– Когда это случилось? – спросила она.

Том нетерпеливо махнул рукой.

– Ах, да вчера вечером! После спектакля. Все начали на радостях пить и веселиться. Да ты и сама видела, правда? Пока тебя не увел Дарси…

– Я видела Стефана с Беатрис, Мейсфилда Уоррена и их королевские высочества.

Так Том и Элен еще в Монткалме, шутя, прозвали родителей Оливера. Эти рождественские каникулы, казалось, были сто лет назад…

– Но что могло случиться? Там же было полно народу? – удивилась Элен.

– Это случилось гораздо позже. Когда почти все разошлись по домам. Почему-то бедняга Беатрис отправилась домой, не дожидаясь Стефана. Остались мы с Оливером и еще несколько человек. Стефан сидел рядом с Пэнси на диване в ее гримерной. И вдруг Пэнси посмотрела на Стефана таким томным взглядом… А потом медленно обвила его руками за шею и поцеловала в губы. Я сидел напротив и видел его лицо. Казалось, ему подарили бриллиант «Кохинор». А через минуту они ушли.

Элен вспомнила, как Стефан взлетел вверх по ступенькам, ведущим к гримерной Пэнси. Затем перед ней мелькнуло лицо Хлои… вот она сидит на выцветшем персидском ковре, на котором пляшут солнечные зайчики, и пьет холодный кофе за успех Пэнси…

– А Хлоя была там?

– Хлоя? Ах да… конечно… Нет, она ушла. Но Оливер был, и ты можешь себе представить, что это потом была за ночка, – на лице Тома невольно появилась ироническая усмешка. – Он тут же начал пьянствовать, причем выпил какое-то колоссальное количество вина. Он себя убивает, но надо признать, делает это со вкусом. Коктейль из шампанского и бренди… Я остался с ним, наивно предполагая, что нужно по-братски о нем позаботиться, уложить вовремя в постель, а утром отпоить «Алка-Зельтцером» и бодро посоветовать выбросить Пэнси из головы.

– Но это не сработало, – печально вздохнула Элен.

Ее нисколько не позабавила история, рассказанная Томом, на душе стало тяжело и неспокойно…

Они вошли в ворота колледжа. День был в разгаре, мимо них торопливо проходило множество людей. Возле освещенной солнцем каменной стены стояли в ряд велосипеды.

– Нет, не сработало, – подтвердил Том. – Он как-то неумолимо присосался к бутылке, я раньше за ним такого не замечал. А ведь, бог свидетель, мы с ним частенько выпивали! Но вчера ночью он вел себя по-другому. Он пил, пил и пил. Я пытался с ним поговорить, но Оливер не пожелал. А когда я попробовал отобрать у него бутылку, страшно разъярился. А мне вовсе не улыбалось драться с Оливером – ни с пьяным, ни с трезвым. Так что в конце концов я уступил.

Элен кивнула.

– Так, а сегодня что?

– Все то же самое.

– Бедный Оливер! – вздохнула Элен.

– Ничего бедного! – опять разозлился Том. – Пусть он делает, что хочет, но только не на этой неделе! Сегодня вечером и еще десять вечеров подряд он должен играть на сцене! А он заявляет, что не пойдет! Я, конечно, могу его заставить, но ведь он будет не в форме! Господи, как я ненавижу эти закулисные драмы… Это все так непрофессионально…

Для Тома это было самым ужасным ругательством. Элен с трудом удержалась от смеха.

– Но они же не профессионалы.

– Нет, пока они работают со мной, они профессионалы!

– Да, – подумала она. – Ты об этом позаботишься.

– Знаешь, – сказал Том, – я все это предчувствовал. И даже поссорился с Пэнси. Она мне в конце концов пообещала, что, пока мы не сыграем все спектакли, она не будет расстраивать Оливера.

Так вот что означали раздраженные голоса, которые тогда доносились из комнаты Пэнси!

– Ты хочешь сказать, что заранее с ней обо всем договорился? Ты хладнокровный человек…

А она вчера вечером думала, что у Пэнси с Оливером опять все чудесно!

– Да, – спокойно ответил Том. – Но так и должно быть, Элен. Может быть, это не очень красиво, но я реалист и реально смотрю на вещи.

Они дошли до небольшой двери на Кентсрберийском Дворе, которая вела в комнаты Оливера. Элен снова прочитала имя, написанное белой краской на табличке. «Лорд Оливер Мортимор»… Том повернулся к ней, стоя на пороге.

– Но оказалось, что я недостаточно реально смотрел на вещи. Пэнси ведь очень поверхностна. Я сразу же после спектакля должен был бы сообразить, что, убедившись в успехе, она возомнит, будто дальнейшие спектакли уже не важны. Ей захотелось заарканить Стефана Спарринга, и больше для нее ничего уже не существовало.

