— Могу себе представить, как он был тогда зол на тебя! — Сжав губы, он вертел в руках бокал с коньяком. — Человек должен иметь возможность сам распоряжаться, своей судьбой, Катарин, — тихо продолжил Ник, пристально глядя на нее. — Мне кажется, что у Райана есть все необходимое, чтобы бороться за это право, но сопротивляться твоему отцу — очень не просто, я знаю людей такого сорта. Поэтому мой совет — отступи немного, дай своему брату спокойно вздохнуть. Не вмешивайся и не пытайся, пожалуйста, строить из себя, подобно своему отцу, вершителя чужих судеб.
— Я не собираюсь этого делать, — с готовностью согласилась Катарин. — Ты совершенно прав, Никки.
Но про себя она решила: «Патрик Микаэль Син О'Рурк ни за что не победит в этой битве. В конце концов победителем стану я и спасу душу Райана. Он должен быть моим, а этого будет достаточно, чтобы сокрушить моего отца».
Почувствовав на себе изучающий взгляд Ника, Катарин пожала плечами и звонко рассмеялась.
— Довольно говорить о серьезных вещах в такой чудный вечер, давай поболтаем о чем-нибудь более приятном.
Опершись локтями на стол, Катарин подперла ладонями подбородок и посмотрела на Ника своими бирюзовыми глазами, в которых появилось мягкое, мечтательное выражение.
— Должна сказать тебе, Никки, одну вещь. Я страшно рада, что Райан так увлечен Франки. Совершенно очевидно, что они любят друг друга. Она хорошо влияет на Райана, и я надеюсь, что он будет ее слушаться.
— Очень может быть, — лаконично ответил Ник, задаваясь вопросом, не потому ли Катарин поощряет связь Райана с Франческой, что надеется через нее управлять своим братом? Эта мысль неотступно преследовала его весь вечер, несмотря на все его усилия избавиться от нее.
43
Катарин была неотразима, и Ник все сильнее очаровывался ею. Неделя шла за неделей, и они, сами того не замечая, все больше времени проводили вместе, что, конечно, не могло долго оставаться незамеченным в обществе. Они оба были фанатично преданы своей работе, полностью поглощены своей профессиональной карьерой и в напряженном каждодневном труде, который мог показаться иным каторжным, находили покой и удовлетворение, что еще сильнее привязывало их друг к другу.
Николас Латимер заканчивал свой роман. Когда октябрь пришел на смену сентябрю, слова, казалось, забили из него фонтаном, и готовые страницы рукописи с фантастической скоростью стали вылетать из его пишущей машинки, в то время как Катарин вновь обрела прежнюю трепетную любовь к театру и каждый день приходила с репетиций радостно-взволнованной и оживленной.
Свои вечера они проводили тихо и почти всегда вместе в доме Ника. Он, понимая, что Катарин полностью поглощена своей работой в театре и вкладывает большую часть эмоций в свою роль, оберегал ее от ненужной траты сил на вращение в свете. Часто к ним присоединялась Франческа, порой забегали Терри и Хилари Огдены, и тогда они все вместе предпринимали вылазки в небольшие уютные ресторанчики вдали от наезженных дорог. Постепенно Ник начал сознавать, что его чувства к Катарин становятся все более глубокими, и наконец был вынужден признаться себе, что влюблен в нее, но не был уверен во взаимности. Лишь однажды он осмелился проявить к ней нежные чувства и обнять ее, но Катарин с нервным смешком выскользнула из его объятий и выглядела при этом удивленной и слегка огорченной. Получив мягкий отпор, Ник больше не возобновлял своих поползновений, оставаясь по-прежнему нежным и заботливым. Он решил, что не стоит торопить события. Ник достаточно хорошо изучил внутренний мир Катарин. И он прекрасно понимал, что нельзя завоевать ее силой, она должна прийти к нему сама, по собственной воле.
Они редко вспоминали о ее брате и только — в связи с Франческой Каннингхэм, которая еще сильнее прежнего была влюблена в него. Мудрый Ник благоразумно помалкивал и никогда не заговаривал о Райане с того памятного субботнего ленча в сентябре. Даже когда Катарин называла его имя, Ник воздерживался от каких-либо комментариев, ничем не обнаруживая своего отношения к нему. Райан не приезжал больше в Нью-Йорк, не считая короткой однодневной поездки в начале октября, но ни Катарин, ни Ник не встречались с ним в тот раз. Франческа передала Катарин записку от брата, в которой он подтверждал свое обещание обязательно присутствовать на премьере ее спектакля. Катарин тогда сказала Нику, что Райан не нарушит своего обещания, какие бы аргументы ни придумывал их отец, чтобы убедить его держаться от нее подальше.
