Морье Дафна дю - Французова бухта

— Ну, например, вы вступали в мою шайку. Вы были первой и единственной женщиной, решившейся на такой шаг.

С этими словами он выдвинул ящик стола, вынул оттуда книгу и раскрыл ее перед Доной.

«La Mouette» — было выведено вверху страницы, далее шли имена: Эдмон Вакайер, Жюль Тома, Пьер Бланк, Люк Дюмонт и другие. Окунув перо в чернильницу, Француз протянул его Доне.

— Ну? Что вы думаете об этом?

Дона взяла перо, нерешительно повертела его в руке. То ли ей вспомнился в этот момент Гарри, зевающий за картами, то ли она представила себе выпученные глаза Годолфина, а может быть, на нее подействовало выпитое вино, во всяком случае она легкомысленно улыбнулась и размашисто вывела свое имя в самом центре страницы: Дона Сент-Коламб.

— А теперь вам пора возвращаться домой, дети, наверное, уже беспокоятся.

— Да, — отозвалась Дона.

Они вышли на палубу. Перегнувшись через перила, Француз крикнул команду.

— Вас нужно представить. Я скажу им, что теперь вы можете проходить в бухту в любое время, когда вам заблагорассудится. Бухта ваша. И корабль — ваш. И вы — одна из нас.

Речь его была краткой. Пираты один за другим подходили к ней, кланялись и целовали руку. Дона смеялась и каждому говорила: «Благодарю». В ожидании ее покачивалась на воде лодка. Дона взобралась на фальшборт, перекинула через борт ногу и нащупала перекладину лестницы. Француз, облокотившийся о фальшборт, не шевельнулся, чтобы помочь ей.

— А как Навронский замок? — спросил он вдогонку. — Будет заколочен, а Уильям — уволен?

— Нет, — со смешком ответила Дона.

— Тогда я должен отдать вам визит. Это долг учтивости.

— Разумеется.

— В котором часу мне прийти? Скажем, днем, между тремя и четырьмя, вы предложите мне чашку чая?

Дона нерешительно покачала головой.

— Нет. Это время для лорда Годолфина и прочих господ. Разве пираты наведываются к дамам днем? Они приходят ночью, тайком, стучатся в окно, и хозяйка дома, дрожащая за свою репутацию, принимает гостя при свечах.

— Как пожелаете, — поклонился он. — Тогда завтра, в десять вечера.

— Хорошо, — сказала Дона.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он оставался у фальшборта все время, пока лодка не причалила к берегу. Солнце скрылось за деревьями, и на бухту опустилась мгла. После отлива вода успокоилась. Вскрикнул невидимый кроншнеп. Шхуна с белыми мачтами выглядела нереальной. Дона побежала через лес к дому. Улыбка играла на ее лице.

Войдя в дом, Дона сразу же наткнулась на Уильяма — он стоял у окна в гостиной, делая вид, что занят уборкой. Ей хотелось подразнить его, но она решила пока молчать обо всем, что произошло.

— Я гуляла, Уильям. Что-то голова разболелась, сейчас стало по-легче, — доверительно сообщила она, снимая платок.

— Я так и понял, миледи, — сдержанно проговорил он, не сводя с нее глаз.

— Прошлась до реки: там так тихо и прохладно.

— В самом деле, миледи?

— Представьте, я и не знала, что там есть бухта. Чудесное место, словно в сказке. Отличное укрытие для беглецов вроде меня.

— Вполне вероятно, миледи.

— А как лорд Годолфин? Вы видели его?

— Нет, миледи, его светлости не было дома. Я передал слуге ваши цветы и письмо для его госпожи.

— Спасибо, Уильям.

Она принялась рассеянно расставлять в вазе ветви сирени, затем, словно спохватившись, сказала:

— Ах да, Уильям, пока не забыла. Завтра я устраиваю небольшой званый ужин. Довольно поздно — в десять часов.

— Очень хорошо, миледи. Сколько будет приглашенных?

— Нас будет двое, Уильям: я и еще один джентльмен.

— Понятно, миледи.

— Уильям, вы умеете готовить?

— Я кое-что смыслю в этом искусстве.

— Тогда отошлите слуг спать и сами приготовьте нам ужин.

— Согласен, миледи.

— И… нет необходимости сообщать кому-либо об этом, не так ли, Уильям? — с любопытством спросила Дона.

