На ней было трикотажное облегающее платье, терракотовое, с золотистым отливом, доходящее почти до лакированных шпилечек и выгодно оттеняющее цвет ее волос, похожих на спелую блестящую кожицу каштанов. Редкие светлые пряди придавали волосам неповторимый оттенок перемешавшихся между собой поздних осенних листьев. Платье было абсолютно закрытым, от стоячего воротничка до узких манжет, только по правому боку от самого бедра шел глубокий длинный разрез.
Анатолий на какой-то момент замер, окидывая свою бывшую жену восхищенным взглядом. Совершенно независимо от его желания, вдруг по всему его телу прокатилась дрожь восторга и необъяснимой гордости, словно перед ним стояла не его бывшая жена, а женщина, которой он мог гордиться и называть своей. Сердце Анатолия вдруг забилось глухими тяжелыми неровными ударами, заставляя задерживать дыхание, чтобы ослабить боль в груди.
За эти несколько месяцев Светлана не раз задумывалась о том, как ей себя вести, если вдруг случайно судьба столкнет ее с бывшим мужем. Представляя себе начало этой встречи где-нибудь в магазине или метро, она перескакивала мыслями на другое, так и не решив, что же она будет делать. Сегодняшняя встреча в загсе была нелепа вдвойне оттого, что она произошла так внезапно и так скоро.
Делать вид, что она не замечает Анатолия, Светлана не могла, но говорить с ним тоже не хотелось, поэтому она с напряжением ждала, когда же пройдут затянувшиеся минуты, отделяющие их от зала церемоний. Она видела неподдельное восхищение ею Нестерова, и, как любой женщине, ей было это приятно, но ее переполняло чувство незаслуженной обиды и отвращения к человеку, растоптавшему то, что для нее составляло смысл всей жизни.
Красивая, царственно неприступная и спокойная, она была настолько хороша, что у Анатолия слегка закружилась голова и перехватило дыхание. Не отрывая от нее глаз, он шагнул навстречу и остановился напротив.
– Как живешь? – Его вопрос прозвучал по-детски глупо и беззащитно, и Анатолий подумал о том, что, наверное, он выглядит нелепо и смешно.
– Я живу лучше всех, – ответила Светлана, всматриваясь в знакомые черты и пытаясь понять, что же такого было в этом человеке, которого она любила и который заставил ее пройти через боль незаслуженной обиды.
– А я вот… – Он кивнул на стоящую рядом Оксану и натужно повел головой, словно пытаясь освободиться от душившего воротничка. – Я женился.
– Поздравляю, – тихо проговорила Светлана, – от знакомых интонаций ее голоса Анатолию стало больно и сладко одновременно. Почувствовав знакомый аромат терпких духов, ему вдруг захотелось прижаться к ее волосам, коснуться ладонью ее плеча.
– Светлячок, знаешь… – начал он и заметил, как в ее глазах что-то мелькнуло. – Мы все иногда совершаем много такого, о чем…
– Надо же, Толечек, – вдруг над самым его ухом прозвучал резкий голос Ксюхи, – мы здесь столько переминаемся с ноги на ногу, а ты еще не познакомил меня с моей второй мамой! – Ксюха шагнула к Анатолию и, взяв его под руку, преувеличенно почтительно кивнула Светлане: – Надо же, не знала; что вместе с замужеством я приобрету столько родственников в нагрузку. Когда мы с тобой познакомились, Толечек, ты вел себя как круглый сирота.
– Зато ты тщательно скрывала, что круглая дура! – зло оборвал ее он и, ухватив за руку, попытался оттащить в сторону. – Что за цирк ты здесь устроила? Какого черта ты позоришь меня перед всеми родственниками?
Ухватив Ксюху за запястье, Анатолий с силой потянул ее на себя, но, злобно сверкая глазами, Бубнова сумела выскользнуть из железной хватки мужа. Оттолкнув его локтем, она сделала несколько стремительных шагов к Светлане и, остановившись перед ней, смерила презрительным взглядом свою предшественницу с ног до головы.
– Ух ты! – громко, по-деревенски, на весь зал завопила она. – И правда ворона: ни кожи ни рожи! И как тебя, Толечек, угораздило возле этой вешалки двадцать пять лет прокрутиться?
Широко раскрыв глаза, Анатолий застыл с разинутым ртом. То, что Ксюха может быть резкой, он знал, но что она способна на подобное беспардонное хамство – даже не догадывался. От стыда он готов был провалиться сквозь землю. Покрытое алыми пятнами лицо пылало, кончики ушей горели огнем, Анатолий чувствовал себя так, будто его окатили крутым кипятком.
