– Молодец! – похвалил ее Марк. – Прямо молодец, и всё. – И распорядился, главным вождем стаи во все времена: – Давайте-ка, Клавдия, выбираться с этого вашего «Птичьего Крыла» и двигать в поселок. Там, наверное, наша родня с ума сходит, потеряв нас.

– Давайте, – согласилась она и возразила: – Не сходит. Когда вы заснули, я позвонила и сказала вашей бабушке, что вы спите. Они за вас ужасно переживают. Это самое плохое, что может быть, я знаю: осознавать, что родной человек смертельно мучается, а ты бессилен ему чем-то помочь.

– Ну, да, – хмуро согласился Марк. – На эту вавку не подуешь и не поцелуешь, чтобы зажило.

– Не подуешь, – кивнула Клавдия. – Ваша бабушка так поразилась тому, что вы заснули, и, наверное, обрадовалась, и очень просила вас не будить и не тревожить.

– Похоже, это я вас тревожил, удерживая за руку. Ну, да ладно, поспали, теперь и домой пора.

Оказалось, что они не так уж далеко отошли от машины, а вот ехали назад осторожно, сначала по полному бездорожью, потом выбрались на проселочную дорогу, а там уж было рукой подать до дач.

Клава подвезла Светлова к его участку и предложила побыть местным гидом – показать, как у них тут все устроено – всякие красивые места, сводить на речку, потому как она теперь свободна – вчера отработала последний день практики, и с сегодняшнего дня у нее начались каникулы. Он тут же согласился с хорошим предложением, и они договорились выспаться, а после созвониться.

Входя в дом, Марк старался двигаться тихо, чтобы не потревожить родных, но какое там! Никто и не спал, как выяснилось позже – только свет потушили, «что сидеть совами», как ворчал дед, легли по койкам, уговаривая себя не переживать.

– Марк, – кинулась к нему откуда-то из темноты мама., растревоженная до невозможности, растрепанная. – Как ты, сынок?

– Ты откуда, мам? Будний же день? – обнимая ее и прижимая к себе, удивился Марк.

– Да мы с отцом примчались, как только бабушка позвонила и сказала, что у тебя опять приступ начался. – Запрокинув голову, Анна Захаровна пыталась в темноте рассмотреть его лицо. – Прилетели, Анастасия Николаевна говорит: «Клава его увезла, уговорила нас отпустить, хочет что-то особенное испробовать, вдруг поможет». Куда увезла? Зачем? Мы в панике, ничего не понимаем, где вас искать, что с тобой происходит?

Резанув по глазам, заставляя Марка тут же зажмуриться на пару мгновений, включился свет, и на застекленную веранду, где поймала его мама, вышел отец, в кое-как натянутом спортивном костюме.

– Марк, ты же ответственный человек, как можно было непонятно куда уезжать, когда у тебя начался приступ. Вот где нам было тебя искать, случись что?

– Да подожди ты, Глеб, – оборвала его воспитательную речь жена. – Ты посмотри на него…. – Она только сейчас разглядела состояние сына, поразилась и спросила с робкой надеждой, глядя на него во все глаза: – Марк, ты как приступ пережил? Ты сейчас….

– Не было приступа, мама. – Марк наклонился и поцеловал ее в лоб. – Он уже было начинался, но девушка Клавдия что-то такое сотворила, и боль прошла. А потом я уснул. А теперь вот проснулся и хочу в душ, есть и спать. Можно и в другой последовательности.

Мама заплакала, как-то сразу навзрыд, прижалась лицом к его груди и плакала, подошел отец, обнял их разом – жену и сына и, не удержавшись, тоже пустил слезу. И – а как же иначе! – подтянулись к собранию и немного замешкавшиеся старики, дед стойко держался, а бабуля не утерпела: обняла внучка со спины, уткнулась в нее лицом и поливала его рубаху слезами.

– Ну, вот, – усмехнулся Марк. – А мне казалось, что это хорошая новость.

Все следующие двадцать дней отпуска Марк провел с девушкой Клавдией Невской, не в том смысле, что романтика-секс и все такое прочее, вовсе нет – исключительно дружеское общение.

Если честно, он вообще как-то побаивался ее от себя отпускать далеко и надолго, все думая о новом приступе, который может произойти в любой момент. Даже пару раз съездил вместе с ней в Москву по ее каким-то студенческим делам, после которых они сходили в кино и посидели в уличном кафе, вернулись в свои «Верхние Поляны» поздним вечером.

