Эйна Ли - Гордость и соблазн

Май, 1890 Лонг-Айленд, Нью-Йорк

Эмили Лоуренс вздернула подбородок. Весь ее облик выражал негодование, а то, как она держала свою светловолосую головку, говорило о твердости характера. Зеленые глаза вспыхнули от гнева, встретившись с тяжелым взглядом отца, сидевшего за столом напротив нее.

— Меня совершенно не интересует ваше мнение. Я не собираюсь выходить замуж. Тот пример, который вы и матушка показывали мне всю мою жизнь, окончательно отвратил меня от замужества.

Ее несчастная мать была полностью предана своему мужу, который никогда особенно не интересовался ею. Можно сказать, что он только тогда обращал на нее внимание, когда критиковал ее одежду или прическу. Отец был всегда погружен в себя и перекладывал все свои заботы, а иной раз и работу на плечи других — чаще всего на жену и дочь. Несмотря на все это, мать беззаветно любила мужа. А он в день смерти жены вернулся домой так поздно, что даже не успел попрощаться с умирающей. После этого Эмили поклялась, что она никогда не позволит ни одному мужчине обращаться с ней так, как отец обращался с матерью.

Хайрем Лоуренс, скрипнув зубами, отбросил утреннюю газету.

— Я не намерен больше терпеть твое упрямство и эгоизм, Эмили.

— Эгоизм?! Почему вы называете меня эгоисткой, отец? Потому что я не подчиняюсь вашим требованиям?

— Не только моим, но и любым другим. Твоя репутация упрямицы известна уже всему свету, Эмили. Только мое положение в обществе да твое наследство заставляют мужчин все еще обращать на тебя внимание. Ты стремительно приближаешься к возрасту старой девы. А ведь ты знаешь, как я мечтаю о наследнике. Наследнике, который мог бы продолжить мое дело. И несмотря на это, ты продолжаешь испытывать мое терпение, так долго отказывая мне в удовольствии понянчить внука.

— Мне всего двадцать три года, отец. Я не собираюсь выходить замуж за одного из этих расфуфыренных лентяев, в которых нет ни капли настоящей жизни. Все, на что они способны, — это рассуждать о том, кто победит в парусных гонках или выиграет матч в поло! Я выйду замуж только тогда, когда найду мужчину, которого смогу по-настоящему уважать. При этом он должен будет обладать всеми качествами, которые необходимы, чтобы дать достойное воспитание моему сыну. Тогда — и только тогда — у вас будет внук, которого вы так жаждете.

Эмили вздрогнула: отец с такой силой ударил кулаком по столу, что столовые приборы подпрыгнули.

— Мое терпение иссякло, Эмили! Или ты выберешь себе мужа из числа тех поклонников, которые у тебя пока еще остались, или я сам это сделаю вместо тебя.

— Как вам будет угодно, отец. Но это не значит, что я выйду замуж за вашего избранника.

— А это мы еще посмотрим! Либо ты выйдешь замуж за того, кого я укажу, либо я…

Эмили снова презрительно вздернула подбородок.

— И что же вы сделаете, отец? — с вызовом спросила она, отбросив салфетку.

— Я лишу тебя наследства! Оставлю без единого пении. Тебе не нравится времяпрепровождение твоих поклонников?! А разве твоя жизнь намного лучше?

— Действительно, ненамного — и я вовсе не горжусь этим. И эта жизнь мне надоела так же, как и мои поклонники! Но если вы надеетесь, что я выйду замуж за человека, которого я никогда не смогу полюбить или по крайней мере уважать, то можете со спокойной совестью оставить свои деньги себе, отец. Моя мать завещала мне небольшое наследство, и я смогу сама о себе позаботиться.

Хайрем фыркнул.

— И как же ты собираешься это делать, моя дорогая? — с сарказмом произнес он. — Обучая великовозрастных оболтусов лаун-теннису? Или, может быть, устраивая увеселительные концерты на открытом воздухе? — Он сделал паузу. — Ты слышала, что я сказал? Это мое последнее слово.

Эмили решительно посмотрела на него.

— Вы тоже слышали мой окончательный ответ.

После того как отец стремительно покинул комнату, Эмили встала из-за стола и подошла к окну. Она видела, как отец сел в коляску и уехал.

Всю свою жизнь она наблюдала, как ее мать страдает рядом с этим самодовольным и самовлюбленным человеком, и это не могло не ожесточить ее сердце. Но, несмотря на всю обиду и гнев, в глубине души девушка любила своего отца и с тоской мечтала о том, чтобы их отношения стали более близкими. И все же она не хотела, чтобы отец решал за нее ее судьбу и контролировал каждый ее шаг.

