– Монсеньор Карл никогда не просит! – прорычал Селонже.
– Простите меня за неудачное слово: оно действительно не принято в дипломатии! Скажем так: которого он желал бы добиться от банкирского дома Медичи, чтобы нанять в Италии наемников. Займа, который монсеньор Лоренцо отказался предоставить из чувства лояльности по отношению к французскому королю Людовику, так как между ним и семьей Медичи с давних пор существует союз. И вы сообщили о своем намерении добиться этого займа от меня. Тогда я вам напомнил, что у меня нет банкирского дома…
– Бельтрами, вам меня не обмануть! Вы являетесь и банкиром, и судовладельцем, ваше состояние, вероятно, мало чем уступает состоянию Медичи. Но мы уже обсудили этот вопрос, и незачем к нему возвращаться. Займемся лучше той давнишней историей, о которой я вам рассказал…
– И которую я по достоинству оценил, но…
– Не хитрите, мессир Франческо! Вы говорите как торгаш. Ответьте только на один вопрос: находились ли вы в Дижоне семнадцать лет назад, в день, когда на площади Моримон упали головы Марии и Жана де Бревай? И не забывайте, что я всецело полагаюсь на вашу честь… Не следует пятнать ее бессмысленной ложью.
Лицо Бельтрами застыло в трагической маске. Ему казалось, что он сходит с ума. Как только этот молодой человек вошел в дом, купец сразу понял, что он принес с собой несчастье. Но следовало дать ответ.
– Действительно, я там был, – твердо произнес он. – По пути в Париж и фламандские города я часто останавливался в Дижоне. Я даже полюбил этот город, хотя никогда долго в нем не задерживался. Обычно мне приходилось уезжать уже на следующий день.
– Но в тот раз вы уехали не один. Вы увезли с собой ребенка, новорожденную девочку. Ту, которую зовете теперь своей дочерью. Не так ли?
Ярость, внезапно овладевшая Бельтрами, заставила его отбросить привычную сдержанность.
– А если и так? Я не понимаю, в какой мере это касается вас? Зачем вы лезете со своими намеками, вопросами, подковырками? Что вам за дело до двух несчастных, павших жертвой людской злобы, до оторванного от матери ребенка? Я буквально вырвал младенца из рук подлеца, который собирался с ним разделаться прямо на краю зловонной ямы, ставшей благодаря вашему так называемому правосудию могилой для его родителей. Не считайте меня слишком наивным. Я разгадал вашу игру. Стоило вам только войти, как вы сразу же заговорили о деньгах, а затем уж упомянули об этой истории. Сам дьявол, наверное, помог вам ее раскопать…
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что, несмотря на золотые рыцарские шпоры и знак принадлежности к славному ордену, который вы носите на груди, вы, мессир де Селонже, не кто иной, как обыкновенный шантажист!
Филипп побледнел и схватился за эфес шпаги.
– Вы оскорбляете меня!
– Нет! Я лишь обращаюсь с вами так, как вы этого заслуживаете. А теперь уходите! Вы не получите от меня ни единого флорина!
Они стояли лицом к лицу так близко, что слышали прерывистое дыхание друг друга. Но в планы Селонже не входило доводить своего собеседника до крайности.
Он повернулся и отошел к окну, которое выходило на уже темную в этот час площадь. С минуту Филипп наблюдал за снующими в разные стороны жителями этого странного города – города, где благородное происхождение ничего не значит и даже не гарантирует права на безусловное уважение. Здесь пользовались уважением только деньги, а человек, сидевший напротив него, обладал одним из самых крупных состояний.
– Я же просил вас уйти! – устало повторил Бельтрами.
– Нет. Если я плохо сформулировал свою мысль, то прошу меня извинить. Я действительно надеялся, что такой деловой человек, как вы, заинтересуется предложением моего герцога. Ведь если он возложит на себя королевский венец, то и отблагодарит вас по-королевски. Но я пришел к вам не только из-за займа.
– Так что же вы еще от меня хотите?
– Чтобы вы отдали мне руку вашей дочери. Я хочу на ней жениться…
От изумления Франческо Бельтрами потерял дар речи. Ему показалось, что стены комнаты закружились вокруг него. Тогда он подошел к шкафчику, скрытому в стенных панелях, взял бутылку кьянти и серебряный кубок. Выпитое одним глотком вино приободрило его. Теперь Бельтрами снова был готов отразить очередной натиск бургундца.
– Боже мой! – с легкой улыбкой заметил Филипп. – Я и предположить не мог, что мое предложение так вас взволнует!
– При чем тут мое волнение? Вы хотите жениться на Фьоре? Вы?
