Хоуп вздохнула.
– Нельзя говорить «хреново»!
– Извини, милая, – ответил я, прикрыв телефон рукой. – Я просто повторяю то, что говорит он.
Дочь выговорила мне с сурово нахмуренными бровями:
– От этого не лучше.
Я не стал указывать ей на то, что она только что совершила такое же правонарушение. Странно, но, кажется, отца не задело мое замечание. Было слышно, что на самом деле его это рассмешило.
– Ты знаешь, эта скверная черта тебе досталась от меня.
То, как он сказал это, прозвучало на удивление обезоруживающе и совсем не так, как я ожидал. Где встречный удар на болезненный укол? Его реакция рассеяла мой гнев. Или, возможно, у меня в голове было много других забот, чтобы втягиваться в пустячные споры.
– Знаешь, что, – сказал я, – этой ночью я мало спал, поэтому, возможно, сейчас все же не очень подходящее время.
– Я могу быстро.
– Это очень важно?
– Думаю, что да.
Я знал, что он не отстанет.
– Хорошо, – вздохнул я. – Слушаю тебя.
– Ты сидишь?
– Это необходимо?
– Нет. Но я сижу.
Я насторожился.
– Знаешь, – медленно продолжил он, – то, через что ты сейчас проходишь, для меня это как дежавю, и я не хочу, чтобы ты совершил те же ошибки, что и я, когда умерла твоя мама.
Ах, вот что. Интересно, много ли дедушка поведал ему из нашего последнего разговора.
– Отец, тебе не надо больше ничего говорить. Последние несколько недель открыли мне глаза на многое. Я знаю, как тебе было тяжело, и не обвиняю тебя за то, насколько сильно ты был подавлен.
– Нет, – произнес он почти со смешком.
– Именно так я и сказал. Я не обвиняю тебя.
– Ха, я говорил о другом. Ты не понимаешь. Возможно, у тебя есть отдаленное представление. Ты даже можешь пройти через это сам. Но до тех пор, пока ты не проведешь годы и годы, захлебываясь горем, ты не поймешь. В отличие от меня.
Неужели он просто сбил с меня спесь, когда я пытался проявить к нему жалость?
– Прошу прощения?
– Скажи мне, Итан, как бы ты описал мое состояние, когда умерла мама?
Я подумал о том, какие у меня были ощущения последние несколько недель.
– Печаль? Горе? Вероятно, дедушка подобрал бы больше клинических терминов для этого, но я думаю, что этим все сказано.
– В таком случае и ты, и дедушка заблуждаетесь.
Мне потребовалось время, чтобы понять, что я правильно его услышал.
– Разве могло быть так, чтобы ты не печалился? Ужасно так говорить.
– О, мне, конечно, было грустно. Мое сердце разбилось на миллионы кусочков, я уверен, как и у тебя сейчас. Но человек может справиться с печалью. В конце концов, сердце может примириться с потерей даже сильно любимого человека. Я не впадал в панику на этот счет.
Он немного замялся, а потом спросил:
– Хоуп близко от тебя? Она слышит то, что я говорю?
Я быстро взглянул направо от себя. Она нашла на лавке божью коровку и пыталась заставить ее ползать по руке.
– Нет, а что?
– Просто, если ей не нравится слово «хрень», ей точно не стоит слышать, что меня жутко все достало тогда. Я опустился не из-за горя, Итан. Причина была в злости. Злость на Бога, на врачей, на всех, кого я мог обвинить. Сердце не успокаивается от этого. Оно загнивает, как от инфекции, которая отобрала жизнь у твоей мамы.
У меня в голове ярко высветился образ Эшли Мур, когда я последний раз видел ее. Она стояла на крыльце у входа в свой дом и громко рыдала в ответ на мой ядовитый сарказм.
Дедушка считал, что мне надо простить ее потому, что это могло бы ей помочь. Теперь мой отец считает, что мне надо простить потому, что это поможет мне. Кто прав? Или они оба были правы? Или они оба заблуждались?
– Я думаю, что понимаю тебя, – пробурчал я.
– Неужели?
Он не дал мне ответить.
– Ты помнишь тот день, когда женился?
Явный переход на другую тему застал меня врасплох.
– Конечно.
– Правда? Я не общался с тобой почти два года, когда решил сесть в машину и отправиться на твою свадьбу в Айдахо. Когда мне, наконец, представилась минутка, чтобы поговорить с тобой, помнишь, что я тебе сказал?
У меня в голове промелькнул белый рвотный пакет.
– Да, – произнес я. – Ты взял с меня слово, что я научусь прощать Анну.
Он хихикнул.
