— Я осознал, что ты все понимаешь, когда увидел, как ты баюкаешь сына Золотого Початка. — Рука его стиснула ее руку еще сильнее, и это стало гораздо более интимным посланием друг к другу, чем слова, которые они могли бы произнести. Слова им были не нужны. Целительная любовь ощущалась ею в его прикосновениях. Искры любви излучали его серые глаза.
— Ты справился с горем после смерти Фэйт, занявшись другими своими детьми, — проговорила она. — Другими нашими детьми.
Он усилил нажим. А когда он поднял ее руку, то она почувствовала каждым пальчиком радость от его поцелуя.
Они постояли какое-то время, раскланиваясь с волнами отъезжающих Осаге и следя за отбывающими грузовиками.
— Им понравился шелк. — Она знала, что метры красного, желтого и голубого шелка, смотанного в бобины, перевязанные ярко-красными сатиновыми ленточками, вернутся на следующее пау-вау, как рубашки племени Осаге.
— И еще мороженое, — добавила она.
Новое пожатие.
— Мороженое — это тоже одна из традиций племени Осаге? — поддразнивала она.
— Станет после этого пау-вау.
— А как тебе удалось его раздобыть?
— Золотой Початок и кое-кто из мужчин съездили в город.
— А я-то думала, куда он пропал. Идея была ведь твоя, верно?
— Учиться надо весело. А что может быть веселее шоколадного мороженого в вафельном стаканчике?
Еще одно пожатие, на этот раз, ее.
— Грустно наблюдать за тем, как разбирают и увозят типи, — прошептала Скай, чувствуя, как стягивается кожа на груди в тех местах, где высохла голубая краска. Голубая краска, знак его любви. Его гордости за нее. Она задумалась, помнит ли он, как соприкасалась их кожа и приобретала цвет ярче, чем сотня солнц.
— Всегда настанет следующий год и новое пау-вау. И новые картинки. — Он дотронулся до ее уха, заставив серебряные перышки волшебного колеса зазвенеть. — Салли не единственная, кто будет разочарован, если ты на будущий год не поедешь в Похуску и не пропоешь хвалу Крадущемуся За Добычей Волку.
Крадущийся За Добычей Волк. Так назвало его племя, таково его настоящее имя, которое она узнала в первый же день приезда на пау-вау. Тогда это словосочетание показалось ей странным. Теперь имя звучало правильно. Естественно. Мудрая Тита поняла, что Скай влюбилась в собственного мужа. В своего Крадущегося За Добычей Волка.
— Интересно, чем мы будем заниматься в это время в будущем году?
— А что бы ты хотела делать в это время, Скай?
Сердце у нее закрутилось, как клубок вышивальных ниток. Еще на прошлой неделе единственным, о чем думала Скай, была «Голая суть». Но теперь ее ум и сердце заполонил мужчина, стоящий рядом с ней, и та жизнь, которую она хотела вести вместе с ним. Она держалась за его руку, не решаясь высказать свои чувства вслух. «Ночная Птица, скажи ему, что я чувствую. Пусть мой Крадущийся За Добычей Волк знает, что у меня на сердце», — молилась она.
Он сразу же все понял, точно он слово за словом читал ее мысли.
— Я тоже люблю тебя, Скай. Сильнее, чем ты думаешь.
Еще одно пожатие, на этот раз, одновременное. Прошло еще одно мгновение, и они, держась за руки, проследовали к серебряному, хромированному «Харлею».
— Думаю, что календарь «Голой сути» ожидает сногсшибательный успех. Алисон наверняка поработала на славу. — Скай смотрела за тем, как он надевает зеркальные очки. — Ты ведь позволишь мне использовать этот снимок?
— Там, где я голый? Но ведь ты на самом деле не думала им воспользоваться?
Она окинула его самой хитрой из улыбок.
— А, может быть, и думала?
— Тогда тебе придется подретушировать набедренную повязку.
— Мужчина из племени Осаге вдруг засмущался?
— Тот снимок, где я танцую, тебе придется переснять.
— По традиции, исполнитель танцев племени Осаге надевает рубашку и леггинсы.
— Какой позор! А мне нравится, как сверкает твоя кожа. И эти перья. — Она обмахнула лицо. — Ты весь горишь, Крадущийся За Добычей Волк. Ты самый настоящий адский пламень.
Он подтянул ее к себе. Поддерживая снизу руками ее зад, он вмял ее в себя, чтобы она ощутила его член.