Насколько Эмили любила свою мать, настолько она была лишена ее главных душевных качеств: покорности и смирения. У девушки была независимая натура, а единственной чертой, которую она унаследовала от отца, было упрямство. Она порой уступала ему ради спокойствия в доме, но категорически отказывалась выполнить его настойчивое требование выйти замуж. И ей было все равно, к чему приведет ее упрямство.

Вздохнув, девушка вернулась к столу, села и стала допивать свой кофе, просматривая при этом газету. Небрежно перелистнув несколько страниц, она уже была готова отложить газету, как вдруг ее внимание привлекло одно из объявлений: «Компания Фреда Гарви приглашает молодых женщин, обладающих высокими моральными качествами и опрятной внешностью, имеющих по меньшей мере восемь классов образования, для работы в ресторанах компании, расположенных вдоль железной дороги Атчисон — Топика — Санта-Фе. Заинтересованные могут обращаться в контору по трудоустройству в Чикаго».

Эмили сама не умела готовить, зато знала толк в хорошей кухне и отлично разбиралась в том, как следует сервировать стол.

«Что ж, лаун-теннис — это тоже выход, отец!»

Схватив газету, она стремительно выбежала из столовой.

Август, 1890 Чикаго, Иллинойс

Какой-то толстяк налетел на темноволосую молодую женщину, и ее с такой силой отбросило на Джоша Маккензи, что тот едва удержался на ногах. Джош ухитрился смягчить удар и подхватил девушку, так что обоим удалось избежать падения.

— Смотрите под ноги, леди, — невнятно пробормотал виновник происшествия, державший в зубах толстую сигару, и поспешно удалился, даже не побеспокоившись о том, как чувствует себя жертва столкновения.

Джош наклонился и поднял сумочку, которую выронила девушка.

— С вами все в порядке, мэм? — спросил он, подавая ей сумочку.

Поправив очки, которые перекосились от удара, девушка взглянула на него с таким видом, будто перед ней стоял убийца с топором.

— Да, со мной все в порядке.

И она бросилась прочь, не сказав ни «Хай!», ни «Пока!» — этих любимых словечек, которые всегда в запасе у Мод Маллон, когда ей надо отбрить грубияна.

Джош проворчал:

— Всегда к вашим услугам, леди.

Девушка тем временем исчезла за дверью с надписью «Для дам».

Взгляд темно-синих глаз Джоша скользнул вдоль железнодорожной станции Диборна. Он очень любил свою работу, но ему уже порядком надоел этот грубый и беспокойный городской люд, который, казалось, проводил все свое время в непрерывной суете и постоянном движении, торопясь бог знает куда. Как жаль, что все эти люди не могут взглянуть на жизнь проще и жить размеренно и спокойно, как это делают обитатели его родных мест. Впрочем, несколько уроков хорошего тона тоже были бы для них нелишними.

Любопытно, с какой силой в его сердце всколыхнулись воспоминания о Мод. Она была ему вместо бабушки. Он жил на востоке уже четыре года, но до сих пор в его говоре угадывались нотки, оставленные техасским воспитанием.

«Послушай, Маккензи, оказывается, ты тоскуешь по дому!»

Это и в самом деле было так, и ничего с этим не поделаешь. Он скучает по семье и по фамильной усадьбе «Трипл-Эм». Он пытался пойти по стопам своего отца — самого замечательного человека из всех, кого он когда-либо встречал, — и по стопам своих столь же замечательных дядьев, но это оказалось бесполезным делом. Три года он проработал рейнджером в Техасе и заработал всего лишь репутацию сына Люка Маккензи, или племянника Флинта и Клэя Маккензи. Об их подвигах гремели легенды по всему штату, и ему было не переплюнуть родственников.

Да, он тоскует по дому, и когда наконец разделается с этим заданием, то возьмет небольшой отпуск и махнет в Техас.

Джош надеялся, что это будет довольно скоро. Его природное чутье подсказывало ему, что он неуклонно приближается к Эмили Лоуренс. Шестое чувство никогда не обманывало его. Когда Джош был еще подростком и жил на ранчо, его папаша частенько говорил, что он отлично держит след, совсем как дядя Флинт. Это качество было поистине бесценным и спасало его шкуру много раз — и тогда, когда он был техасским рейнджером, и сейчас, когда он стал агентом Пинкертона.