– Мне кажется, да, – неторопливо проговорила та. Сердце Светланы вдруг подпрыгнуло. – Я думаю, тебе пока неизвестно, что сегодня утром эта милая особа выгнала нашего мальчика вон.
– Как? – выдохнула Светлана.
– Очень просто. Собрала вещи и вытряхнула на лестничную клетку вместе с их обладателем. Мне очень хотелось бы сказать тебе, что это он сам одумался и бросил ее, но, к сожалению, это не так.
Света машинально посмотрела в щелочку приоткрытых штор: на улице была кромешная тьма.
– Но он ведь не на улице? – проговорила она и почувствовала, как слова застревают у нее в горле.
– Разумеется, нет, дорогая, – закудахтал старческий голосок, – иначе я бы так спокойно об этом с тобой не говорила.
– А где он? – Губы Светланы пересохли, а язык и нёбо стали шершавыми и противными. Силясь проглотить слюну, она сделала несколько движений, но в горле стоял ком, мешающий не только говорить, но и дышать.
– В данный момент у меня, и с твоего позволения, – голос Евы Юрьевны сочился сладчайшим нектаром, – он поживет несколько дней здесь. Нам необходимо обсудить с ним кое-какие вопросы, после чего он отправится домой. Ты не против? Я думаю, нет, – тут же добавила она, не дожидаясь ответа. – На сегодня все, – безапелляционно заявила вдруг она, словно устав от разговора. – Если будет что-то новое, я тебе позвоню. – И, не прощаясь, старая леди повесила трубку.
* * *
Милая манера Евы Юрьевны заканчивать телефонный разговор тогда, когда этого захотелось конкретно ей, новостью для Светланы не была, но каждый раз, сталкиваясь с бесцеремонностью бывшей свекрови, она приходила в состояние, близкое к негодованию. Старая мымра! Неужели нельзя было сообщить о Володе каким-то иным образом, не выливая на голову снохе ушат помоев?
Привычка не считаться с чувствами окружающих была отвратительной сама по себе, а от гадкой манеры свекрови елейно растягивать слова и хмыкать с видом полного превосходства над собеседником Свету просто выворачивало наизнанку. Подумаете, какая цаца, просто королева голубых кровей! От воспоминаний о надменном лице и царственном взгляде старухи Свету передернуло, и по рукам у нее побежали мелкие торопливые мурашки. Положив на дно чашки двойную порцию кофе и налив приличное количество коньяка, Светлана села с ногами в кресло и, твердо решив успокоиться, переключила свои мысли со свекрови на сына.
Хорошо все-таки, что Иван оказался прав и что вся эта неприятная история закончилась буквально в две недели. Слава богу, мальчик жив и здоров. Конечно, обидно, что он пошел не к матери, а к бабушке, но уж лучше так, чем слоняться неизвестно где. Несмотря на отвратительную манеру разговаривать, Ева Юрьевна сумеет присмотреть за ним лучше, чем кто бы то ни было, да еще и мозги на место поставит, в этом она специалист, ничего не скажешь, научить мужика уму-разуму у нее получается с пол-оборота.
Трусишка, наломал дров, а теперь спрятался за бабушкину спину – выручай! Ароматный терпкий напиток разливался приятными согревающими волнами, снимая напряжение и наполняя тело чувством успокоенности и защищенности. Вспомнив, как она сама в детстве бегала к бабушке жаловаться, и, хлюпая носом от подступивших горячих слез, под великим секретом поверяла страшно важные тайны, Светлана невольно улыбнулась: «Все мы одинаковые, просто за будничными делами и заботами наше детство уходит от нас все дальше и дальше, и порой бывает так, что, забыв о нем, мы пытаемся мерить наших детей другой меркой. День за днем поднимая планку все выше и выше, мы требуем от них того, чего не смогли достичь сами, не думая о том, что эту планку жизнь поднимет и без нас».
Поставив чашку на журнальный столик, Светлана закинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. По всему ее телу прокатилась блаженная волна обжигающего тепла, и сердце застучало мучительно часто. Удары были болезненными, но томительно сладкими и жгучими; разламывая плечи, они рывками скатывались книзу, отдаваясь в каждой клеточке гулкой пульсацией. От режущей боли хотелось плакать и в то же время тянуть ее до бесконечности, поднимаясь над собой и снова проваливаясь в пустоту. Незаметно веки Светланы отяжелели и сомкнулись окончательно, а затуманенное сознание провалилось в глубокую черную яму.
