— Здесь тебя никто не побеспокоит, — уверила меня Мери. — За гардеробной находятся покои Соулов. Это родственники Джонатана — очень спокойная пара, предпочитающая уединение, они тебе не будут мешать. А в комнате слева от твоей никто никогда не живет.
После этого они ушли, Матти помогла мне раздеться, и я легла в постель, утомленная путешествием и довольная тем, что наконец-то осталась одна.
Первые несколько дней у меня ушли на то, чтобы привыкнуть к новому окружению и освоиться. Я чувствовала себя, словно старая собака, которую засунули в новую конуру.
Моя комната оказалась очень удобной — я готова была все время проводить в ней; мне полюбился мелодичный бой часов на колокольне, и вскоре я решила, что пора забыть уединенное спокойствие Ланреста; проблемы и заботы поместья стали все больше занимать меня, я начала наблюдать за суматохой на наружном дворе и прислушиваться к шагам, доносившимся из-под арки, расположенной под моими покоями; также, хотя я никогда бы в этом не призналась, мне нравилось украдкой, из-за занавесок, заглядывать в окна напротив, которые, как и мое восточное окно, смотрели на внутренний дворик, и откуда по временам домочадцы перебрасывались словами с кем-нибудь на улице. В течение дня меня очень часто навещала молодежь, и мы оживленно беседовали; это помогло мне составить представление о других обитателях Менабилли, родственниках Рэшли Соулах и Спарках, между которыми, как я поняла, постоянно возникали перебранки. Когда мой зять Джонатан уезжал из дома, мирить их приходилось его сыну Джону. Это был непомерный груз для его не слишком сильных плеч — ничего так не раздражает молодых людей, как необходимость успокаивать старых дев и разбушевавшихся стариков. Моя сестра Мери от зари до зари хлопотала по хозяйству, не вылезая из маслобойни, сыроварни, чуланов и кладовых, чтобы прокормить домочадцев. К тому же нельзя было забывать и о внуках — у Элис были три маленькие дочки, у Джоанны — мальчик и девочка, а к осени ожидалось появление еще одного — так что поместье Менабилли походило на небольшую колонию, где каждая семья занимала отдельное крыло.
На пятый день я настолько освоилась на новом месте и успокоилась, что пересела на свой стул и решила покинуть комнату. Джон катил мое кресло, Джоанна и Элис шли рядом, а впереди нас бежали малыши. Я осмотрела окрестности: обширные сады, окруженные высокой стеной, на востоке упирались в пологий косогор, поднявшись на который, я увидела густой лес, тянувшийся до следующего холма, и дорогу в Фой — местечко, расположенное милях в трех от нас. К югу лежали пастбища и фермерские хозяйства, а за ними начинался парк, также обнесенный стеной; парк пересекала мощеная дорожка, проложенная по верху высокой насыпи, которая вела к летнему домику, напоминающему башенку с высокими окнами, глядящими на море и холм Гриббин.
— Это, — сообщила Элис, — святая святых моего отца, здесь он занимается делами: просматривает счета, пишет, а из окна отсюда можно видеть все корабли, направляющиеся в Фой.
Она толкнула дверь, но та оказалась запертой.
— Надо попросить у отца ключ, когда он вернется, — сказала она. — Онор будет здесь хорошо, можно ставить тут ее стул, когда на дорожке слишком сильный ветер.
Джон не ответил, наверное, ему так же, как и мне, пришло в голову, что отец может не обрадоваться такому соседству. Мы сделали еще один круг и вернулись дорогой, проходящей мимо дома управляющего и лужайки для игры в шары, затем миновали задний двор, где разводили кроликов, и выехали к арке. Я подняла глаза, взглянула на окно своей комнаты, где на подоконнике стояла знакомая ваза с цветами, и тут впервые обратила внимание на наглухо запертые ставни соседних с моими покоев, а также на мощный контрфорс, выступающий из стены рядом с закрытыми окнами.
— Почему в этой комнате никто не живет? — спросила я без особого интереса.
Джон ответил не сразу.
— Отец иногда заходит туда. Там хранится мебель и кое-какие ценности.
— Это была дядина комната, — сказала Элис неуверенно, бросив взгляд на Джона. — Он так неожиданно умер, ты знаешь, мы тогда были еще детьми.
Они выглядели смущенными, и я прекратила расспросы, неожиданно вспомнив о старшем брате Джонатана, который внезапно умер через восемь дней после отца, как говорили, от оспы, и о слухах, распространяемых Робом Беннеттом, что его якобы отравили.