— Ни малейшей, миледи, — ответил он в тон.

— Откроюсь вам, Уильям: я собираюсь преступить закон.

— Похоже на то, миледи.

— Наверно, вы возмущены до глубины души.

— Нисколько, миледи.

— Почему — нет, Уильям?

— Что бы ни делали вы или мой прежний господин, это не может меня возмутить.

Тут Дона не выдержала и, стиснув руки, расхохоталась.

— Ах, Уильям, мой серьезный Уильям! Вы же поняли все с самого начала, но как, не откроете ли секрет?

— Вначале меня насторожила ваша прогулка. А окончательно вас выдало выражение вашего лица, когда вы вошли в комнату. Оно было — надеюсь, вы не обидитесь — чрезвычайно оживленным. А так как вы возвращались от реки, то я, сложив два и два, получил ответ: свершилось. Они наконец встретились.

— Отчего «наконец», Уильям?

— По натуре я фаталист, миледи. Я всегда знал, что ваше знакомство неизбежно состоится.

— Несмотря на то, что я почтенная замужняя дама с двумя детьми, а ваш господин — Француз, пират и объявлен вне закона?

— Несмотря ни на что, миледи.

— Это преступно, Уильям. Я иду против интересов моей страны. Меня могут посадить в тюрьму.

— Еще бы, миледи.

Он уже не прятал улыбку, напряжение не сковывало его лица. Дона поняла, что отныне он станет ей другом, союзником, которому можно довериться до конца.

— Вы одобряете занятие своего господина, Уильям? — спросила она.

— Одобрять или не одобрять — эти слова не из моего словаря, миледи. Моему господину нравится быть пиратом, и этим все сказано. Корабль — его королевство. Он приходит и уходит, когда хочет: ни один человек на свете не вправе указывать ему. Он сам себе закон.

— А разве нельзя обрести свободу, не преступая закон?

— Мой господин полагает, что нет. В нашем мире те, кто живет обыденной жизнью, попадают в рабство привычек, обычаев, правил этого мира, которые убивают инициативу, непосредственность существования, — так считает он. Человек становится спицей в колесе, частичкой целого механизма. Пират, бунтовщик и отщепенец ускользает от мира. Для него не существует пут, его не связывают принципы, возведенные людьми.

— Проще говоря, у него остается время быть самим собой, — уточнила Дона.

— Да, миледи.

— А то, что пират своим ремеслом причиняет вред, не смущает его?

— Он грабит тех, кто может себе позволить быть ограбленным. И раздает много из того, что отнимает: в Бретани не переводится беднота. Нет, моральная сторона вопроса не угнетает его.

— Он не женат, я не ошиблась?

— Нет, миледи. Брак не уживается с пиратством.

— А если жена тоже любит море?

— Женщины подчиняются законам природы, миледи, они имеют обыкновение производить на свет детей.

— О Уильям! Как верно сказано!

— Родив ребенка, женщина хочет иметь домашний очаг, ей надоедает скитаться. И мужчина встает перед выбором: либо остаться дома связанным по рукам и ногам, либо уйти и быть несчастным. В любом случае он пропал. Нет, чтобы обрести настоящую свободу, мужчина должен оставаться один.

— В этом и заключается философия вашего господина?

— Отчасти, миледи.

— Жаль, что я не мужчина, Уильям, — вздохнула Дона.

— Почему, миледи?

— Я бы тоже нашла свой корабль и постаралась бы жить по собственным законам.

Сверху донесся плач, сменившийся отчаянным воплем. Усмехнувшись, Дона покачала головой.

— Ваш господин прав, Уильям. Все мы пленники в этом мире, а матери — особенно. Свободны одни пираты, — сказала она и пошла наверх, чтобы утешить детей и вытереть им слезы.

Ночью Дона долго ворочалась в постели. Она достала из стола том Ронсара, но читать не могла. Она думала о нем: как странно, он здесь лежал, голова его покоилась на ее подушке, в руках он держал эту книгу. Она явственно представила себе, как, почитав, он откладывает книгу, поворачивается на бок и засыпает. В таинственной тихой бухте волны плещут о борт его шхуны. Спит ли он сейчас в своей холодной каюте? Или так же, как она, лежит на спине, закинув руки за голову, и глядит широко открытыми глазами в темноту.