Что же касается Ирины, то здесь все было проще. В сущности, какая Ольге разница, родила ее тетя Тамара или какая-то девчонка, сбежавшая из роддома и оставившая ребенка на произвол судьбы? Главное — они выросли вместе и Ирина была и всегда останется ее сестрой. «Хотя, конечно, странно все это…» — улыбнулась Ольга, вспомнив, что все называли Ирину «маминой дочкой», имея в виду ее действительно потрясающее внешнее сходство с тетей Тамарой.
Последнее, что Ольга помнила, засыпая, была мысль о дяде Паше. Она понимала, что не факт, сообщенный тетей Тамарой, так поразил ее, а поразило собственное знание этого факта: всю жизнь, сама себе не называя этого словами, именно дядю Пашу чувствовала она своим отцом.
За окном занимался угрюмый осенний рассвет, когда Ольга неожиданно проснулась, как от толчка, и рывком села в постели. Это резкое движение разбудило тетю Тамару, она приоткрыла сонные глаза и, приподнявшись на локте, осипшим со сна голосом спросила:
— Что, Оля? Уже на работу пора?
Ольга посмотрела на светящийся циферблат будильника в изголовье: без десяти семь.
— Да нет, рано еще, — ответила она и, взволнованная, повернулась к тете Тамаре. — Знаешь, мне дядя Паша приснился, в первый раз после… В общем, в первый раз за полтора месяца, понимаешь?
Ее волнение передалось тете Тамаре, та тоже села и испуганно посмотрела на племянницу.
— Расскажи! — коротко потребовала она.
— Будто мы с ним в лесу, — начала Ольга, — но непонятно в каком… не в Александровке… и не в Лосином… Чужой лес, странное место… И вроде мы заблудились… — Она перевела дыхание и напряглась, пытаясь вспомнить детали. — И вот мне не страшно совсем, а дядя Паша, вижу, испугался, что мы не выйдем оттуда. Грустный такой… печальный, но мне не говорит, что боится. И вдруг у меня в руках коробка какая-то оказалась, большая… вроде свертка… Я и сама не знаю, что там, но уверена почему-то, что дядю Пашу это успокоит. Подношу к нему сверток, а там… ребенок… — Ольга замолчала и задумалась.
— Ну и?.. — задохнулась от волнения тетя Тамара. — Дальше-то что?
— А дальше он улыбнулся… хорошо так, как, помнишь, всегда улыбался, когда радовался чему-нибудь. «Ну, говорит, Олюшка, теперь-то я дорогу знаю»… И я проснулась.
— Так и сказал? — ахнула тетя Тамара, всплеснув руками.
Ольга опустила голову на подушку. Оттого, что она снова, пусть хоть на миг, пусть во сне, увидела дядю Пашу живым, какое-то светлое, радостное чувство не покидало ее. Тетя Тамара, продолжая сидеть в постели, вдруг тихо, таинственно проговорила:
— Это ведь, Оля, знак тебе. Поняла ли?
Торжественность в ее голосе удивила и насторожила Ольгу, она приподняла голову с подушки.
— Какой знак?
— А такой! — громко прошептала та. — Меня ты слушать не хочешь, так хоть Павла послушай…
— Ты, тетя Тамар, как древняя жрица, честное слово, — засмеялась Ольга. — Мистику разводишь…
Но та не отреагировала на шутливый тон племянницы и тем же громким напряженным шепотом продолжала:
— Мы с Павлом всю жизнь неверующими были, сама знаешь… ну, то есть не религиозные люди… Но мы всегда — слышишь, всегда! — верили в бессмертие души. Душа не умирает…
Ольга встала с постели, накинула халат и пошла в ванную. На пороге обернулась:
— Ты спи, спи, тетя Тамар, рано еще…
Приняв душ и умывшись, она почувствовала такую бодрость, словно не было тяжелого вечернего разговора и почти бессонной ночи не было тоже.
Когда зажегся свет на кухне и Ольга увидела все ту же клетчатую скатерть, тот же незамысловатый рисунок зеленых обоев на стенах и покрытый пледом неизменный топчан, в душе ее колыхнулось вдруг слабое, еле заметное ощущение устойчивости окружающего мира и своего согласия с ним. Она почувствовала, что готова согласиться и с тетей Тамарой, что душа не умирает, и с суматошной кукушкой, прокричавшей со стены семь сдавленных «ку-ку», и с наполовину порванной шторой, сиротливо свисавшей с окна.
Ольга подошла к окну, потрогала ткань. «Давно пора шторы сменить, — подумала она. — Куплю что-нибудь повеселее». За окном медленно вставало солнце, неяркий свет его лучей пробивал дорогу сквозь редкие серенькие облака и ореолом возвышался над крышами соседних домов.
