На пристанционном рынке в Пушкино Ольга купила фрукты и цветы и направилась в больницу. Она была так переполнена своим приключением, что забыла даже о возможной встрече с Игорем. По дороге в больницу она думала о том, что, будь дядя Паша здоров, она ему обязательно рассказала бы обо всем. Но в последнее время его состояние не позволяло делиться с ним никакими волнующими событиями, которые могли бы только спровоцировать очередной сердечный приступ. Конечно, если бы дядя Паша узнал, он ни за что не отпустил бы ее одну с Ираклием. Ольга невольно улыбнулась, подумав об этом: она знала, что есть человек, который скорее сам погибнет, чем позволит ей рисковать своей жизнью.
Из скверика напротив больницы ее окликнули. Когда она увидела знакомые с детства родные лица матери и тети Тамары, возможные последствия пережитого предстали перед нею не в виде приключения, а в самых мрачных красках. Объявление в газете с ее фотографией под рубрикой «Разыскивается…», расчлененные трупы, отрезанные головы, случайно найденные утопленники — все это мгновенно пронеслось у нее в сознании, ноги подкосились, и на глазах выступили слезы.
Мать с тетей Тамарой, увидев Ольгу в таком состоянии, бледную и едва державшуюся на ногах, поняли это по-своему и наперебой принялись успокаивать ее:
— Все в порядке, Оленька, не волнуйся, ради Бога, Павел уже в общей палате и чувствует себя неплохо, мы только что от него. Все нормально, там сейчас Ирочка с Игорем.
Услышав знакомое сочетание имен, которое стало привычным в их семье, но к которому она еще не научилась относиться спокойно, Ольга присела на скамейку рядом с матерью и, неожиданно для себя положив голову ей на плечо, тихо вздохнула:
— Господи, как же я устала…
Она имела в виду и поездку с Ираклием, и отношения с Игорем, и надоевшего «почитателя», и вообще всю свою неудавшуюся, по ее мнению, жизнь.
Мать, приписав ее усталость и изможденный вид волнению за здоровье дяди Паши, обняла Ольгу и заговорила о том, что скоро отец уйдет в отставку и Павел с Тамарой приглашают их поселиться в Александровке, благо, места там для всех хватит, а им с отцом уже до смерти надоел военный городок и они с радостью примут это предложение, тем более что от Москвы недалеко и можно будет часто видеться. Отец мечтает заняться сельским хозяйством и помогать дяде Паше на его будущей пасеке, поэтому даже взял в библиотеке книгу под названием «Пчеловодство». Ольгу удивило, что мать, приехав уже дней восемь назад, впервые заговорила с ней об этом, да и дядя Паша почему-то не счел нужным поставить ее в известность об их совместных планах.
— А вот и молодые! — воскликнула тетя Тамара, увидев выходящих из больницы Ирину и Игоря. Ольга встала и пошла им навстречу, стараясь смотреть на сестру и не встречаться взглядом с Игорем.
— Ну, как твое дело в Серпухове? — поинтересовалась та. — Все прошло нормально?
Ольга удивилась, но, вспомнив, что сама же позавчера назвала сестре этот первый пришедший на ум населенный пункт, бодро ответила:
— Да-да, все хорошо. Как дядя Паша? Можно мне к нему?
— Врач сказал, что слишком много посетителей в первый же день, — ответила Ирина. — Но ты не говори никому, куда идешь, просто возьми внизу на вешалке халат и беги на второй этаж, палата семнадцать.
Ольге показалось слишком вызывающим полностью игнорировать Игоря, и она заставила себя взглянуть на него. Он радостно улыбался, и непонятно было, в чем причина его радости: во встрече ли с ней или в удовольствии, которое доставляет ему семейная жизнь.
Когда она вошла в семнадцатую палату, то сразу увидела дядю Пашу. Повернув голову на подушке, он о чем-то беседовал с человеком в спортивном костюме, сидевшим на соседней кровати.
— Олюшка пришла! — заулыбался он, заметив ее, и попытался приподняться.
Ольга замахала руками.
— Лежи, лежи, тебе нельзя вставать, — испуганно проговорила она. — Меня и так сейчас выгонят, я без разрешения. — Она наклонилась к нему и поцеловала родную колючую щеку.
— Я буквально на пять минут, только увидеть тебя. Ну, как ты? — Присев на стул возле кровати, она взяла его за руку.
— Все хорошо, Олюшка, врач сказал, через недельку можно забирать меня в Москву, долечиваться, у них тут и так мест не хватает.