Мы нырнули под арку, и я приготовилась к тому, что меня сейчас будут представлять родственникам Рэшли. Они все собрались в длинной галерее, отделанной темным деревом, с окнами, выходящими во двор и сад. С обеих сторон галереи было по камину; Соулы расположились у одного из них, а Спарки собрались вокруг другого, и обе группы бросали друг на друга злобные взгляды, словно звери в клетке; в центре галереи — на нейтральной территории — сидела Мери с еще одной падчерицей — Элизабет, которая вышла замуж за своего дальнего родственника тоже из семейства Рэшли. Джон вкатил мое кресло в галерею и торжественно представил меня воюющим сторонам.
Соулов было двое против троих Спарков; это, действительно, была суровая, неприступная пара. Старого Ника Соула совсем согнул ревматизм, он был почти такой же калека, как и я; его жена Темперанс происходила из пуританской семьи, на что указывало ее имя, и никогда не расставалась с молитвенником. Она забормотала молитву, едва увидела меня — видит Бог, раньше мое появление никогда и ни на кого не производило такого впечатления, — а когда закончила, спросила, знаю ли я, что все мы, кроме нее, после смерти попадем в ад. Это было неожиданное начало, но я не растерялась и бодро ответила, что давно об этом догадываюсь, после чего она сообщила мне торопливым шепотом, бросая злые взгляды в сторону противоположного камина, что на землю пришел Антихрист. Я обернулась и увидела позади себя сутулую спину Вилла Спарка, играющего в карты со своими сестрами.
— Само провидение послало вас, — прошипела Темперанс Соул и принялась расписывать в черных тонах характеры своих родственников, в то время как ее муж Ник Соул жужжал у меня над ухом про свой ревматизм; он начал историю с описания первого приступа в большом пальце левой ноги, случившегося сорок лет назад, и закончил страшной картиной своей нынешней беспомощности. Почти ничего не соображая от их болтовни, я подала знак Джону, и он откатил мой стул к противоположному камину, где сидели Спарки — две сестры и брат Вилл, неестественно высокий голос и дамские ужимки которого заставили меня предположить наличие в нем какого-то скрытого уродства. Язык у него был не менее злобным, чем у его кузины Темперанс, и он тут же принялся злословить, насмехаясь над привычками Соулов, словно был уверен, что я с ним заодно. Дебору, его сестру, по-видимому, природа наделила всей той мужественностью, которой недоставало брату, она щеголяла густыми усами и говорила сочным басом; Гиллиан, их младшая сестра — жеманная невинность, несмотря на свои сорок лет — была густо нарумянена и вся разукрашена цветными лентами, а ее резкий, визгливый смех словно кинжал пронзал мои барабанные перепонки.
— Эта ужасная война свела нас всех вместе, — произнесла Дебора томным басом. Я с трудом могла поверить в ее родственные чувства, так как почти все они друг с другом не разговаривали, и пока Гиллиан расхваливала мою внешность и платье, я заметила краем глаза, как Вилл сжульничал за карточным столом.
Мне показалось, что воздух в моей комнате как-то чище, чем в галерее, поэтому, посетив покои Элис, Джоанны и Элизабет, понаблюдав, как играют их старшие ребятишки и сучат ножками младшие, я рада была вернуться к себе и остаться одна. Матти принесла мне обед — от этой привилегии я не собиралась отказываться — и, верная себе, принялась сплетничать обо всем на свете, рассказывая мне о слугах, и о том, что те говорят о своих хозяевах.
Джонатана, моего зятя, уважали и побаивались, но не очень любили. Все чувствовали себя спокойнее, когда его не было дома. Он придирчиво следил за каждым потраченным пенни, и если слуга неэкономно расходовал продукты, его тут же увольняли. Мери, мою сестру, любили больше, хотя поговаривали, что, когда касается кладовых, она становится сущим тираном. Зато молодежь все просто обожали, особенно Элис, чье милое лицо и ровный характер могли смягчить душу самому дьяволу, но когда речь заходила о ее красавчике муже, то тут многие лишь качали головой, вспоминая его страсть к хорошеньким ножкам, как выразилась Матти, и его манеру при всяком удобном случае приставать к служанкам на кухне. Я вполне могла в это поверить, мне самой приходилось не раз швырять в Питера подушку, когда он слишком много себе позволял.