— Да, госпожа.
Она вдруг сжала пальцы в кулаки и поднесла к своему лицу.
Оуэн наблюдал, как она сражается сама с собой, со своим отчаянием. Он был бессилен хоть чем-то утешить ее. Каждый из них должен был побороть свое горе в одиночку.
Наконец ее судорожные рыдания смолкли, кулаки разжались. Она осведомилась на удивление спокойно, вновь глядя ему прямо в лицо:
— Как далеко отсюда англичане? Когда их… нам ждать?
— У нас в запасе не больше часа. Правда, через лес они пойдут с оглядкой, опасаясь засады.
Она понимающе кивнула и снова приблизилась к нему.
Снег падал все гуще. Лес погрузился в тишину, как будто там все умерло, как и в душе Элен.
Он и она стали рядом, плечом к плечу, вслушиваясь, не близка ли погоня. Внезапно налетевший порыв ветра выхватил из-под шапки прядь волос, разметал по лицу. Элен раздраженно убрала ее, заодно и утерла слезы.
— Что ж, устроим Ричарду Кенту встречу, какую он вовек не забудет! — воскликнула она. — Пусть расплатится за отца, за Родри, за Эниона.
Элен положила руку на эфес меча, напряглась, вытянулась, стала выше ростом. Ее гневный взгляд уперся прямо в его глаза.
— Выдели пятерых самых надежных людей, чтобы сопровождать мою мать в безопасное место. А мы засядем в крепости и покажем английским псам, что уэльсцы не продают свои жизни задешево!
Ветер обдал их снежной крупой, качнул вершины сосен, осыпая с них снег, ворвался в чащу. И там, во тьме, что-то протяжно застонало, будто ожили лесные духи. Оуэн уже смотрел на Элен с трепетом, ему казалось, что не она, а сам лорд Олдуин взирает на него. Он едва не перекрестился в суеверном страхе и яростно потряс головой, отгоняя наваждение.
— Нет, Элен, нет! Глупо будет отправиться на тот свет ради красивого жеста! Мы должны действовать мудро, девочка! У меня есть лучший план, как ранить англичан еще больнее, но мне нужна твоя помощь.
2
Северный Уэльс. Апрель 1283 года
А-а-а-а!
Протяжный вопль разнесся в прохладном вечернем воздухе. Элен с тревогой посмотрела в сторону сплетенной из ивняка и обмазанной глиной хижины. Видимо, плохи дела у рожающей там Энид.
Вскочив с бревна, сидя на котором она провела последние несколько часов, Элен бросилась к хижине. Оттуда донесся спокойный голос Тангуин. Правда, Элен не могла разобрать, о чем говорит повитуха.
Элен нахмурилась. Все утро она ухаживала за своей рожающей подругой, но после полудня Тангуин неожиданно прогнала ее. И тон повитухи был настолько властен, что с ней бесполезно было спорить.
Теперь повитуха появилась на пороге. За последние часы она словно постарела, даже прибавилось морщин на лице. Элен подбежала к ней, заговорила торопливо:
— Тангуин, сделай же что-нибудь! Энид так мучается уже с рассвета… У тебя должно быть какое-то средство или заговор, чтобы дитя поскорее появилось на свет.
Тангуин решительно помотала седыми космами:
— Энид слишком слаба, чтобы рожать. Я предсказывала это еще два месяца назад. Зима в горах была чересчур суровой, да и еды для Энид не хватало.
Темные глаза старухи уставились на Элен, словно обвиняя в этом ее.
— Ребенок ее погубит. Она уже столько крови потеряла… Чудо, что еще жива.
Элен лишь в третий раз помогала при родах в зимнем лагере. В первых двух случаях роды прошли легко, поэтому для нее слова Тангуин были полной неожиданностью.
Собственная беспомощность испугала ее. Только не Энид! Кроме Оуэна, жизнерадостная Энид и ее муж Дилан были последними, кто остался в живых из самых близких к ее семье людей.
— Она не должна умереть! Она не умрет! — взорвалась Элен. — Сделай что-нибудь! Ведь есть какое-то колдовство…
Повитуха посмотрела на Элен с жалостью.
Она была рядом со своей порывистой юной госпожой и в радости, и в горе все шестнадцать лет со дня появления Элен на свет. Разумеется, по молодости Элен не хотела поверить в ту печальную истину, что женщине иногда приходится расплачиваться жизнью за продолжение рода.
А то, что они всю зиму убегали от английской гончей своры и прятались в северных горах„ не благоприятствовало нормальному разрешению от бремени.
