Эта исторія была такъ правдоподобна, что всѣ увертки, къ которымъ прибѣгалъ на показаніяхъ подсудимый, не принесли ему никакой пользы. Сначала онъ говорилъ, что не стрѣлялъ въ оленя на лужайкѣ возлѣ пруда; но потомъ, когда тамъ подъ сосною была найдена его военная фуражка, онъ долженъ былъ отступиться отъ первоначальнаго показанія. Такъ онъ и сдѣлалъ.
Онъ сознался, что застрѣлилъ еще молодаго оленя у самаго Ландграфскаго ущелья и, замѣтивъ за собою погоню, спустился съ нимъ въ пропасть; большаго же оленя онъ хотѣлъ перенести туда впослѣдствіи.
До сихъ поръ дѣло шло отлично, но съ этого пункта начиналось мученіе совѣтника юстиціи Геккефенига. Куда дѣвалъ Гансъ оленя и ружье? Не имѣя сообщниковъ, онъ не могъ ихъ сбыть на сторонѣ, особенно молодаго оленя, а Гансъ между тѣмъ все стоялъ на своемъ: въ лѣсу онъ былъ совершенно одинъ, а куда дѣвалъ оленя и ружье, этого онъ не скажетъ. На томъ дѣло и остановилось. Ни угрозы, ни увѣщанія, ни даже заключеніе на хлѣбъ и на воду, ничто не дѣйствовало на этого негодяя.
Это обстоятельство нѣсколько задержало слѣдствіе; но такъ какъ все на свѣтѣ имѣетъ свой конецъ, то въ одинъ прекрасный день кончился процессъ, и г-нъ совѣтникъ юстиціи прихлопнулъ рукою по связкѣ бумагъ, вздыхая и скорбя сердечно о томъ, что такъ мало исписалъ бумаги.
Самъ герцогъ, какъ болѣе всѣхъ пострадавшій въ этомъ дѣлѣ, – такъ какъ казенный лѣсъ и Ландграфская гора принадлежали ему и преступленіе совершено было въ его владѣніяхъ, – очень интересовался ходомъ процесса, и нѣсколько разъ даже спрашивалъ: не пойманы ли сообщники Ганса?
После этого, необходимо было иметь подъ рукою по-крайней-мѣрѣ двухъ мошенниковъ, а тутъ, какъ на зло, имелся на лицо всего одинъ!
Его свѣтлость назвалъ совѣтника юстиціи осломъ, прибавивъ, что если бы онъ, герцогъ, могъ заняться этимъ дѣломъ, оно давно было бы кончено. Оттого совѣтникъ юстиціи такъ и вздыхалъ, похлопывая рукою по связкѣ бумагъ, и представляя это дѣло на судъ присяжныхъ.
Присяжные совѣщались недолго. Дѣло было ясно какъ день. Вся деревня въ одинъ голосъ отозвалась о подсудимомъ съ самой дурной стороны. Булочникъ Гейнцъ показалъ, что бывшего у него въ услуженіи Ганса онъ считаетъ способнымъ на всякую низость. Староста Ейсбейнъ сказалъ, что онъ всегда былъ увѣренъ, что «яблоко недалеко упадетъ отъ яблони». Клаусъ показалъ, что онъ часто встречалъ Ганса въ неурочные часы въ лѣсу, а Репке, у котораго подсудимый служилъ въ послѣднее время, отозвался, что Гансъ пьяница, крайне лѣнивъ на работе и съ самаго начала внушалъ ему подозреніе; а отказалъ онъ ему отъ мѣста оттого, что этотъ негодяй испортилъ ему мельницу и причинилъ этимъ громадный убытокъ. Цѣлая куча обвиненій, подозрѣній и злословія обрушилась на несчастнаго Ганса, и, несмотря на свой ростъ и физическую силу, онъ долженъ былъ склонить голову подъ этимъ гнетомъ.
Три года заключенія въ смирительномъ доме, а по истеченіи этого срока, пятилѣтній полицейскій надзоръ, – это было слишкомъ легкое наказаніе для такого бездѣльника. Такъ говорили присяжные по окончаніи засѣданія и разошлись по домамъ обедать. Гансу тоже позволено было уехать, только не домой, а обратно въ смирительный домъ.
Въ это самое время домъ школьнаго учителя Зельбица тоже постигло горе. Старикъ чуть-чуть не спятилъ съ ума, когда, возвращаясь домой отъ пастора, вечеромъ, наканунѣ свадьбы Гретхенъ, онъ былъ остановленъ толпою кумушекъ, которыя съ воемъ и плачемъ сообщили ему, что Грета, черпая воду изъ пруда, поскользнулась въ потемкахъ, переломила себѣ ногу и теперь лежитъ въ постели. Онъ готовъ былъ рвать на себе волосы. Мало ли стоило ему труда уговорить Грету выйти за Кернера, – онъ кричалъ и сердился на нее до удара, – а теперь она опять на зло ему сломала себе ногу наканунѣ свадьбы! Это все ложь и обманъ, и онъ скоро поставитъ ее на ноги; но старый докторъ изъ Шварцензебаха, случившійся въ то время въ деревнѣ и позванный къ Гретѣ, велѣлъ ему замолчать и не говорить такихъ необдуманныхъ словъ, отнюдь не подобающихъ сельскому педагогу и учителю церковнаго пѣнія. Нога у Греты сломана, и баста! а если г-нъ школьный учитель не оставитъ дѣвочку въ покое и не будетъ заботиться о ней, какъ подобаетъ отцу и христіанину, то онъ будетъ иметь дело съ нимъ, докторомъ, а г-нъ учитель знаетъ, что докторъ Экгартъ шутить не любитъ. Зельбицъ долженъ былъ уступить и сказать Якову Кернеру, что въ настоящее время нечего думать о свадьбе, такъ какъ еще Богъ знаетъ, чемъ все это кончится
Грета, кромѣ перелома ноги, заболѣла еще нервной горячкой, гораздо болѣе опасной, чемъ этотъ переломъ, который мало-помалу излѣчивался. А когда горячка прошла, Грета впала въ такую физическую слабость и душевную апатію, что было жаль смотрѣть на нее. Такъ прошла вся зима и часть весны. Весной Грета стала видимо оправляться, но была очень молчалива, а когда отецъ попытался однажды, какъ онъ называлъ, усовѣстить ее, то она посмотрѣла на него такими странными, большими глазами, что ему сдѣлалось даже жутко и онъ поспѣшно снялъ со стѣны шляпу съ широкими полями и побѣжалъ къ пастору, чтобы повѣдать ему свое горе.