Элен поняла, что он прав. Но ее уязвила холодная расчетливость Тома. Симпатии Элен были целиком на стороне Оливера. Он потерял Пэнси, а Элен прекрасно помнила, что такое горечь утраты.

– Ну, и что ты хочешь от меня? – напрямик спросила она.

Они стояли у подножья лестницы. Рука Тома лежала на перилах совсем рядом с рукой Элен, но они не сближались. Элен и Том посмотрели друг другу в глаза, словно меряясь силами.

Затем Том сказал:

– Мне нужна твоя помощь. Я думаю, Оливер тебя послушается. Он… он говорил о тебе вчера ночью.

Наступило долгое молчание. Отвернувшись от Тома, Элен видела плотно закрытую дверь комнаты Оливера. Если она может хоть что-нибудь для него сделать, то, конечно, сделает! Вдобавок, несмотря на вскипавшее в душе раздражение, Элен была польщена, что Том обратился за помощью именно к ней.

– Пожалуйста, Элен! – еле слышно попросил Том.

– Пошли, – прошептала она.

Они молча поднялись по ступенькам до комнаты Оливера.

Элен ожидала увидеть груды пустых бутылок и разбросанную мебель и с удивлением увидела, что здесь все, как обычно. В продолговатой, элегантной комнате Оливера, выходящей на классически правильный внутренний дворик, было прибрано, тихо и солнечно. Оливер сидел в кресле, чистая белая рубашка оттеняла его здоровый загар. На подлокотнике стояла полупустая бутылка белого вина, в руке Оливер держал бокал. Он был небрит, в глазах Элен заметила нехороший блеск, но в остальном он выглядел, как всегда. Но затем Элен увидела, что на низеньком столике валяются насаженные на кольцо ключи, среди которых поблескивает маленький серебряный карандашик…

Оливер медленно поднял голову и посмотрел на вошедших.

– Я же сказал тебе «нет», Харт! Я не буду играть в твоем спектакле. Я хочу побыть один и спокойно напиться. Разве это неразумно?

Элен обратила внимание на то, что он слишком тщательно выговаривает слова. Он был уже пьян. У нее упало сердце.

– Да, в сложившихся обстоятельствах это неразумно, – бодро ответил Том. Он посмотрел на часы. – Так… три часа. В половине седьмого я вернусь, чтобы отвести тебя в театр. И я хочу, чтобы к этому времени ты протрезвел. Ты сказал, что тебе хотелось бы повидаться с Элен. Вот она. А теперь возьми себя в руки.

Том взял бутылку и направился к двери. На пороге он оглянулся, посмотрел на Элен, и его лицо смягчилось.

– Ты справишься? – спросил он.

Элен кивнула, хотя ужасно боялась, что у нее ничего не получится.

– Спасибо, Элен. Я знал что ты меня не подведешь.

Дверь за ним закрылась. Она смотрела ему вслед, пока окончательно не убедилась, что он все-таки ушел.

– К черту вашу пьесу! – воскликнул Оливер. Он снова упал в кресло и устало закрыл глаза. – И все остальное тоже к черту!

Он потянулся за бутылкой вина, но вспомнил, что ее унес Том. Оливер ехидно рассмеялся.

– Неужели он и вправду решил, что у меня больше нет? Будь лапочкой, принеси мне из холодильника другую бутылку. Кухня там, у лестницы.

– Нет, – покачала головой Элен. – Но я могу заварить чай.

– Не нужен мне твой проклятый чай! – заявил Оливер, но Элен его не послушалась.

Она осторожно поставила между ними поднос и. встав на колени у его кресла, принялась наливать чай в чашки.

– Мне очень жаль, что у тебя так получилось с Пэнси, – наконец пробормотала она, все еще склоняясь над чашками.

– Ах, Пэнси тут ни при чем! Во всяком случае сейчас, – Оливер взял чашку и обхватил ее двумя руками, словно у него озябли пальцы. – Пэнси – это просто симптом.

– Симптом чего?

– Того, что все постоянно, занудно повторяется. На какое-то – недолгое – время мне показалось, что Пэнси будет для меня совсем другой, особенной. Но – нет! Она такая же скучная и испорченная, как и все остальные.

Оливер внезапно вытянул руку и погрузил пальцы в густую копну темных волос Элен. Он притянул ее голову к себе. Элен неожиданно ощутила, до чего же он устал. Его обычно безудержная энергия куда-то подевалась, он был совершенно без сил. Мгновение они сидели, не произнося ни слова. Элен переполняла жалость к Оливеру, и в то же время она чувствовала, что неспособна рассеять странную тьму, которая, похоже, все больше завладевала его душой.