Намного раньше своих коллег Виктор предсказал радикальные изменения в кинобизнесе. Как он и предвидел, в конце 1949 года старая система студий стала быстро распадаться. Процесс распада продолжался до их полного исчезновения. Все больше и больше звезд начали освобождаться от пут, наложенных на них долгосрочными контрактами, связывавшими их с такими студиями, как «Уорнер Бразерс», «Метро-Голдвин-Майер», «XX век Фокс» и «Коламбия». Не только звезды, но и другие талантливые люди — продюсеры, режиссеры и сценаристы, — все хотели независимости, возможности самостоятельно делать свою карьеру и справедливо считали, что их мнение должно учитываться при обсуждении проектов, в которые они были вовлечены. Что касается звезд, то они хотели больше денег, чего, несомненно, заслуживали.
Виктор был одним из первых, выступивших против старой системы студий. Он покинул студию, сделавшую ему имя, как только истек срок действия его долгосрочного контракта. Когда президент предложил ему подписать новый контракт еще на семь лет, он отказался и в 1952 году основал собственную компанию. До сих пор он всегда приглашал режиссера со стороны для постановки фильмов, в которых снимался и которые его компания «Беллиссима Продакшнс» частично финансировала. Он был не только на экране, но и у руля.
«Впервые в жизни я свободен в выборе», — думал он. Но свобода накладывает и определенные обязанности. Виктор криво усмехнулся, размышляя над этим. Зазвонил телефон. Он повернулся и посмотрел на него с раздражением, вспомнив, что забыл попросить телефониста в отеле переключить его на себя. Он застыл в центре комнаты, не зная, как поступить. Телефон снова настойчиво зазвонил. Чертыхаясь, он поспешил к аппарату.
— Алла — произнес он приглушенным голосом, пытаясь изменить его.
— У тебя голос, как будто ты, старый ловелас, где-то вчера развлекался. Я надеюсь, что не помешал тебе. Такое впечатление, что ты еще спишь. Может быть, ты не один?
Виктор фыркнул, узнав голос Николаса Латимера. Это был их обычный шуточный диалог. Оба они были ранними пташками, независимо от того, когда и с кем они ложились в постель.
— Никки, сукин сын, очень рад тебя слышать! Конечно, я один. Что там нового? Как Париж? Как дела?
— Париж! Ты шутишь. Все, что я видел в Париже — это стены моего гостиничного номера. А дела идут вовсе даже неплохо. Совсем наоборот.
— Превосходно. Когда ты возвращаешься?
— Скоро, — лаконично и, как обычно, загадочно ответил Ник.
— Что это, черт возьми, значит? Назови день, Никки. Мне тебя здесь здорово не хватает, очень нужно поговорить.
Ник спросил:
— У тебя все в порядке? Ты ничем не подавлен?
— Все в порядке. Никакой подавленности, ответил Виктор. — Когда тебя ждать?
— Я тебе сообщу. Скоро. Когда закончу второй вариант. Все идет хорошо. Я решил все проблемы, и, думаю, изменения тебе понравятся. Несущественные, но мне кажется, что они внесут драматизм и усилят последние сцены.
— Я уверен, Ник, что новый вариант мне понравится. И первый, по моему мнению, был совсем неплох.
— Я знаю, что тебя он устраивал, Вик, но я чувствовал, что не хватает движения, не хватает динамики в финале. В любом случае я заострил некоторые детали и совершенно уверен, что это пошло на пользу дела. Кстати, у тебя нет никакой информации от Майка Лазаруса?
Виктор уловил, как слегка изменился тон Ника, почувствовал в его голосе нотку беспокойства.
— Нет, я его не видел несколько дней. Почему ты спрашиваешь?
— Так, без особой причины. Я просто поинтересовался, вот и все. Он совсем не прост, и я знаю, что он настаивал на том, чтобы был и второй вариант.
— Не беспокойся насчет Лазаруса, Ники, — сказал ему доверительно Виктор. — Я знаю, как с ним обращаться. Ты можешь все оставшееся время посвятить сценарию. Мы начнем съемки не раньше чем через два месяца.
— Хорошо, Виктор. Послушай, мне нужно бежать. Я назначил встречу. Было приятно поговорить с тобой. Скоро увидимся. Раньше, чем ты думаешь, детка.
— Не в силах ждать, — ответил Виктор, смеясь. И они оба повесили трубки. Затем он снова поднял трубку, попросил телефониста переключить его номер на себя и вызвал официанта. Он заказал кофе и снова углубился в изучение плана работ, желая провести последнюю сверку цифр, чтобы быть готовым завтра к встрече с директором картины, но уже не мог сосредоточиться. Он поймал себя на том, что думает о Николасе Латимере. Ему не хватало Ника, и он хотел, чтобы тот вернулся из Парижа, куда он уехал, чтобы «отоспаться и спокойно переписать сценарий, не отвлекаясь ни на что». Виктору не хватало молодого человека, потому что он привык полагаться на его дружбу, привык к его компании, его острому и язвительному уму.
