Сидела одна за маленьким столиком, бережно взяв в ладони чашку его шоколада. На него нахлынуло необъяснимое, болезненное желание выбить чашку из ее рук и наорать на нее, обозвать потаскухой – мол, она только делает вид, что предпочла его, а утром сомкнула свои похотливые губки на его конкуренте!
Но он усилием воли сдержался. Подавил этот злобный порыв, как подавлял все свои деструктивные выбросы, например, затеять драку с Сильваном Маркизом на каком-нибудь высоком шоколадном показе.
Его безымянная гостья подняла глаза при шорохе мотоциклетной кожи или из-за появления в красивом зале такой большой темной и устрашающей массы. Подняла глаза и слегка нахмурила брови, явно вспомнив, что уже видела утром эту черную глыбу.
Их взгляды встретились; она опять мгновенно замкнулась – наглухо, словно готова была ударить его ножом, если он подойдет к ней ближе.
Он отвернулся и попытался смягчить выражение лица, сделать его более приветливым, дружелюбным. Силы небесные, неужели она не знает, что это он сотворил то пирожное, которым она сейчас лакомится? Ну, разумеется, не этот конкретный кусок, потому что мотался по городу… Но это он придумал рецепт и научил кондитеров делать в точности то, что требуется!
Гийеметта спустилась вниз с двумя тарелками, всем своим видом показывая, что они сбились с ног и зашиваются тут без него, пока он неизвестно где шляется. Доминик поскорее стащил с себя куртку и взбежал по ступенькам наверх, чтобы показать незнакомке, что он здешний. Он даже хотел мимоходом отдать Гийеметте дружеское распоряжение, чтобы гостья увидела, что главный тут – он!
Х-ха, он готов был поклясться: если Сильван Маркиз или Филипп Лионне входят в свои бутики в уличном облачении, их все равно все узнают! Клиенты не пугаются и не думают, что это разнузданный уличный хулиган намерен устроить драку в салоне. Женщины не тянут руку к баллончику с газом.
Наверху, в самой красивой на весь Париж кухне, в лаборатории, наполненной светом из больших окон, с длинными мраморными столами, в этом великолепном, сверкающем чистотой помещении – о таком можно только мечтать! – он переоблачился в куртку кондитера. И, как всегда, его накрыло волной ликования при виде сине-бело-красной ленты, его награды «Лучший мастер во Франции»; он разве что не стиснул ее в кулаке, как ребенок в порыве восторга. Но сдержался. Наоборот, с безразличным видом кривовато набросил ее, словно право носить на шее такую ленту было для него делом самым естественным.
Он снова спустился в зал и подошел к ее столику. Она сидела, наклонив голову.
– Мадемуазель, – проговорил он, глядя в упор на нее, и тотчас отругал себя за свой грубый голос. Почему он до сих пор не удосужился поработать над дикцией и не научился разговаривать с клиентами так же вкрадчиво и обходительно, как Сильван? Когда тот говорил, никто и заподозрить не мог, что он родился на нищей и грязной парижской окраине. Почему у него, Доминика, не получалось ласковое, сексуальное мурлыканье, с каким Филипп обращается к Магали? Нет, вместо этого он говорит грубо и несуразно… ему вдруг помстилось, что от его голоса у незнакомки тело пойдет синяками…
Она посмотрела на него снизу вверх. Ее ресницы затрепетали, глаза настороженно прищурились. Он вспомнил, как кто-то однажды сказал ему, что его огромная фигура пугает сидящих людей, что ему нужно тоже садиться на стул, а то и на корточки, чтобы собеседники чувствовали себя рядом с ним комфортно. В тот раз он подумал – вот и хорошо, пускай они боятся меня.
Но если сейчас он выдвинет стул и усядется напротив этой полупрозрачной худышки в веснушках, получится грубо и неприлично. И он отступил на шаг, хоть это и стоило ему невероятных усилий. Отступать назад он не любил – ни в чем.
Впрочем, это сработало. Напряженность ушла с ее черт. В глазах зажглось любопытство. Их голубизна напомнила ему вечереющее небо, еще не темное, но и не очень яркое, с легкой примесью серого – человек не слишком внимательный и не поймет, что они синие. На незнакомке был легкий свитер цвета граната с широким вырезом, капюшон был наброшен на голову. Из-под него выбивались пряди волос цвета его темных, красноватых карамелей или, может быть, плодов маракуйи. Широкие рукава свитера были завернуты на запястьях, подчеркивая мешковатостью их изящество.