Дворник, молодой парень, видимо студент, методично сметал с тротуара разноцветную пожухшую красоту и, явно любуясь своей работой, складывал листья вдоль обочины равномерными кучками. Сложит кучку, посмотрит на нее со всех сторон, хороша ли, и метет дальше. Не удержавшись, Ольга тихо засмеялась.
На автобусной остановке царило радостное оживление. Несколько ребят в ожидании автобуса весело играли в давно забытого «жучка»; молодая парочка, наверное молодожены, развлекалась тем, что наперебой вслух придумывала продолжение очередного мексиканского сериала; ребенок лет четырех без устали дергал за руку бабушку и как заведенный повторял: «Не хочу я к родителям… и в сад не хочу… Детей бабушки должны воспитывать…»
Мимо остановки прошли две молодые мамы с детскими колясками. Одна коляска напоминала плетеную корзину, а другая была изящная, низкая, на белых толстых колесах.
«Надо же, какие теперь коляски стали красивые», — удивилась Ольга. Молодожены тоже обратили внимание на этот замечательный вид транспорта.
— Смотри, смотри! — воскликнул муж. — Прямо как «вольво» с «мерседесом»… Ты какую хочешь? — обратился он к жене.
— Что значит — хочешь? — снисходительно фыркнула та и со знанием дела пояснила: — Это смотря кто родится: если мальчик — плетеную, а если девочка — пеструю.
Эта тонкость в выборе коляски показалась Ольге забавной, и она улыбнулась трогательной заботливости будущих родителей.
Когда она подходила к издательству, знакомый голос окликнул:
— Ольга Михайловна, постойте!
Она оглянулась и увидела запыхавшегося «почитателя», который, лавируя между машинами, пробирался к ней, выставив впереди в качестве щита свой огромный пухлый портфель.
— Ай-яй-яй, Федор Михайлович, — покачала головой Ольга, — прямо на красный свет! Так ведь и под машину угодить можно.
— Пусть, Ольга Михайловна, пусть под машину, — захлебываясь от радости, проговорил тот. — Я как вас увидел, у меня в глазах зарябило, все цвета перепутались: красный, зеленый…
— А вы заходите к нам в редакцию, — пригласила Ольга. — Я целый день сегодня на работе.
— Нет-нет, только не это, — испугался он. — У вас там всегда много народу, а я хотел… так сказать, приватно… вчера оробел… Вы уж, Ольга Михайловна, уделите мне сейчас две-три минуты, клянусь, я не задержу надолго…
— Пожалуйста, Федор Михайлович, слушаю вас, — добродушно согласилась Ольга. — Только давайте отойдем немного в сторону, вот сюда, к стене.
«Почитатель» был крайне взволнован и явно не знал, с чего начать.
— Ну? — подбодрила она.
— Мы так давно не виделись, Ольга Михайловна… — дрожащим голосом наконец проговорил он, — но, смею вас уверить… мое чувство к вам неизменно и… и… — Он запнулся, вынул из кармана платок и вытер повлажневший лоб. — Я слышал от ваших сотрудников, вас постигло несчастье… Позвольте… соболезнование…
— Спасибо, Федор Михайлович, — пришла ему на помощь Ольга. — У меня действительно большое горе: умер мой отец.
«Почитатель» оторопел. Глаза его расширились, челюсть слегка отвисла.
— Как — отец? — в недоумении пробормотал он. — А мне сказали — дядя… — И тут же, спохватившись, зачастил: — Боже мой, Ольга Михайловна, простите великодушно, определенно это я все напутал… Боже, какой же я болван!
— Не казнитесь так, Федор Михайлович, — усмехнулась Ольга. — Я и сама этого не знала, — добавила она и, повернувшись, зашагала в сторону издательства.
— То есть чего не знали? — изумился «почитатель» и кинулся следом за ней. — Объяснитесь, Ольга Михайловна, я вконец растерян… А впрочем… — Он обогнал Ольгу, встал перед ней и заглянул прямо в глаза. — Впрочем, какая разница — горе есть горе… Я не об этом, Ольга Михайловна, еще одно слово, умоляю…
Ольга, полагая, что «почитатель» хотел только выразить ей соболезнование и поэтому разговор окончен, в удивлении остановилась.
— Мое чувство к вам, Ольга Михайловна… я уже говорил… — дрожа от волнения, снова завел он. — Но… нет, другое, другое сказать хочу! — перебил «почитатель» сам себя, боясь, что Ольга, не дослушав, уйдет.