрыть от него моё тело, израненное его
извращённой и тёмной любовью.
Мне необходимо собрать все свои силы сейчас, и я
пытаюсь...правда пытаюсь, но руки дрожат, завязывая
на талии узел, и я делаю шумный вдох, немного
пошатнувшись и зажмурившись, когда ткань касается
ягодиц. Мне кажется, что кожи там не существует.
— Я прощаю тебя за предательство, Мишель. И
предлагаю продолжить нашу связь с чистого листа, — произносит Николас.
Я медленно открываю глаза и начинаю громко
смеяться. Как же мне больно. Нет. Не физически. Хотя
тело моё горит от ударов. Душа плачет от унижения. А
я? А я смеюсь.
Я не могу стоять и облокачиваюсь ладонью о стенку.
Наверное, он сделал из меня сумасшедшую, больную
извращенку, но я не чувствую тела, только сердце, которое исполосовали.
— Интересная реакция, я рад, что чувство юмора ты
сохранила. Оно мне нравится в тебе, — насмехается
Николас, а мой смех резко обрывается, возвращая
меня в эту отвратительную комнату цирка уродов.
— Это все? Моё наказание окончено? — спрашиваю я, поворачиваясь к нему.
— Да.
Только сейчас я могу поднять голову, скользя
затуманенными от слез глазами по чёрным ботинкам, тёмным знакомым штанам и телу, ранее подарившее
мне наслаждение. Ничего. Одна горечь.
Мои ноги, как и руки сильно затекли, я едва могу
стоять, не согнувшись пополам без помощи, но, превозмогая стонущие мышцы и горящие огнём раны, мне удаётся выпрямиться.
Кто бы знал насколько это сложно. Стоять полностью
обнажённой душой перед этим бесстыдным взглядом, блуждающим по моему истерзанному телу.
Мне кажется, что от перенесённого садистского
избиения тело атрофировалось, как и вся
чувствительность. Не больно. Гадко. Но я завершила
эту историю. Я не упаду перед ним, нет, не сейчас.
Позже я умру, позорно похороню свою любовь. Не