— Она уже при смерти, — отозвалась Тангуин. — Можно спасти лишь ребенка.
— Но…
Снова из хижины донеслись стоны, и Тангуин исчезла в задымленном пространстве, где чадили смоляные факелы.
Элен зажмурилась, сжала кулаки так, что ногти впились в кожу ладоней. О Боже, как она устала от боли, от крови, от смертей, от зрелища израненных мужчин, от вида изможденных женщин с пустыми глазами и голодных детей, следующих за матерями неотступно в этой бессмысленной войне, в которой нельзя было победить.
Вероятно, мать была права. Наверное, им следовало махнуть на все рукой и отплыть во Францию.
У нее защемило сердце от подобных мыслей. Не она ли сама настаивала на продолжении войны после сокрушительного поражения при Айронбридж? И ее воля взяла верх. Они остались в Уэльсе. Но слабое здоровье и подорванный дух леди Гвен не устояли перед испытаниями, которые их ждали. Она скончалась в приступе лихорадки вскоре после их поспешного бегства из Тайви.
Новые для ее слуха, какие-то жалобные звуки вернули Элен из прошлого в реальность. Приотворив шаткую дверь, она проскользнула в тускло освещенную хижину. Две женщины старательно обтирали извивающегося в их руках хнычущего младенца.
— Девочка, — коротко объявила Тангуин, потом добавила, глядя на Элен: — Сомневаюсь, что ей удастся прожить долго. Она уйдет от нас скоро, вслед за матерью.
Элен взглянула на безжизненное тело своей подруги и усилием воли сдержала слезы.
Разве не говорил ей отец? Принцессы Уэльса не плачут.
Элен покинула хижину, не оглядываясь, молча, без прощальных слов. Словно слепая, шла она, натыкаясь на стволы могучих елей, на плетеные хижины зимнего лагеря. Какая-то чуждая ей воля направляла ее к реке, протекавшей внизу, в ущелье. Она устала быть мужественной, и притворяться таковой у нее тоже уже не было сил.
Достигнув каменистого берега потока, Элен углядела зеленеющее пятнышко влажного мха и опустилась, почти упала на мягкую подстилку.
Стремительный поток пробивал себе извилистый путь через темные хвойные леса по мрачным ущельям, стекая с вершин Кемберлийских гор. Вода была чиста и холодна, но не прозрачна, черна из-за отражений крутых утесов, с которых взлетали и парили в воздухе горные орлы.
Лежа на животе, Элен окунула руки в поток, испытывая жалящее прикосновение ледяных струй.
У нее перехватило дыхание от боли, но это была иная боль, чем та, что терзала ее сердце. Она погрузила обе руки по локоть и испытала острое желание войти в поток, отдать свое тело ему во власть, чтобы оно очистилось.
Постепенно оцепенение охватило Элен. Руки сделались странно невесомыми, утеряли чувствительность. Течение шевелило их, они как бы отделились от нее, таинственными движениями своими заманивая Элен в воду.
Усилием воли она вырвала руки из ледяного плена и вновь склонилась над темной водой. Ее отражение на колеблющейся поверхности искажалось, словно гримасничая, принимало самые странные очертания, но все же она разглядела в воде смотрящую на нее девушку с суровым лицом. Это призрачное существо, как ей показалось, заслуживало сочувствия и даже жалости за все выпавшие на его долю испытания — голодом, холодом в утратами. Она не узнала в своем отражении себя, все-таки это была она.
Элен отвела взгляд от завораживающего коварного водного потока, посмотрела вверх на темнеющее над сплетением голых ветвей небо, столь далекое и безжалостное. Постоянные удары судьбы оказывали на нее губительное воздействие, ух ее был сломлен, отчаяние все чаще охватывало ее. Неоткуда взяться силе и бодрости при том жалком существовании, какое они вели.
Пока лишь голодные муки и вечный холод усугубляли ее ненависть к англичанам, которая не находила себе выхода.
Образ старшего брата Родри вдруг возник у нее в воображении. Если 6 он был жив, то сейчас бы, наверное, шутливо сказал, что тяжкими испытаниями расплачивается она за свою дьявольскую красоту, намекая на необычный цвет ее волос. В ее каштановой, густой гриве светились огненно-рыжие пряди, и это Родри называл «клеймом дьявола».
А Энион говорил, что колдовская корона венчает личико ангела и что он влюбился в нее без памяти еще задолго до того, как попросил у лорда Олдуина руки его дочери.