Она спрятала лицо в ладонях, изо всех сил стараясь выколотить эти мысли из головы. Какая разница, с кем Макс проводит время? Если это доставляет ему удовольствие…
Вот черт, о чем бы она ни думала, как бы ни старалась отвлечься, он все время в ее мыслях. То, как Макс беспокоился о Тине, как бережно придерживал ее голову. Это казалось странным, но он вряд ли выглядел как мужчина, который радуется обретенной свободе.
А ведь Тин могла и не выжить. Эль совершенно точно знала, чем для диабетика может обернуться приступ гипергликемии. Потому что видела такие не раз. У собственной матери.
Максимилиан вернулся спустя несколько часов. Вошел в гостиную и не сразу ее заметил: положил ключи на кофейный столик, выдохнул, потирая костяшками указательных пальцев закрытые веки. Он выглядел уставшим и расстроенным. Эль стало неуютно из-за того, что уже второй раз за день она невольно становится появляющимся из ниоткуда раздражителем. Более, чем красноречивое свидетельство ее неуместному проживанию в стенах этого дома.
Она хотела было окликнуть его, но не успела — Макс тряхнул головой, будто отгонял тягостные мысли, и направился прочь из гостиной. Эль протяжно выдохнула: ну, и ладно, оно и к лучшему. Ни к чему приставать к нему с расспросами и еще сильнее портить и без того поганое настроение.
Она посидела еще пару минут, затем опустила ноги на пол, намереваясь поднимать в свою комнату, когда снова появился Макс. Эль смотрела на него во все глаза: он будто голову под кран с водой сунул — мокрый, взъерошенный, но вместе с тем заметно посвежевший.
Чтобы не усугублять ситуацию до еще одного казуса, она обозначила свое присутствие легким покашливанием. Мужчина сразу вскинулся, подошел к ней и, хмурясь, посмотрел на наручные часы.
— Ты почему не спишь?
— Хотела дождаться тебя и убедиться, что с Тиной все в порядке. — Прозвучало, как признание в ее желании сунуть нос не в свое дело.
— С ней все хорошо. — Максимилиан опустился на диван, но расстояние между ними было более, чем приличным. — Если бы ты так вовремя не подвернулась, то все могло бы обернуться печальнее, хотя врач уверил, что жизни Тины все равно ничего не угрожало.
— Ей нужно носить браслет, — сказала Эль. — Врачи рекомендуют диабетикам не брезговать этими вещами, чтобы окружающие всегда знали, чем и как оказывать помощь в случае приступа.
— Это же Тина, — Макс усмехнулся. — Она считает, что любая шероховатость на ее безупречном образе следует немедленному искоренению. И собственная безопасность — последнее, о чем она станет думать в таком случае. Ума не приложу, почему она не сказала об этом мне.
— Возможно, собиралась сказать. Обычно, диабетики могут предсказать такие приступы, чествуют, когда их тело начинает сбоить. Ну и знаешь, как это бывает: эй, привет, давно не виделись, и, кстати, у меня диабет. О таких вещах говорят при стечении многих обстоятельств.
Ну и зачем она оправдывает поступки женщины, которую видела первый раз в жизни, и которая точно не просто так возникла на горизонте жизни Макса именно сейчас.
— Мы не чужие люди, — пожал плечами мужчина. — Я не тот человек, с которым ей следует ждать стечения обстоятельств.
«Совершенно точно, вы ведь близки друг для друга».
Эль почувствовала глухой грохот в груди, словно сердце вдруг заледенело и теперь отчаянно колотилось в клетке из ребер. Она что, в самом деле… ревнует? Что за бред.
— Я очень благодарен тебе, — Макс улыбнулся, хоть в этой улыбке усталости было больше, чем тепла. — Понятия не имею, что бы делал, если бы не твое появление. И ты вела себя как Гаечка из «Спасателей»[1], только со шприцем и без комбинезона механика. Ты окончила какие-то специальные курсы или просто незадокументированный герой «Марвел»[2]?
Эль почти заставила себя посмеяться над его шуткой, но так и не смогла перешагнуть через черту, где прошлое больше не могло бы ее настигнуть. Зачем он спросил?
— Моя мать… У нее был диабет.
— Из-за него она умерла?
Эль нервно вцепилась в края пледа. В доме было тепло и присутствие Макса так близко согревало, но этот вопрос — он словно выстудил ее изнутри. Она была бы рада соврать. Сказать одно простое и ничего не значащее «да», и этого было бы достаточно, чтобы закрыть тему ее прошлого. Но соврать Максу после того, как она, фактически, протянул ей руку помощи, казалось просто верхом цинизма. Даже не по отношению к нему — к себе самой.