– Месье? – Ее акцент удивил его. К ожидаемому английскому примешивалось что-то еще, что-то напомнившее ему акцент иммигрантов из французской Западной Африки. Он общался с ними, когда в бедности рос под Парижем, а его голова была полна самых невероятных прожектов.
– Вкусно? – Он кивнул на крошки, оставшиеся от его изделия. Крошек было мало. Неужели она подбирала их кончиком пальца и слизывала? Значит, я угодил вам? Вам нравится? – говорил его взгляд.
Ее тело немного обмякло, ладони вновь сомкнулись вокруг опустевшей чашки. К ней вернулось то, что изначально привлекло его внимание, – она словно впитывала в себя каждую секунду того удовольствия, которое он доставил ей своими шоколадными произведениями и еще мог ей дать.
– Да.
Он ждал, слабо надеясь услышать «спасибо» или «вы замечательный, пожалуйста, я хочу еще». Но она лишь с любопытством взирала на него. По-прежнему снизу вверх. Что ж, теперь хотя бы не кажется, что она готова направить на него баллончик.
– Вы работаете тут кондитером? – неожиданно спросила она.
Оп-ля! Вот тебе и удовольствие. И это несмотря на ленту на шее. Впрочем, эта тряпочка не очень-то помогала донести до клиентов идею о его успехах. Прямо хоть обшивай весь китель воплями: «Я лучший, самый лучший, лучший в мире шоколадный мастер!» Ну, формально награда говорила о том, что он лучший во Франции; но в его области это все равно что в мире.
– Я Доминик Ришар.
Ему удалось произнести это мягко, почти ласково, и он обрадовался. Итак, он сумел говорить с ней так, как и хотел – словно лаская словами ее кожу.
И был вознагражден. У нее загорелись глаза, вызвав у него очередной приступ головокружения.
– Правда? Месье Ришар, мне очень приятно познакомиться с вами.
Она протянула руку. Наверняка американка, подумал он, почувствовав твердость ее рукопожатия. Но ее рука показалась ему почти игрушечной в его огромной лапе! И твердость рукопожатия лишь подчеркивала это. И еще ее акцент – он был какой-то нетипичный для американской туристки. Откуда в нем раскатистые «р»? Может быть, она приехала из «креольского штата», Луизианы? Что это, акцент каджунов, франкоязычных жителей этой местности?
– Спасибо, – поблагодарила она, показав жестом на пустую тарелочку.
Его грудь распирало от ликования. Он казался себе зефиром собственного изготовления, нечаянно оказавшимся слишком близко от печи. Он раздувался, вспухал, делался мягким и терял форму, расплывался…
– Вы надолго в Париж? – не удержался и спросил он. Ему нужно было знать.
Ее глаза заволокло дымкой. Она спрятала руки в складках огромных рукавов, и этот жест напомнил ему то, как черепаха прячет голову в панцирь.
– Не знаю.
Он мысленно ругнул себя за то, что позволил ее руке ускользнуть. Он не ожидал, что она ее спрячет. Еще ему безумно хотелось поднести ее руку к губам и поцеловать. Черт, она же американка. Скорее всего она бы подумала, что этот жест – дежурный для всех французских мужчин. Что они непременно целуют даме руку, а при поцелуе в губы непременно пускают в ход и язык.
Он впился взглядом в ее губы и с огромным трудом сохранил на лице выражение невозмутимости и покоя.
– Ну… вот… – пробормотал он, кляня себя на чем свет стоит за то, что не способен продлить их диалог. И это он, всегда мгновенно ставивший перед женщиной выбор – секс или до свидания… Тут он не мог приблизиться к ней ни на полшага, из боязни, что и ноги ее в его зале больше не будет. – Я надеюсь, что мы увидимся завтра. – Он небрежно, весело улыбнулся, словно просто выстраивал добрые отношения с милой клиенткой, хотя на самом деле не имел представления, как это делается. Потом направился к стойке, чтобы спокойно переговорить с Гийеметтой, не зная даже, что скажет ей. Его молодая элегантная зальная менеджерица внимательно воззрилась на него и пару раз даже кивнула, словно он говорил ей что-то толковое. Пожалуй, она заслужила прибавку жалованья.
Внезапно он понял, что незнакомка стоит прямо возле его локтя, почти касаясь его, и едва не задохнулся от нахлынувшего волнения.
Он взглянул на нее – сверху вниз, – надеясь, что не слишком очевидно оборвал на середине свою лишенную смысла фразу, обращенную к Гийеметте. Незнакомка была рядом с ним. По собственной воле. А ведь могла подождать, когда он уйдет, и уж после этого подойти к прилавку. Значит, ей хотелось стоять вот так близко, почти касаясь его.