…Темное горло зеркального коридора постанывало под ногами Светланы гулкими стеклянными шагами, отражавшимися от серебристых стен и пола и разносившимися под бескрайней пустотой терявшихся впотьмах сводов пещеры стократным голодным эхом. С трудом вдыхая спертый, пахнущий плесенью и застоявшейся болотной жижей воздух, она продвигалась по этому тоннелю, со страхом передвигая тяжелые, негнущиеся ноги, и, покрываясь ледяными каплями пота, всматривалась в темные очертания впереди.
Расставив руки в стороны, она пыталась дотронуться кончиками пальцев до отблесков, мелькавших на серебре стен, но, коснувшись поверхности странных зеркал, тут же чувствовала, как ее рука уходит в жидкую мягкую ртуть, проваливаясь почти до локтя. Режущая тишина была острой и холодной, звенящей, словно отзвук далекого колокола на поминальной службе. Стараясь не разбить тонкую пластину пола, слегка подрагивающую под ее шагами, Светлана напряженно вслушивалась в стук окантованных железом каблуков и вглядывалась в далекий слабый свет, изредка мелькавший в гранях зеркал.
С каждым шагом спертый воздух становился все горячее; врываясь в гортань раскаленными потоками, он облизывал стенки сосудов, выхолащивая влагу шершавыми колючими ладошками языков и застилая глаза сухой мутной пленкой. Приоткрыв растрескавшиеся непослушные губы, Светлана остановилась и, закинув назад голову, попыталась глубоко вдохнуть. Острая режущая волна иглой прошила ее насквозь, и через блеклую муть, висящую в подземелье, она увидела, как зеркальный свод начал медленно ползти вниз, на нее.
Зачем она здесь? Отяжелевшее сознание подсказывало какой-то ответ, но мысли, цепляясь одна за другую, звучали в мозгу дикой какофонией, не позволяя сосредоточиться и найти выход. Каждый последующий шаг давался все тяжелее, ослабевшие от напряжения, дрожащие ноги двигались с трудом, а пройденный путь казался бесконечным мельканием гулких зеркальных пролетов, отсчитывающих то ли дни, то ли годы.
Из последних сил, развернувшись, она бросилась назад, но стена за ее спиной, раскалившись, превратилась в студенистую огненную массу, не дававшую ни единого отблеска, лишь тлевшую густыми багряными всполохами. Упав на колени, Светлана в бессилии коснулась лбом прохладных зеркальных плит пола и почувствовала, как шаткая поверхность начала вибрировать, постепенно заполняя все окружающее пространство давящим гулом.
Со стоном оторвавшись от спасительной прохлады пола, Светлана подняла голову и увидела, что, содрогаясь, потолок начинает постепенно проседать вниз, грозя расколоть хрупкое пространство на миллионы сверкающих осколков. Захрипев от усилий, она заставила себя встать и начать двигаться в сторону таинственно мерцающего огонька, точно зная, что в этом – ее единственное спасение.
Рвущееся из грудной клетки сердце колотилось частыми вязкими ударами, раскатываясь и звеня в висках оглушительным набатом; горящие от сухости глаза были наполнены мелкими частичками висевшей вокруг дымной пелены, а склеившиеся пересохшие губы застыли, словно столетняя кора старого негнущегося дуба с растрескавшейся от времени, потемневшей корой. Заставив себя пройти еще несколько шагов, Светлана вдруг увидела, что мерцающий огонек становится ярче, призывнее, и с удивлением почувствовала, что адское пекло отступает.
Шагнув на узкую полосу серебристой ступени, она увидела, что окружавшие ее зеркала перекосились и, хрустнув, миллионами острых осколков рухнули в пропасть. Сначала стало жутко тихо, но потом, разорвав тьму бесконечности, зеркальные обломки достигли дна и, издав режущий грохот, рассыпались стеклянной пылью. Не повернув головы, не удивившись, она поднялась еще на одну ступень, и, распахнув прозрачные двери огромного зала, вошла внутрь. Расступившись, стены отошли куда- то далеко, распахнув перед собой бескрайнее белое пространство, и перед Светланой открылся светлый мраморный зал, в центре которого стояло тяжелое зеркало в старинной бронзовой раме.
Спиной к Светлане стоял высокий мужчина в нелепом белом одеянии, напоминающем простыню. Блестящими серебряными ножницами он выстригал на своей голове огромные страшные проплешины. Откидывая отрезанные светлые пряди в сторону, он обреченно улыбался и только плотнее запахивал на себе болтавшиеся полы выбеленного холщового полотна.