– Близко, но не точно. Я не ограничился тем, что сказал только про Анну. Ты пообещал мне, что научишься быть снисходительным… даже когда будет очень тяжело.
Я ничего не ответил. Прошла минута, он тоже молчал.
– Итан, – наконец продолжил он таким ласковым голосом, который я никогда раньше не слышал. – Если ты копишь злость, то брось это. Просто смирись. Если кто-то виноват – я имею в виду юридически, – пусть наказание наступит само. И пусть на этом все закончится. Не трать попусту ни одного дня на злость. Даже часа. Это тебе не поможет. Как бы ты ни бесновался по этому поводу, это не поможет. И это не поможет Хоуп.
Хоуп? Какое она имела к этому отношение? Я посмотрел на дочь, когда он произнес ее имя. Она уже потеряла интерес к божьей коровке и снова с улыбкой внимательно смотрела на меня. В ее глазах была искра чего-то важного, они сверкали, когда она смотрела на меня.
То, что я увидел, я мог назвать только одним словом – любовь. Это была искра того чувства, которое я сам никогда не испытывал к отцу, когда был ребенком. И вдруг я понял. На карту были поставлены более важные вещи, чем мои чувства и мысли по отношению к той женщине, которая врезалась в Анну. На карту было поставлено счастье, семья и Хоуп. Я глубоко вздохнул. Возможно, когда-нибудь мои душевные переживания волшебным образом утихнут. Или, может быть, отец прав, и они будут терзать меня, пока не прорвутся наружу. Но, продолжая смотреть на Хоуп, я решил, что не стоит выжидать, пока выяснится, что будет на самом деле. Я не мог рисковать и носить в себе чувства, которые могли напасть из засады на мое счастье с ней. И если есть шанс, такой простой, как всего лишь простить другого человека, я был готов попробовать.
– Спасибо, папа. Я рад, что ты позвонил.
– На самом деле?
– Не делай вид, что ты удивлен.
– Нет… я хотел сказать, пожалуйста. Мне было приятно поговорить с тобой.
– С тобой тоже.
Я отключился. Неизвестно, сколько пройдет лет, пока состоится наш очередной разговор, но наверняка в следующий раз я буду рад этому.
– Что-то случилось? – спросила Хоуп. – Ты выглядишь взволнованным.
– Так и есть. Мне надо кое с кем встретиться – с женщиной, которая врезалась в маму.
– Можно мне пойти с тобой?
Я подумал и кивнул головой.
– Твое присутствие может помочь мне произнести то, что я должен сказать.
Через час мы подъехали к дому семьи Мур. После моего последнего визита прошел ровно месяц. Днем дом выглядел иначе. Менее зловещим. Было девять часов утра, и вряд ли кто-то был дома. Я мог бы найти их номер телефона и заранее позвонить, но я уверен, что они бы убежали до моего приезда. Хоуп держала меня за руку, когда мы подошли к ступеням крыльца.
– Ты готов поговорить с ней? – спросила она. Такой маленький воспитатель.
– Нет.
– Ты готов. Смелее.
Я глубоко вздохнул и позвонил в дверь. Никто не ответил. Я позвонил снова. Опять тишина. Хоуп позвонила в третий раз, просто чтобы убедиться. На этот раз дверь распахнулась. У входа стояла убитая горем молодая женщина. Было заметно, что Эшли плакала. Одной рукой она держалась за косяк двери, а другую прятала у себя за спиной.
– Ее… уже нет? – спросила она, хлюпая носом.
Хоуп открыла рот от изумления.
– Мисс Мур? Что вы здесь делаете?
Эшли не улыбнулась. Она почти не смотрела на Хоуп, когда ответила:
– Продолжаю существовать.
– Так это вы…
– Врезалась в вашу маму? Да, это я. Хреново, правда?
– Нельзя говорить «хреново», – поправила ее Хоуп. Эшли лишь пожала плечами. Хоуп выглядела испуганной. Естественно, потому что это была не та ясноглазая практикантка с пушистым хвостом, которая провела семестр в ее классе. Это была женщина, которая страдала именно так, как мне этого хотелось.
– Так… ее уже нет? – повторила Эшли.
Мгновение я просто стоял, впитывая все, что видел – воспаленные глаза, спутанные волосы, мятая фланелевая пижама, смазанный макияж и то, как она крутилась, чтобы я не увидел, что она прятала за спиной. На самом деле эта вещь, которую она прятала в руке, немного нервировала. Может быть, она вооружилась на случай, если в этот раз у меня совсем сорвет крышу. Я немного загородил Хоуп, просто на всякий случай.