— Несомненно, — не смогла скрыть своего удивления Дорис. — Но я не имела удовольствия быть знакомой с ним лично, — добавила она после секундного размышления, искренне недоумевая, что могло заставить Катарин скрывать свое имя, учитывая богатство и общественное положение ее отца.
Еще менее того понимал это Ким, который медленно проговорил:
— Насколько я понимаю, твой отец — состоятельный и достойный уважения человек, один из выдающихся членов общества. Тебе явно нечего стыдиться его и скрываться. Зачем ты выдумала эту глупую историю о своем сиротстве? Это не укладывается в моей голове.
— Единственная причина, по которой я назвалась сиротой, в том, что именно таковой я себя ощущаю. Я действительно считаю себя сиротой.
Катарин дала слушателям переварить сказанное, а потом, энергично помотав головой из стороны в сторону, добавила:
— Вы, кажется, сомневаетесь в моих словах, но это правда.
В ответ никто не сумел вымолвить ни слова. Они все молча смотрели на нее со смешанным чувством недоверия и замешательства, ясно читавшимися на их лицах. Но четыре пары глаз, вопрошающе устремленных на нее, отнюдь не смутили Катарин. Она оставалась совершенно невозмутимой, пока они изучали ее. Профессия приучила ее к пристальному вниманию публики. Грустная тень упала на лицо Катарин. Она отвела задумчивый взгляд от своих слушателей и сосредоточенно уставилась на противоположную стену. В призрачном ореоле перед ее мысленным взором возник неизбывно прелестный образ матери. Голос Катарин, задумчивый и необыкновенно музыкальный, ее неповторимый голос, так выделявший ее, чисто и ясно прозвучал в тишине веранды:
— Моя мать была необыкновенной красавицей и настоящей гранд-дамой. Она очень любила меня. Возможно, ни одного ребенка не любили так сильно, и мы были с нею близки настолько, что я не берусь это выразить словами. Она не меньше меня самой желала, чтобы я стала актрисой, и всем сердцем и душой верила в меня. Я боготворила ее. Когда мне было лет десять, она тяжело заболела. Ее не стало, когда мне исполнилось тринадцать.
Рыдание перехватило горло Катарин, и слезы хлынули из ее глаз. Она вытерла глаза рукой и продолжила:
— Я была безутешна. Мой отец ненавидел меня из-за брата. Райан хотел стать художником, а я поддерживала его в этом стремлении точно так же, как мама поощряла мой талант к сцене. Отец ужасно злился на меня за это. Он решил сделать из Райана политического деятеля и всячески старался вбить клин между нами, считая, что я слишком сильно влияю на своего младшего брата. Он разлучил нас именно в тот момент, когда мы сильнее всего нуждались друг в друге. Он отослал Райана в частную школу на Востоке, а я сама стала пансионеркой в монастырской школе. Когда мне исполнилось шестнадцать, отец под давлением моей тетки согласился отправить меня в Англию для завершения среднего образования. Мне не терпелось вырваться из Чикаго, где больше ничего меня не удерживало. Мама умерла, а Райан был далеко. Я также была уверена в том, что отец тоже хотел навсегда от меня избавиться. Итак, я уехала из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. У меня действительно нет больше семьи.
Беспрерывный поток ее слов наконец иссяк, и Катарин застыла в ожидании. На веранде воцарилась мертвая тишина. Никто из слушателей не шелохнулся, пока Катарин вела свой рассказ, и теперь, когда она закончила его, все по-прежнему оставались неподвижными. Ким и Франческа, глубоко тронутые откровениями Катарин, обменялись быстрыми сочувственными взглядами, но ни он, ни она не осмелились нарушить тишину, и оба выжидающе поглядывали на своего отца. Лицо графа оставалось непроницаемым, и они ничего не смогли прочесть на нем. Когда же он наконец заговорил, его голос прозвучал добросердечно и мягко:
— Ненависть — слишком сильное и жестокое слово, Катарин. Может быть, вы неверно оцениваете отношение к вам вашего отца. В то время вы были так юны, почти ребенком, и я уверен, что вы усмотрели с его стороны ненависть к себе там, где ее не было вовсе. Трудно себе представить, чтобы хоть один отец мог ненавидеть собственную дочь…
— Он — мог! Да, он — мог! — перебила его Катарин, побледнев сильнее прежнего. — Он до сих пор продолжает ненавидеть меня. Ненавидеть, вы слышите! — взволнованно кричала она. Слишком часто испытывала она на себе проявления его ненависти, чтобы усомниться в ней. При воспоминании об отце она задрожала всем телом.