«Ты просто устала носить в себе все это дерьмо, Габриэль Кромби».
— Это я ее убила, — сказала она достаточно громко, чтобы точно знать, что каждое слово достигло его слуха.
[1] Отсылка к персонажу мультфильма «Чип и Дейл спешат на помощь»
[2] Marvel Comics — американская компания, издающая комиксы, подразделение корпорации «Marvel Entertainment».
Ну вот, она призналась. Открыла самую страшную тайну своей жизни, вскрыла огромное вонючее пятно на своем образе невинной девочки. Вот только желанного облечения, о котором пишут в книгах по психологии, так и не ступило. Наоборот, к старой ноющей ране добавилась еще одна: страх посмотреть Максу в глаза.
— У нее был приступ, как у Тины. — Слова хлынули из Эль бурным потоком, которому она никак не могла сопротивляться. — Она как раз колотила меня за то, что я не принесла денег ей на выпивку. А потом вдруг упала. Мать лежала там с проклятым носком в руке — она клала туда брусок мыла. Так на теле оставалось меньше синяков. — Рыдания безудержно рвались из ее груди. Плевать, теперь все равно. Когда-то же ей должно стать легче, потому что носить эту ношу в одиночку она больше не может. Просто сойдет с ума. — А я сидела в углу и могла думать только о том, что если… если она сдохнет, то побоев станет в два раза меньше. Что если эта женщина умрет, то больше никто не будет лупить меня проклятым носком и мылом!
Она окончательно слетела с катушек: сидела в углу и едва не выла от рухнувших воспоминаний. Мать, которая лежала на полу и странно подергивалась в полной отключке, себя саму, заплаканную и едва ли способную нормально дышать после порции побоев. Именно в тот день мать была полностью не в себе: колотила ее так, словно могла умереть без порции виски. Какая-то часть Эль твердила, что если бы приступ не случился так вовремя, сегодняшние побои могли бы закончиться с самыми печальными последствиями.
— Мне было так больно, — всхлипывая и успокаивая себя ритмичными раскачиваниями взад-вперед, прошептала Эль. — И я так боялась, что в следующий раз ее уже ничего не остановит…
Она с трудом осознала, то Макс вдруг оказался совсем близко: обнял ее, прижал к своему плечу.
— Все в порядке, Габриэль, — прошептал он куда-то ей в макушку.
— Я должна была сделать ей укол. Я знала, что с ней и чем это может закончится. Но я сидела там и ждала, ждала, ждала… Чертову кучу времени!
Она так отчаянно нуждалась в нем. Почти не осознавая, что делает, обхватила его за талию, вцепилась в рубашку на спине, словно утопающий за спасительную соломинку.
— А потом я просто сбежала. Отца не было в городе. Кроме меня никто бы ее хватился. — Господи, все эти ужасные вещи сделала она?! Вспоминать об этом сейчас было так же мерзко, как и ощущать себя запертой в одном трейлере с мужиком, которому отец продал ее в уплату карточного долга. К счастью, тогда ей тоже повезло сбежать. — Я пришла только вечером, когда она была уже мертва. Вызвала «неотложку». Меня даже не стали спрашивать, что я обо всем этом знаю.
Эль резко отстранилась от Макса, жестко вытерла слезы с лица, и, наконец, рискнула посмотреть ему в лицо.
— Вот такое я поганое существо, Макс. Не милая и невинная девочка. И ты первый человек, которому я об этом говорю.
Несколько бесконечно долгих мгновений он смотрел на нее. Как ни старалась, Эль так и не разглядела в его взгляде ни отвращения, ни брезгливости. Но ведь что-то должно быть? Она только что призналась, что убила собственную мать, и отвращение — наименьшее, чего она заслуживает.
— Я хотел убить отца Маргариты, — неожиданно жестко признался он. — Когда сукин сын бросил и устроил шоу в прессе, нас всех постоянно донимали газетчки. Засранец пиарился, а Маргарита и мать сходили с ума. Я несколько дней подряд подкарауливал его около дома. Даже, бл*дь, купил машину с левыми номерами и нашел «чистый» пистолет. Продумал алиби на случай, если до меня докопаются, нашел адвоката, который собаку съел на таких делах. Я был абсолютно точно уверен, что так или иначе, но прострелю ему башку, даже представлял это.