Лучок, дернутый с грядки – упругий, крепенький с зелеными стрелками, со слезой утренней росы, сверкающей на солнце, пучок укропчика, пахучего на весь участок, петрушки мелкой, не жесткой, молоденькой, а к ним редисочка твердая, огурчик в пупырышках, всякая разная салатная зеленушка. И все это порубить меленько, сдобрить, не жалея, пахучим, ароматным маслом из соседней деревни, и на стол, к молодой, отварной картошке под укропчиком, исходящей душистым парком, с тающими кусочками масла – рай сущий и всё тут!

И сидеть так на веранде, закусывать неторопливо в тягучих дачных разговорах, а потом, уж под самый вечер запить чайком со смородиновым листом и мятой, с тертой в меду земляникой, только вчера собранной в лесу.

– Вот это жисть! – покрякивал от удовольствия дед Валентин Романович, дуя на горячий чай в стакане с подстаканником. – Благодать райская, а не жисть! Это вам не город каменный.

Да. Не город каменный. Эт точно.

Марк никак не ожидал, что прочувствует в полной мере все прелести эдакой дачной вольницы, такого, казалось бы, незамысловатого отпуска и будет наслаждаться каждым днем, смакуя его с особым удовольствием. Он легко и непринужденно дал себя использовать родным Клавдии в сельскохозяйственных делах, с неменьшим удовольствием и азартом играл с Робертом Кирилловичем, дедом Клавы, в шахматы, встретив в его лице очень серьезного противника, и с еще большим удовольствием ленился, словив бациллу расслабленной, неторопливой и вольготной дачной жизни.

А еще они много разговаривали с Клавдией. Говорил в основном он, а она совершенно замечательно его слушала, умело направляя течение беседы и задавая интересные вопросы.

Она подробно расспросила про его болезнь и про то, откуда она у него, и выспросила про все рекомендации, данные врачами. А Марк спокойно все рассказал, как не о себе, а о каком-то знакомом, что тоже было поразительно – первый раз, вспоминая о своей хвори, он не испытывал никаких эмоций, не терзался ощущением собственного бессилия перед болезнью.

Странно все это.

– Не загружать мозг привычной работой, вычислениями и анализом, переключаясь на что-то другое, гулять, дышать свежим воздухом, немного физической нагрузки и читать что-то легкое, – рассказывал он, посмеиваясь. Мама рекомендовала какого-то очень модного современного автора, я купил пару книжек, попробовал читать самую нашумевшую, прямо бестселлер всех времен и народов. Дикой силы вещь, я уснул на второй странице.

– Ну, это мы исправим, – пообещала Клава. – Тебе повезло мама у меня лингвист, правда преподает в гимназии, но она делает обзор современной литературы в интернете, как один из востребованных критиков. Она тебе обязательно что-нибудь подберет. Ну, а прогулки, чистый воздух и легкие физические нагрузки, например, купание на речке, катание на велосипеде и копание грядок мы тебе обеспечим.

Она поразительная, эта девушка Клавдия.

Была в ней какая-то особая, врожденная грация но, при всей внешней хрупкости, тонкости, чувствовалась в этой девушке внутренняя сила, наделявшая ее особой легкостью бытия, формирующая непоколебимую уверенность в том, что все будет хорошо и сложится так, как должно сложиться. Это вызывало у Марка удивление – двадцать лет девчонке, а она относится к жизни, как много чего повидавший человек – спокойно, без истерик, рефлексии и нервозности, присущей молодым девушкам.

И эти ее глаза. Уму непостижимо, какие у нее глаза.

Особого, необычайного цвета – малахитовой какой-то зелени.

Практически с первого же дня общения Марк воспринимал ее как абсолютно родного человека, даже не так – Клавдия была для него каким-то единоутробным человеком, родной душой, словно всегда находилась в его сознании, в его жизни, в памяти, и ему не казалось это странным или чем-то особенным.

Конечно, этому не в малой степени способствовало то, что они были из одной среды, как говорится, «из одного лукошка», из очень похожих семей и руководствовались одними и теми же правилами, одинаковыми понятиями и скрепами жизни, отчего отпадала необходимость объяснять друг другу многие вещи.

Конечно. Но это его особое чувствование Клавдии было не только из-за схожей системы ценностей, но в большей степени из-за чего-то глубинного, тонкого и не поддающегося объяснению.