* * *

Когда сегодня днем на Лешкин мобильный телефон пришло сообщение от Гавра, что он возвращается и вечером приедет домой, Лешка почувствовал радость от осознания, что Гавр вернется. Он быстро закончил все дела с лошадьми и даже успел заехать в магазин за продуктами, так как без Гавра он особо ничего себе не покупал и не готовил.

Сейчас Лешка сидел напротив него и смотрел, как Гавр ест приготовленную им еду, и судя по лицу того, ему понравилось.

— Что это? — съев всю порцию и ставя пустую тарелку в раковину, спросил он.

— Макароны по-флотски, — видя непонимание на лице Гавра, Лешка пояснил: — Когда нужно что-нибудь быстро приготовить — варят макароны и туда добавляют тушенку, потом все перемешивают. Я их, правда, потом еще на сковородке поджарил и яичком залил, так вкуснее…

— Ты чего, без меня вообще ничего не готовил?

Лешка мотнул головой и стал наливать в чашку чай — с сахаром и со сливками, как любит Гавр.

— Я вот вспомнил, что на Новый год тебе ничего не подарил, и решил сделать тебе подарок, — Гавр видел, как замер Лекс на этих словах. — Двух коней тебе подарить хочу. Я уже с человеком в Германии связался, он обещал подобрать. Завтра ему позвонишь и скажешь каких. Я-то в этом все равно не разбираюсь.

— Но это очень дорого…

— Это мой подарок. И не спорь. Вот номер — перезвони ему завтра. Я этого человека давно знаю, он когда-то моему отцу коня подобрал…

— Правда? А где сейчас этот конь? — Алешка спросил и смутился, понимая, что он вообще ничего не знает про Гавра, даже не знает о его родителях. А еще, оказывается, у них есть конь.

— Это давно было. Отца убили в девяностые, а мама выбросилась из окна после этого. А где конь, я не знаю.

— А те, кто его убил, их нашли?

— Да, нашли, и даже в тюрьму посадили.

Лешка подумал — хорошо, что справедливость восторжествовала, и убийца получил заслуженное наказание. Да вот только человека не вернешь. Он посмотрел на Гавра.

— Ты любил отца… скучаешь по нему?

— Это было давно… и давай сменим тему.

Лешка понимал, что Гавру до сих пор больно вспоминать об этом. Ему тоже было больно видеть перед собой человека, который страдает от потери отца и мамы, и Лешке так захотелось обнять Гавра и разделить с ним его боль, но он сдержался. Как все-таки жаль, что Гавр такой холодный, отчужденный и до сих пор ставит между ними эту стену…

— Лекс, что загрустил? Рассказывай, как ты тут без меня жил.

— Я давно хотел тебя попросить… можешь не называть меня "Лекс"? Я понимаю, когда я работал официантом, там принято всем такие имена давать. Но ведь сейчас другое…

— А что-то изменилось? — Гавр с презрительной улыбкой смотрел на парня, ставя его таким вопросом в тупик и видя, как тот, потерявшись в услышанном, не знает, что ответить. — Мне нравится тебя так называть.

— Хорошо… — Лешка проглотил обиду и то, как больно стало внутри от этих слов.

— Что загрустил? Рассказывай, как ты жил, мне ведь интересно это знать. Как кони, как успехи в спорте?

И опять Лешка видел другого Гавра — внимательного, интересующегося его жизнью, готового его слушать. Он не понимал, почему Гавр такой разный, почему так больно ранит, а потом меняется…

Лешка стал рассказывать о времени без Гавра и постепенно, как всегда, увлекся конями, прыжками, жизнью конюшни, и все это дало ему забыть обидные слова Гавра.