– Не смей, слышишь! – хрипло выдавил он, и его лицо перекосилось от злобы.
– Что, правда глаза колет? – закусила удила Ксюха. В наступившей тишине она подошла к Светлане совсем близко, и растерявшаяся от ее хамской напористости толпа машинально отступила, оставив двух женщин как бы в центре пустого круга.
Встав напротив бывшей жены Анатолия, Оксана надменно подняла подбородок и смерила не представляющую уже опасности конкурентку уничижительным взглядом.
– Что, курица, упустила свой сладкий кусочек, а теперь локти кусаешь? – Нахально вперившись в лицо побледневшей Светланы, она громко засмеялась.
Переливы Ксюхиного смеха истеричным эхом раскатились в мраморной торжественности парадного зала, отскакивая от зеркал и подсвечников. Сталкиваясь, ударяясь горошинами звонких, словно хрусталь, перекатов, они разбивались, ломая гулкую тишину, распадались битыми осколками жалящих, злых отголосков.
Взглянув в помертвевшее лицо своей бывшей жены, Анатолий не столько увидел, сколько почувствовал, что грань обратного отсчета сломана, и от полыхнувших гневом глаз Светланы ему стало страшно. Из своего долгого семейного опыта он вынес то, чего просто физически не могла знать зарвавшаяся от собственной наглости Ксюха: вывести Светлану из себя было чрезвычайно трудно, но когда такой момент наступал, она становилась неуправляемой, и горе было всякому, кто попадался ей под руку.
– Кусок, говоришь? – сузив зрачки, резанула она. – Что кусок – твоя правда, а вот кусок чего – разберешься позже. Подбирать с чужого стола объедки – невелика заслуга, на помойке и собака еду найдет.
Со стороны приглашенных послышались смешки.
– Что ж ты с ним двадцать пять лет жила, если знала, что он объедок? – сверля глазами Светлану и не обращая на ошалевшего Анатолия никакого внимания, ядовито прошипела Ксюха.
– Двадцать пять лет назад он еще не был секонд-хендом, – метнув взгляд в красного, словно вареный рак, Анатолия, уверенно подцепила Светлана.
– Да он на секонд-хенд и в пятьдесят не тянет! – взвизгнула, словно ужаленная, Бубнова.
– В сорок восемь, – машинально поправил Анатолий, но на его слова никто не обратил внимания.
– А вот тебе меньше шестидесяти не да-а-ашь, – сцепив зубы, скривилась Оксана. – Старая завистливая метелка! Думаешь, непонятно, для чего ты воротником до горла замоталась? Да у тебя уже смотреть не на что, одни морщины! Что, мясо второго сорта, скажи, я не права?
– Дура!!! – побагровев, взревел Анатолий. – Замолчи сию же минуту! – Кулаки его сжались, а в глазах промелькнуло безумное выражение.
Таким Ксюха не видела Анатолия еще никогда. Глаза его метали искры, на щеках горели два малиновых пятна, ноздри расширились, а губы сложились в узкую полоску. Брови, углом сошедшиеся на переносице, словно барометр перед бурей, не предвещали ничего хорошего.
– Я что, не так сказала?! – сверкнув исподлобья глазами, переспросила она. – Ты же сам говорил, что она хуже скисшей простокваши, не то, что я – красивая и молодая!
– На что ты позарился, Нестеров, на это?
Никто не успел даже моргнуть, как Светлана протянула вперед руку и одним рывком сорвала с ненавистной кривляки державшийся на честном слове хрустящий декольтированный корсет. Вырвавшись из основы, лаковый атласный треугольник лопнул и повис у пояса жалкими угловатыми лоскутами. На едином дыхании весь зал ахнул.
Взвизгнув, Бубнова ухватилась за висевшие у талии остатки былой роскоши и, прижав к себе ткань обеими руками, не выдержав, заревела. Темные полоски растекшейся туши ползли по ее щекам злыми жгучими змейками, покрывая белки глаз частой розовой сеткой. Одной рукой она пыталась удержать разваливавшееся архитектурное сооружение на груди, другой – справиться с поплывшей тушью, резавшей глаза и застилавшей все вокруг, но душившая ее обида была настолько сильна, что справиться с безостановочным потоком льющихся слез было не в ее силах.
Обернувшись к обалдевшему Анатолию, Светлана сделала шаг по направлению к нему и, не долго думая, залепила тяжелую увесистую пощечину.
– Это тебе за простоквашу, – звонко пояснила она, – чтобы с молодой и красивой жизнь медом не казалась.