Так чего же судачить о молодых? У каждого поколения свои ценности и свои причуды. Ева Юрьевна не была в восторге от современной моды, заставляющей ходить девчонок по зиме с голой поясницей. Мода, конечно, дело хорошее, но демонстрировать пирсинг на пупке лучше летом, хотя сейчас каждый старается жить так, как удобно лично ему. А может быть, молодые правы? В свою молодость Нестерова не могла себе позволить многого, потому что правила общественной морали диктовали свои непреложные законы, и теперь, если быть до конца честной, она даже завидовала этим мальчикам и девочкам. Наверное, это правильно – жить, перекраивая действительность под себя, а не наоборот. Ей легче было стереть ноги неудобной обувью, чем, убрав туфли в пакет, добраться до дома в купленных по дороге тапочках. Как же так, соседи могут увидеть – будет неудобно. А что, удобнее лечить дома кровавые мозоли?
Сейчас мир не стал лучше, он стал проще, но эта внешняя простота принесла много такого, чего Еве Юрьевне видеть не хотелось бы. Доверие, порядочность, воспитанность и уважение стали пустым звуком, мир стал злым и жестоким, ломающим тех, кто не в состоянии противостоять хамству и амбициям, основанным на толстом кошельке. В погоне за призрачным миражом успеха и благополучия люди растеряли самое главное, без чего жизнь не имеет смысла, становясь примитивной борьбой за выживание, – они потеряли способность дарить тепло и слышать друг друга. И самое страшное не в том, что люди растеряли свое богатство, гораздо страшнее, что они этого даже не заметили.
Звонок в дверь прервал ее философские раздумья. Даже если бы она не видела в окно внука, то догадаться, что за дверью именно он, было просто: нажав кнопку звонка, Володя не отпускал ее до тех пор, пока бабушка не открывала ему дверь.
– Здравствуй, бабушка, – проговорил он, переступая порог гостеприимной квартиры.
– Здравствуй, Вовчик, – неторопливо ответила та, окидывая внука внимательным взглядом.
На плече у него болтался рюкзак с вещами, светлая шевелюра была взъерошена, вопреки привычке к аккуратности, длиннющие шнурки ботинок затянуты кое-как, и сам он казался каким-то необыкновенно нервным и раздерганным на сотню отдельно существующих частей.
– Ты знаешь, Вовчик, когда-нибудь из-за тебя я плохо кончу, – произнесла Ева Юрьевна, протягивая руку и щелкая выключателем. Прихожая была достаточно большой, но темной и завешанной массой вещей, разглядеть из-за которых что-то нужное было крайне сложно.
– Почему именно из-за меня? – поинтересовался Володя, вытаскивая из нижнего ящика громоздкого резного гардероба свои тапочки.
– Мне нравится твоя логика, – «похвалила» внука бабушка. – Любой здравомыслящий человек в первую очередь поинтересовался бы у старой женщины, по какой причине она полагает, что дни ее будут вскорости сочтены. Но, судя по всему, моего внука не интересуют такие мелочи, ему важнее узнать, каким боком столь неординарный аспект касается конкретно его.
– Бабуль! – Володя выразительно посмотрел на старую леди.
– Ну ладно, – сжалилась та, видя, что внук раскаялся, – оставим это. Собственно, я заговорила об этом потому, что каждый раз, слыша твой звонок, мне приходит на ум, что происходит что-то из ряда вон выходящее, требующее не только моего экстренного вмешательства, но и немедленной эвакуации всех жителей из дома. Вовчик, к старым людям так звонить можно только в тех случаях, когда надвигающееся бедствие неотвратимо и оно представляет угрозу, перекрывающую последствия инфаркта от твоего звонка.
– Бабуль, не сердись. – Вовчик подошел, обнял ее и чмокнул в щеку. – У тебя не найдется чего-нибудь поесть, а то я такой голодный, что мне кажется, что я способен сгрызть собственные подошвы.
– Это неплохая идея, – усмехнулась Ева Юрьевна. – Знаешь, Вовчик, если бы люди могли питаться, как ты говоришь, подошвами, то ты бы умер от голода последним.
– Это почему?
– Потому что их размеры позволили бы тебе безбедно просуществовать достаточно приличное время.
– Ну, ба! – восхитился Володя. – У тебя не голова, а Дом Советов!
– Насчет Дома Советов ты явно мне польстил, – засмеялась Ева Юрьевна, и по ее лицу поползли лучики частых морщинок. – Но знаешь, не нужно обладать огромным даром провидения, чтобы по твоему внешнему виду догадаться, что тебе на хвост села неприятность.