После ужина Гавр сразу пошел спать, сказав, что долгий перелет и разница во времени плохо на него влияют, да и Алешка видел, что тот устал и выглядит сонным. Сам он остался на кухне, убраться и вымыть посуду. Занимаясь этими нехитрыми делами, он думал опять о Гавре, а потом о Назаре… После того, как он осознал, что чувствовал к Назару, он часто думал о нем. Но все его мысли были нерадостны. Алешка знал, что Назар другой, это не Гавр и он никогда не полюбит парня и даже большее — он будет презирать такие чувства. И поэтому то, что Алешка испытывал, навсегда должно остаться в его душе, как страшная тайна, которую никто не должен узнать. Да и Назар переменился, он вообще не хочет теперь его знать, так что толку об этом думать? Теперь у него лишь есть воспоминания о времени, когда он был счастлив, а рядом с ним находился человек, которого он любил, да только не понимал этого. Вот как бывает в жизни. Все это для Алешки было слишком сложно, и сейчас то, что он чувствовал к Гавру, отличалось от того, что он чувствовал к Назару. Но, наверное, просто он стал другим, и чувства его стали другими. Или он так и не может ни в чем разобраться? И самое плохое, что, так и не разобравшись в себе, он тем более не мог разобраться в Гавре. Зачем он ему? Зачем он хочет подарить ему коней, а такую просьбу, как называть его человеческим именем, не хочет выполнить. И почему он такой, как будто знает что-то, чего не знает Алешка. Но вот только что? И как дальше жить? Хотя, он ведь решил, что будет просто жить, так как ни на что не способен. Он слабый и беспомощный в этой жизни, и все-таки хорошо, что у него есть Гавр, который о нем заботится.

С этими нерадостными мыслями он пошел спать.

* * *

Через месяц на конюшню приехала коневозка, и оттуда Алешка торжественно вывел двух коней, которые приехали из Германии.

Первый конь был серой масти с яблоками яркого оттенка по всему крупу. Ему было три года — молодая, перспективная конкурная лошадь Голландской теплокровной породы.

Второй конь был гнедой масти и ему было шесть лет, по породе он был Французский сель.

На Лешкин вопрос, как зовут его коней, водитель коневоза лишь пояснил:

— Черт язык сломит, так этих уродов зовут, — и всучил Лешке в руки документы на коней.

Потом, поставив лошадей в приготовленные для них заранее денники, Алешка пошел в комнату для чаепития, где уже собрался весь народ с конюшни, с интересом ожидающий его. Всем хотелось посмотреть на документы и поздравить Алешку с такими действительно очень хорошими спортивными лошадьми. Вот так, за чаем, они и стали рассматривать эти документы. Алеша еще помнил немецкий после школы и смог, хоть и с трудом, прочесть кличку первого коня. Серого коня, которому было три года, звали Эрмес Райан, а его порода в документах обозначалась как Королевская Племенная книга Голландской Теплокровной породы. Лешка несколько раз перечитал кличку лошади и, запинаясь, постарался ее произнести, что рассмешило всех. Но потом он стал читать документы на второго коня, и его кличка окончательно поставила Алешку в тупик. Шестилетнего гнедого мерина породы Французский сель звали Эйч энд Эм Олл Ин. У Лешки из рук забрал документы Казик, так все звали одного из парней. Тот в своем манерном стиле стал произносить эту кличку, смешно вытягивая трубочкой свои пухлые губки. Потом эту кличку каждый старался произнести, но под общий хохот окружающих. В результате выговорить это так никому и не удалось.

— И как мне их звать теперь? — растерянно произнес Алешка.

Окружающие, находясь на позитивной волне, стали наперебой предлагать ему разные варианты, и когда ни у кого уже не было сил смеяться, Алешка сделал вывод:

— Серого буду Федей звать, а гнедого — Борей.

— Борис. Ты не прав, — пародируя известного комика, произнес сидящий рядом с Алешкой парень и все засмеялись.

Так дружеские посиделки затянулись еще на пару часов. Один из ребят сбегал за недоеденным тортом из холодильника, а у девчонок завалялись две бутылки шампанского. Потом, проведя ревизию холодильников и шкафчиков, принесли оттуда все съестное. Вскоре их стол уже ломился от изобилия и разнообразия закуски и выпивки.

Алешка пил лишь символически, но активно поддерживал все тосты и чокался со всеми пластиковыми стаканчиками. Ему не нравилось пить, но и уходить отсюда он не хотел. Впервые в жизни он попал в такой коллектив на конюшне, где практически все были его сверстниками, и где ему было так здорово и хорошо. Он видел, что его действительно искренне поздравляют и все рады, что у него такие классные лошади.

Поздно вечером он долго прощался с ребятами, которые стояли на улице и курили, и потом счастливый побежал к ожидающей его машине.

Казик, смотря на это, произнес:

— И что Гавр в нем нашел? Деревенский простофиля, ни рожи ни кожи.

— Конечно, с твоей красотой не сравниться, — стоящий рядом с Казиком парень подмигнул, — то-то ты постоянно в швейцарские клиники летаешь. Тебе там все уже перешили или еще что свое осталось?