— Ну-ну, дорогая, не надо так волноваться.
Графа испугала столь эмоциональная вспышка со стороны Катарин, и он всерьез стал опасаться за ее здоровье. Волнение се было слишком очевидным и неподдельным, и ему пришло в голову, что нервы Катарин натянуты намного сильнее, чем он предполагал. Он украдкой взглянул на Дорис, умоляя ее глазами о поддержке. Дорис теснее придвинулась к нему и ласково накрыла рукой его руку. Граф не сводил глаз с Катарин.
— С вами все в порядке, дорогая?
— Да, я прекрасно себя чувствую, — более спокойным тоном ответила Катарин, пытаясь восстановить хладнокровие и самообладание.
Убедившись, что она немного успокоилась, по крайней мере внешне, Дэвид продолжил:
— Боюсь, что я по-прежнему пребываю в некотором недоумении, несмотря на все поведанное вами о своей ранней юности. Как уже заметил раньше Ким, нелегко попять, зачем вам потребовалось представляться сиротой. Столько ненужных осложнений! Насколько бы легче и правдоподобнее было бы все, если бы вы просто разорвали всякие отношения со своим отцом из-за ссоры между вами, и делу конец. Никто из ваших знакомых не стал бы глубоко вникать во все детали ваших семейных обстоятельств. Хорошо известно, насколько англичане нелюбопытны в определенных вопросах и как не склонны они осуждать других. А уж мы, вне всякого сомнения, удовлетворились бы вашим сообщением на эту тему и только бы прониклись к вам большими симпатиями и сочувствием.
— Возможно, что вы правы, Дэвид, — нехотя призналась Катарин, — но я была такой жалкой и несчастной тогда, когда поступала в Академию. Еще будучи в пансионе в Суссексе, я испытала чудовищные унижения. Вы не можете себе вообразить, насколько несчастной я была там. — Ее губы снова задрожали. — Я там была совершенно заброшенным ребенком, единственной, кто на все каникулы и праздники оставалась в пансионе с хозяйкой. Мне некуда было податься, — срывающимся голосом прошептала она. — Отец не хотел, чтобы я приезжала в Чикаго, а тетя Люси была слаба здоровьем и тоже не могла забирать меня к себе. Никто ни разу не навестил меня в школе по родительским дням, никто не приходил на школьные спектакли и на другие мероприятия. Неужели вы не понимаете, насколько я была унижена тем, что у меня не было семьи, которая любила бы меня, ни единого человека, который бы заботился обо мне. Я была очень одинока. То был чудовищный период моей жизни, и я решила никогда больше не повторять столь печальный опыт. Поэтому, когда я поступала в Академию, то придумала себе новое имя и назвалась сиротой, чтобы никогда больше мне не потребовалось придумывать отговорки, объясняющие, почему ни мой отец, ни мой брат не интересуются мною. Я была вынуждена так поступить, я должна была защитить себя сама.
Слезы ручьем хлынули из глаз Катарин, и она зарыдала, прикрыв дрожащими руками мокрое от слез лицо. Ким вскочил со своего места и подсел к ней на диван. Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
— Успокойся, любимая, — нежно сказал он, баюкая ее в объятиях и прижимая одной рукой се голову к своей груди, другой гладя ее волосы. Он совершенно забыл о том, какое неблагоприятное впечатление может произвести на его отца столь бурное проявление чувств с его стороны. В данный момент он думал только о Катарин. Последние сомнения растаяли в его душе, гнев улетучился. Он знал только одно, что по-прежнему любит ее и не может без нее жить.
Франческа тоже сидела, глотая слезы. Добросердечная и чувствительная к чужим страданиям, она искренне переживала за свою подругу. Ей всегда казалось, что в прошлом Катарин пришлось испытать много горя, и теперь ее подозрения подтвердились. Ей было совершенно ясно, что Катарин нуждается в любви и понимании с их стороны, а вовсе не в осуждении ее проступков. В конце концов, ее обман был совсем не таким серьезным. Франческа застыла в своем кресле, подумав, что уж она сама меньше, чем кто-либо другой, имеет право осуждать Катарин Темпест. Тревожная мысль, мелькнувшая в ее голове во время рассказа Катарин, теперь дошла до нее во всей своей очевидности. «Я сама — не меньшая обманщица, чем она. Мне не приходится лгать по поводу своих отношений с Виктором лишь потому, что меня о них никто не расспрашивает. Я не лгу только по недоразумению, а это еще бесчестнее», — терзалась она нахлынувшими угрызениями совести.