Г-нъ пасторъ сейчасъ же отправился къ Гретѣ, но она приняла его такъ же, какъ отца, посмотрѣла на него такимъ страннымъ взглядомъ, что г-нъ пасторъ сконфузился безъ всякой причины, нѣсколько разъ снималъ, опять надѣвалъ синія очки и наконецъ ушелъ домой, чтобы никогда болѣе не возвращаться къ школьному учителю.
Только съ однимъ докторомъ Экгартомъ говорила Грета, и то только тогда, когда бывала съ нимъ наединѣ. Она ему говорила, что Гансъ ни въ чемъ не виноватъ, и что она докажетъ это. Но прежде г-нъ докторъ долженъ вылѣчить ее, по-крайней-мѣрѣ настолько, чтобы она была въ состояніи сдѣлать нѣсколько миль, иначе нельзя будетъ помочь Гансу. Добрый докторъ сначала не понималъ, что она этимъ хотѣла сказать. Но такъ какъ Грета постоянно возвращалась къ этому предмету, то онъ приписывалъ эту настойчивость ея болѣзненному состоянію, пока Грета мало-по-малу не разъяснила ему свой планъ, который отличался отъ всѣхъ плановъ вообще своей необыкновенной наивностью и состоялъ въ слѣдующемъ: Грета поедетъ къ герцогинѣ, – герцогиня такая добрая – и все разскажетъ ей, а герцогиня передастъ все герцогу. Онъ, говорятъ, тоже очень добръ, и верно сейчасъ же велитъ выпустить Ганса изъ тюрьмы, а на его мѣсто посадить тѣхъ, которые погубили бѣднаго малаго. Слушая это, добрый докторъ такъ улыбался, какъ улыбался, когда дѣти разсказывали ему сказку о рыбакѣ и рыбкѣ; но Грета все стояла на своемъ и докторъ подумалъ: если ея затѣя не поможетъ дѣлу, то и не испортитъ его. Излѣчиваютъ же иногда простонародныя средства въ медицинѣ тамъ, где наша наука становится въ тупикъ. Докторъ Экгартъ быль человекъ рѣшительный и, разъ принявъ участіе въ планѣ Греты, онъ сталъ хлопотать такъ усердно, будто этотъ планъ былъ собственнымъ его изобретеніемъ. Грета была права, говоря о добротѣ герцогини, а придворный лейбъ-медикъ, тайный совѣтникъ, докторъ медицины Штейнценбахъ, университетскій товарищъ доктора Экгарта, верно, будетъ радъ услужить старому другу.
Конечно, тайный совѣтникъ Штейнценбахъ не могъ сразу рѣшиться на такое важное дѣло, не испросивъ заранѣе позволенія у любимой камерфрау герцогини; но по счастью г-жа Шнеефусъ имѣла брата, который очень желалъ занять место инспектора на главной станціи вновь открытой желѣзной дороги, а назначенiе на это мѣсто зависѣло отъ г-на Шнеллера, зятя доктора Экгарта и главнаго директора этой дороги. Правда, оставалось еще одно препятствіе: г-жа Шнеефусъ подверглась бы строгому выговору отъ гофмейстерины, баронессы Адлерскронъ, если бы въ настоящемъ случаѣ заранѣе не разузнала, не соблаговолитъ ли ея сіятельство взглянуть на это дѣло сквозь пальцы? Но и это послѣднее препятствiе было устранено, благодаря двоюродному брату директора Шнеллера, банкиру Мозеру, котораго докторъ Экгартъ, бывшій у него домашнимъ врачомъ, посвятилъ тоже въ тайну Греты.
На дняхъ банкиръ имѣлъ случай оказать не маловажную услугу ея сіятельству и съ тонкою любезностью, отличавшею этого финансиста, выпросилъ теперь у нея вышеозначенное одолженіе, взамѣнъ оказанной услуги. Черезъ нѣсколько недѣль все было улажено. Ожидали только благопріятнаго случая, чтобы приступить къ дѣлу; скоро и этотъ случай не замедлилъ представиться.
Въ этомъ году герцогъ ранѣе обыкновеннаго переѣхалъ въ свой загородный дворецъ Бельвю, находившійся недалеко отъ резиденціи, и здѣсь, гдѣ, благодаря сельской обстановкѣ и простымъ вкусамъ герцогини, обычный этикетъ былъ не такъ обязателенъ, какъ въ столицѣ, могла легко разъиграться такъ тщательно заученная піеса.