В середине октября холодным вечером во вторник состоялось первое представление «Троянской интерлюдии» в театре «Морозко». Такой блестящей премьеры Бродвей не видел много лет. К тому времени Катарин уже стала всемирно знаменитой кинозвездой, обожаемой публикой, и толпы ее поклонников осаждали театр, желая увидеть ее первый выход на сцену в Америке. Не сумевшие достать билеты толпились у входа, и пришлось вызвать наряд конной полиции, чтобы сдерживать толпу.
Франческа, очаровательно смотревшаяся в бледно-желтом парчовом платье и такой же накидке, сидела в зале рядом с элегантной Хилари, наряженной в черный бархат и сверкающей бриллиантами. Их сопровождали Райан и Ник.
Уже через пятнадцать минут после начала представления всем стало ясно, что спектакль ждет грандиозный успех. Катарин была великолепна в будто специально созданной для нее роли Елены, а Терри равным образом заворожил публику своим Парисом. Эта замечательная пара играла с такой слаженностью, что казалась единым организмом. Когда спектакль закончился, публика своими восторгами чуть не обрушила стены театра, стоя приветствуя актеров и устроив им нескончаемую овацию. Немного времени спустя Катарин получила новую порцию громовых аплодисментов при своем появлении на традиционном банкете у «Сарди». Она медленно, даже немного застенчиво вошла в зал, но выглядела ослепительно в белом вечернем платье из шерстяного крепа. Изумрудное колье на шее и длинные серьги с изумрудами в ушах, когда-то преподнесенные ей Бью Стентоном в качестве свадебного подарка, отблесками зеленого пламени освещали ее лицо.
Ник поджидал ее, сидя за столиком вместе с Франческой, Хилари, Райаном и с продюсерами спектакля и их женами. И пока Катарин шла к ним, с ослепительной улыбкой раскланиваясь по сторонам, ему казалось, что его сердце вот-вот разорвется от любви и гордости за нее. Появившийся в зале за ней следом Терри получил свою долю бешеных оваций. Тосты следовали один за другим, шампанское лилось рекой, и только через час им удалось вырваться в «Рейнбоу-рум», где уже вовсю гремел парадный бал для всей труппы и почетных гостей.
Весь вечер Катарин ни на шаг не отходила от Ника. Несмотря на все ее оживление и самоуверенный вид, он явственно ощущал, как она внутренне напряжена. Беспокойство не оставляло ее до тех пор, пока взбудораженный пресс-агент не доставил в зал первые выпуски утренних газет. Он ворвался, размахивая ими над головой и громко крича:
— Успех! У нас — полный успех!
За общим шумом и громом оркестра никто не разобрал его слов, но его сияющее, взволнованное лицо говорило само за себя. Рецензии во всех газетах были восторженными, и даже известный своей желчностью театральный обозреватель «Нью-Йорк таймс», которому трудно было угодить, способный одним росчерком пера превознести или уничтожить любой спектакль, в данном случае не нашел иных слов, кроме восхищения.
Сразу расслабившаяся Катарин засветилась нескрываемой радостью. Да, то была незабываемая ночь!
Неделю спустя, вечером после очередного спектакля, Ник повез Катарин в «Павильон» тихо поужинать. Случилось еще одно событие, которое им следовало отпраздновать. Он отправил издателям рукопись своего романа. Взяв Катарин за руку и подняв бокал с шампанским, Ник торжественно объявил, что посвятил свой новый роман ей. Катарин была так этим тронута, что даже прослезилась.
— Подумать только, ведь было время, когда ты страшно ненавидел меня, — пробормотала она, смахивая рукой с ресниц нависшие на них слезы.
— Было время, когда и ты сама ненавидела меня, — тихо ответил Ник, не сводя глаз с ее лица.
— Думаю, что с моей стороны то была просто защитная реакция на твою откровенную антипатию ко мне, — усмехнулась Катарин.
— Возможно, — ответил Ник и, снова взяв ее руку, прижал ее к лицу. — Тебе никогда не приходило в голову, что любовь и ненависть — две стороны одной медали, моя глупая, но обожаемая, боготворимая мною девочка?