За эти дни дядя Паша побледнел и осунулся, но глаза его блестели по-прежнему, так молодо и радостно, что все ее невзгоды и черные мысли отступили, и, наблюдая незамысловатую картинку бытия: солнечные блики на чистом линолеуме пола, астры в банке с водой на тумбочке у окна, — она почувствовала неожиданный прилив бодрости и сил.
— Вот, Олюшка, познакомься, — сказал дядя Паша, указывая на своего соседа, — Кирилл Андреич, тоже москвич и тоже с дачи сюда попал.
Соседом дяди Паши оказался симпатичный бородач лет тридцати пяти, светловолосый и светлоглазый. Он улыбнулся и из вежливости привстал, держась за правый бок.
— Сидите, Кирилл Андреич, сидите, — забеспокоился дядя Паша. — Вы уже сегодня со всем моим семейством познакомились, а это вот Ольга, племянница моя любимая, можно сказать, вторая дочь, — с особым чувством произнес он.
Ольга удивилась, что Кирилл Андреевич, производивший впечатление очень здорового и сильного человека, тоже находится в кардиологическом отделении.
— Так это просто из-за нехватки мест в хирургии, — объяснил тот, улыбаясь приятной, открытой улыбкой. — Здесь все, знаете, как-то по-домашнему.
Оказалось, что неделю назад на даче в Мамонтовке у него случился такой острый приступ аппендицита, что, боясь не довезти до Москвы, его оперировали в пушкинской больнице. Хирургическое отделение было переполнено, а поскольку кардиология находилась в другом конце коридора, то после операции его и поместили к «самым сердечным людям», как шутили между собой врачи. Дня через три его выпишут, и он тоже собирается в Москву на долечивание на домашнем режиме.
В палату вошла медсестра, толкая перед собой стеклянный столик на колесиках, уставленный пузырьками всех размеров и с грудой разноцветных таблеток.
— А вы, девушка, как сюда попали? — удивленно обратилась она к Ольге. — И тоже к Беркальцеву? Василий Егорыч запретил на сегодня посещения.
Ее строгий тон не соответствовал обшей семейственной обстановке, царившей в больнице, где родственники и знакомые, несмотря на установленные часы посещений, приходили и уходили когда вздумается, пили чай (а в других отделениях и кое-что покрепче) вместе с больными, курили прямо в палатах, громко смеялись и вообще как могли поддерживали бодрость духа в своих близких, волею судеб оторванных от домашнего очага.
И хотя Ольга прошла в палату совершенно беспрепятственно, ни от кого не прячась, и никто не задал ей ни одного вопроса, она почувствовала себя школьницей, которую строгий учитель застал за списыванием несделанных уроков.
— Не сердитесь, Галочка, — пришел ей на выручку дядя Паша, — она сейчас уйдет. А Василию Егорычу я объясню, что мне гораздо лучше теперь, когда я всех своих повидал.
Он взял с тумбочки принесенные Ольгой гвоздики и протянул медсестре:
— Это вам, Галочка, поставьте на свой стол, чтоб веселей дежурилось. А то у нас тут просто ботанический сад, жалко, пальм не хватает.
Галочка, только что сурово выговаривавшая Ольге за нарушение режима, захихикав, взяла цветы и положила поверх пузырьков. Обойдя больных и раздав всем положенные лекарства, она оглянулась у двери и предупредила, что если Василий Егорыч заглянет в палату, то ей несдобровать.
— Хорошо-хорошо, Галочка, через две минуты тут никого не будет, — пообещал дядя Паша и, обращаясь к Ольге, улыбнулся: — Знаешь, Олюшка, они здесь все добрейшие люди, как на подбор, а строгость на себя напускают для видимости, вот Кирилл Андреич, как старожил, может подтвердить.
«Старожил», попавший в больницу на четыре дня раньше его, рассмеялся.
— Да здесь достаточно и день провести, чтобы понять это. Только новички, вроде вас, клюют на их строгость, — сказал он Ольге. — Но, если им время от времени не подпускать суровости, тут, пожалуй, через пару дней больных от здоровых уже не отличишь.
Чтобы не подводить строгую только для видимости медсестру, Ольга засобиралась, вымыла у раковины принесенные фрукты, положила на тарелку и поставила на их общую тумбочку.
— Угощайтесь, Кирилл Андреевич, и выздоравливайте, — приветливо сказала она и распрощалась.