Достав из холодильника кастрюльку с грибной лапшой, она поставила суп разогреваться.
– Знаешь, бабуль, мне иногда кажется, что у тебя внутри вмонтирована рентгеновская установка, позволяющая просвечивать людей насквозь.
– Я тебе говорила об этом еще тогда, когда ты был совсем крохой, – серьезно проговорила Ева Юрьевна, – но с определенного возраста ты почему-то перестал в это верить. – Чиркнув спичкой, она закурила, внимательно изучая лицо Володи. Посмотрев в лицо бабушки, он увидел, что в глазах ее живут сто чертиков, смеющихся на разные лады.
– Когда я был маленьким, я считал тебя почти волшебницей, которая знала обо мне все. До определенного времени мне казалось непостижимым, как можно видеть через стенку кухни то, что творилось у меня в комнате, – рассмеялся он. – Представляешь, я лазил по обоям этой стенки с лупой, выискивая дырочку, через которую ты подглядываешь за мной.
– Я видела твои титанические усилия, – кивнула головой старая леди, – поверь мне, со стороны это выглядело очень забавно.
– Однажды мне пришло в голову обернуться, – продолжал Володя, – и я так испугался, увидев отражение в зеркале и решив, что моя хитрость раскрыта. С перепугу я не мог понять, кто рассекретил мои коварные планы. Но когда наконец до меня дошло, что это мое собственное отражение, я, к своему великому удивлению, обнаружил, что с этой точки мне видно все, каждый уголок моей маленькой комнаты.
– И тогда тайна моего рентгеновского видения была рассекречена, – довольно улыбнулась Ева Юрьевна.
– Точно, – подтвердил Володя, дуя на ложку с супом и откусывая большой кусок мягкого хлеба. – Ба, ты гений! – проговорил он с набитым ртом, покачивая головой из стороны в сторону и прикрывая глаза от удовольствия.
– Кушай на здоровье, я рада, что тебе понравилось, – улыбнулась она.
Облокотившись на подоконник, Ева Юрьевна вдыхала запах табака и внимательно смотрела на внука. Обросший, нечесаный, весь сжавшийся в комок, плечи приподняты, будто готов спрятаться и убежать в любую минуту. И это ее внук!
– Судя по тому, с какой частотой и силой долбишь ложкой по тарелке, ты не ел суток двое, никак не меньше, – изрекла она, с жалостью глядя на мальчика. – На какой помойке ты жил последние несколько дней, Вовчик?
Не поднимая головы от тарелки, Володя сделал еще несколько глотков и отложил ложку в сторону. По тому, как он сжал в пальцах остатки хлеба, Ева Юрьевна поняла, что дело, которое заставило прийти внука именно к ней, крайне серьезно.
– Вовчик, глядя на тебя, можно предположить, что Вторая мировая – детская шалость по сравнению с той новостью, которой ты решил поделиться с бабушкой. – Внешне Ева Юрьевна вела себя как всегда, но внутренне она напряглась, не зная, что предположить. В таком состоянии внука она видела дважды в жизни: когда его хотели исключить из школы за страшную драку, в которой он был заводилой, и когда умерла его другая бабушка, мать Светланы.
– Ба, я попал в такую историю, что выбраться сам не смогу, а, кроме тебя, мне поделиться не с кем, – с трудом проговорил он.
Ева Юрьевна напряглась, вглядываясь в вихрастую макушку внука и хмуря брови. По-видимому, положение Володи было и впрямь серьезным, поэтому, против своего обыкновения она молчала, избегая каких-либо комментариев.
– Бабуль, я даже не знаю, как тебе сказать, у меня язык не поворачивается, – нервно проговорил он. Он закрыл лицо руками и остался сидеть неподвижно, тяжело дыша и с трудом сдерживаясь.
Первым порывом Евы Юрьевны было обнять внука, как в детстве, за плечи, прижать к себе и погладить по голове, но она заставила себя остановиться и достаточно сдержанно проговорить:
– Так дело не пойдет. Ты уже мужчина, так что брось все эти глупости и говори по существу.
Володя судорожно вздохнул, потом убрал руки от лица и поднял голову. Облизнув пересохшие губы, он собрался с силами и, словно бросившись в омут, начал с самого главного:
– Я должен тридцать тысяч рублей, которых у меня нет и в ближайшем будущем взять неоткуда. – Заставив себя произнести самое страшное, Володя почувствовал облегчение. Самое трудное было позади.