– Да, я!
– После того как дали мне понять, что вам известна тайна ее происхождения? Это, конечно, благородно, но имя ее родителей останется навеки запятнанным в глазах вашего закона и вашего сословия.
– Любого закона и любого сословия. Вы надеетесь, богатство сможет оградить Фьору от всеобщего презрения, если здесь, в вашей удивительной республике, вдруг узнают, что она родилась от кровосмесительной, отягощенной прелюбодеянием связи – связи, разрубленной по приговору церкви и государя на плахе топором палача?
Франческо Бельтрами ощутил, как по его спине пробежала холодная дрожь, и повернулся к огню, ища у него поддержки, как у верного друга. Этот дьявол прекрасно понимал, что был прав.
– И вы, – с горечью ответил он, – вы, граф де Селонже, доверенное лицо великого государя, рыцарь ордена Золотого Руна, вы, один из первых вельмож Бургундии, вы хотите жениться на девушке, чье происхождение, как вы сами только что сказали, запятнано позором. Но почему?
– Не стану лукавить, – твердо произнес Селонже. – Во-первых, потому, что я ее люблю…
– Послушайте! Вы же видели ее всего два раза, да и то мельком: на турнире и во дворце Медичи.
– Я виделся с ней и в третий раз, в церкви Святой Троицы. Но и одной встречи было достаточно. Ее красота… свела меня с ума… Я просто околдован ею…
– И вы решили, что это любовь? Что минуты достаточно для того, чтобы….
– Перевернуть человеку жизнь? Вы, наверное, единственный, кто в этом сомневается. Тогда объясните мне, зачем вы, молодой, богатый, свободный от всяких привязанностей человек, так осложнили себе жизнь, взвалив на плечи заботу о чужом ребенке. Ведь его родители были для вас совершенно посторонними людьми. Вы и видели-то их всего один раз, да и то в минуту гибели! Мария де Бревай была очень красива, не правда ли? И вы явились свидетелем ее казни…
Бельтрами сомкнул веки, пытаясь удержать слезы, выступившие при воспоминании об ужасной смерти той, которая оставалась его единственной любовью. Резким движением он вытер глаза…
– Вы упомянули о двух причинах… Так где же вторая?
– Я хочу, чтобы за счет ее приданого монсеньор Карл оплатил свои военные расходы.
Возникшая пауза была прервана невеселым смехом Бельтрами:
– Ну вот! Слово сказано, и мы снова возвратились к вопросу о деньгах. Но я не отдам вам Фьору! Я не допущу, чтобы вы увезли ее в свою варварскую страну. Жизнь на чужбине ее погубит. Фьора – нежный цветок, взращенный в холе и неге. Она видела от жизни только хорошее, понимает толк в прекрасном, разбирается в искусстве, литературе и даже науке. Ее сердцу и уму позавидовала бы королева. Пока жив, я не позволю уничтожить создание моих рук, в которое вложено столько нежности и заботы. Я не желаю с ней расставаться.
– Но я и не собираюсь вас разлучать. У меня никогда не было подобного намерения, – спокойно возразил Селонже.
– В таком случае я отказываюсь понимать вас. Как вы себе все это представляете?
– На моей родине идет война. Война не на жизнь, а на смерть. При подобных обстоятельствах я не имею возможности взять жену с собой. Ей лучше остаться в отцовском доме. Если я получу ваше согласие, то мы заключим тайный брак, но с соблюдением необходимых формальностей, чтобы его нельзя было признать недействительным. А на следующий же день я уеду… и вы никогда меня больше не увидите.
– Я понимаю вас все хуже и хуже. Ведь минуту назад вы говорили о своей любви…
– Такой глубокой и страстной, что станет, вероятно, причиной моей гибели. Выслушайте, пожалуйста, пункты брачного контракта, который я предлагаю вам заключить. Фьора будет носить мое имя, которое послужит ей защитой в случае, если кто-нибудь еще раскроет тайну ее происхождения. Она станет графиней де Селонже, но останется жить при вас и, когда придет время, будет носить по мне траур…
– А какая вам выгода от подобного контракта? Ведь вы же намереваетесь передать все ее приданое своему герцогу?
– Первая брачная ночь! Одна только ночь, но воспоминания о ней я сохраню на всю жизнь. Может быть, она излечит меня от этой страсти. Вы же объявите о браке только, когда сочтете это необходимым. Вероятно, как можно позже, если не стремитесь навлечь неудовольствия Медичи, примкнувших к врагам Бургундии. Именно поэтому я и настаиваю на тайном браке. После моей смерти Фьора, если захочет, сможет снова выйти замуж…