— Если я умею разжигать в тебе костер, о, женщина.
— Ты умеешь.
Солнце высветило серебряную волчью лапу и девиз «Пленных не берем» на боку мотоцикла. Здесь не было пленных, загоняемых силком, только возлюбленные, мужчина и его жена, безоговорочно сдавшиеся друг другу. Зазвенели металлические замки «молний» на их куртках, когда она притянула к себе его лицо для последнего, предотъездного поцелуя.
Дорога назад, в Огасту, казалась бесконечной, хотя они и прибыли в рекордный срок. Вулф завел «Харлей» на задний двор, выключил мотор, поставил на упор и снял очки.
— Первый, кто голым добежит до душа, выигрывает, — крикнул он, прыгая через ступеньки крыльца. Она отперла дверь и ринулась в дом. Вулф последовал за ней, захлопнув за собой дверь.
— Душ. Горячий, долгий душ. — Она бросила куртку на кухонный стол. На стол выскочила записная книжка, попрыгала по столешнице и замерла подле пустого голубого кувшина.
Она так и застыла, глядя на раскрывшиеся странички. Странички, где были зафиксированы данные о сделанных ею снимках и где были записи-заготовки для журнальной статьи по поводу пау-вау.
Он встал у нее за спиной.
— А это еще что?
В голове стало пусто. Губы отказывались повиноваться.
— Вулф, я давно собиралась рассказать тебе кое о чем.
Он подался вперед, откинул ей волосы и поцеловал в шейку. Она задрожала, по рукам побежали мурашки, словно пятнышки от загара.
— У нас еще много времени для разговоров. — Он игриво шлепнул ее по «мадам Сижу». — Лезь наверх, а я пока что приготовлю перекусить. Мы будем умирать от голода после… после занятий любовью и душа.
— Но, Вулф…
— Давай, женщина!
Она засунула записную книжку на прежнее место, в карман куртки и направилась в верхнюю спальню. Возможно, он прав. Куда спешить? Она расскажет ему про материал для «Голой сути» попозже.
— Быстро. — Она скинула мокасины. Деревянный пол показался ее босым ногам чужим и странным. Слишком цивилизованным. Слишком обязывающим. Она добежала до спальни и стянула с себя джинсы, майку и штанишки. Ее желание попасть как можно скорее под душ пропало, как только она увидела себя голой в зеркале туалетного столика.
Это была она, действительно, она. Даже с красным пробором, лицо ее было узнаваемо. Но потряс ее вызывающе-сладострастный, почти язычески-распутный вид ее обнаженного тела. Первобытно-синие пятна подчеркивали округлость грудей. А сосочки хранили недвусмысленно отпечатавшиеся следы пальцев Вулфа.
— Господи, до чего же ты красива! — Он вошел в комнату, неся на подносе виноград и сыр. Графин с яблочным соком и стаканы слегка вздрогнули, когда он ставил поднос на ночной столик. — Я мечтал увидеть тебя такой. Увидеть, как мои руки раскрасили твою кожу. Раскрасили ее голубой краской, сверкающе-голубой, как утреннее небо. — Мое Утреннее Небо, беззвучно добавили губы.
Она наблюдала в зеркало за тем, как он зашел сзади. Как он подался вперед, раздвинул ей волосы подбородком, а потом поцеловал в шею. Она ощутила лишь, как ею овладевают его деловитые руки.
Она наблюдала за тем, как руки его легли на синие следы, разогревая ей грудь. Тело ее трепетало от желания. Дыхание участилось, когда затвердели соски. Он гладил ей живот, хваля ее мягкие округлости при помощи такого набора прилагательных, который бы сделал честь любому из поэтов. Руки его соскользнули пониже, пальцы стали перебирать светлые завитки волос, один раз, второй… третий.
— Так влажно. Так сладко.
Колени у нее подкосились. Легкие раздулись, но воздух не проникал в них, и на мгновение ей показалось, что она сейчас упадет в обморок. Вращая бедрами, она прижалась, чтобы принять в себя его жар.
Она почувствовала, как он возится с пуговицами ширинки. Он отступил в сторону и стянул с себя майку. Взгляды их встретились, отраженные зеркалом, и он, нимало не стыдясь, стал медленно расстегивать ширинку. Темный круг окаймлял толстый ствол его мужского естества. Глаза у нее расширились, когда она увидала пурпурную точку, круглую и бархатистую, словно летняя слива. Штаны его упали на пол, и он переступил их, прижавшись к ней сзади.