Они впервые встретились шесть лет назад, когда сценариста, а ему было всего двадцать три, после выхода его первого романа назвали новой яркой звездой на американском литературном небосклоне. Они тогда были на вечере в «Бель-Эйр» и сразу же понравились друг другу. Обнаружив, что им скучно в компании гостей, а банальная голливудская болтовня изрядно надоела, они ускользнули в бар в Малибу, где сразу же почувствовали доверие друг к другу, много смеялись, медленно и необратимо пьянея. В течение последующих дней, большинство из которых они провели в застольях, Виктор и Ники стали настоящими друзьями. Некоторые из их знакомых не могли понять, что связывает обаятельного и мужественного голливудского киноактера с утонченным романистом с Восточного побережья. Их дружба казалась по меньшей мере странной ввиду столь больших их внешних различий. Однако Виктора и Ники мало заботили чужие мнения.
Им-то было хорошо известно, что сблизило их, что породило их дружбу. Просто каждому из них была понятна сущность другого. Их близость как раз и проистекала из различий в характерах, окружении, воспитании, карьере. «Смотри-ка, у нас с тобой есть кое-что общее. Мы же не белые протестанты. А итальяшка и жид могут составить непобедимую компанию», — саркастически заметил в то время Ник. Это развеселило Виктора. Непочтительность Ника и его умение смеяться над собой были его козырями и являлись именно теми качествами, которые так ценил актер. Действительно, Николас Латимер и Виктор Мейсон, казалось, вышли из одной литьевой формы, так как оба в душе они были бродягами и космополитами.
Ник быстро стал постоянной фигурой в жизни Виктора. Он часто бывал на ранчо близ Санта-Барбары, часто ездил с Виктором на съемки за границу, написал для него два сценария, причем один из них имел потрясающий успех и оказался коммерческим хитом, принеся каждому из них по «Оскару». Ник также посоветовал Виктору купить кинооборудование и стал его партнером по компании «Беллиссима Продакшнс». Когда друзья не работали, они вместе путешествовали. Виктор и Ник ездили в Орегон, стреляли уток и ловили лососей в устье Рога, ездили кататься на лыжах в Клостерс, выпивали и волочились за женщинами от Парижа до Французской Ривьеры и Рима, оставляя после себя груды бутылок из-под шампанского и вереницу разбитых сердец. Они шутили, много смеялись и скоро стали неразлучными. Проходили годы, они научились трогательно заботиться друг о друге, как только это могут делать двое полностью гетеросексуальных мужчин.
«Ник — лучший друг, который у меня когда-либо был», — сказал Виктор самому себе, опускаясь в кресло. Единственный настоящий друг. Он мгновенно поправил себя: не считая Элли. Да, Элли ему все еще не хватало после всех этих лет. Немая боль, точившая Виктора со дня ее смерти, внезапно усилилась, и он плотно сжал веки. Неужели он никогда не освободится от этого страшного чувства утраты, этой неутихающей боли? Трудно сказать. Элли была настоящим другом в его жизни, незаменимой ценностью, и она обладала редчайшим человеческим даром — абсолютной добродетелью. Второй Элли в его жизни уже не будет. Такого везения не бывает даже в карточной игре.
Боль, поселившаяся много лет назад в его сердце, вновь напомнила о себе, безжалостно исказив красивое лицо: его черные глаза подернулись дымкой печали. Элли была единственным человеком, заслужившим часть его славы, комфорта и привилегий, появившихся, когда он разбогател, поскольку она работала, как одержимая, помогая ему во всем. Однако ей не дано было увидеть его на вершине славы и насладиться заслуженными ею наградами. Было время, когда ему казалось, что его слава бессмысленна, потому что он не чувствовал присутствия жены за своей спиной. В некотором роде он считал свой успех аномалией. Когда первоначальная эйфория прошла, его успех уже не имел для него значения — не было рядом того, кто стоял у истоков его славы, кто доподлинно знал, сколько головной боли, жертв, борьбы и неустанного труда было в него вложено. И позже Виктору пришлось приложить немало усилий, чтобы удержаться на гребне успеха. Это, пожалуй, было самым трудным — удержаться. В жизни все было таким эфемерным. И на вершине было одиноко. Давным-давно, когда он был Виктором Массонетти, строительным рабочим, простым американским парнем итальянского происхождения из Цинциннати, штат Огайо, он недоверчиво усмехался, слыша, когда кто-то произносил эти слова. Теперь он знал, что они были правдой. Виктор вздохнул и полез в карман белого шелкового халата, пытаясь своей большой рукой выудить оттуда пачку сигарет. Он закурил и в тысячный раз подумал, какой пустой была его жизнь без Элли. Двух его других жен можно было не принимать в расчет вовсе. Единственное, что они сделали, так это усугубили его страдания, и ни одной из них не было дано стереть из памяти образ любимой им Элли или хотя бы в отдаленной степени занять ее место. Но у него, по крайней мере, есть сыновья-близнецы. Он подумал о Джеми и Стиве, вернувшихся в Штаты, и тотчас боль отступила, как это было с ним всегда. И если бы существовала жизнь после смерти, Элли бы видела, что ее мальчики любимы, защищены и так будет до скончания его дней. Мысли переключились на сыновей, затем он сделал попытку подняться, в надежде избавиться от подавленного настроения, охватившего его так внезапно.