Прикидывая, чем можно порадовать старушку, Серега подумал, что лучше всего будет, если в ее доме появится настоящий цветной телевизор, а древний, полуразвалившийся черно-белый «Рекорд», доживавший свой век на трех колченогих подпорках, он собственными руками отнесет на ближайшую помойку, которая плачет по этой доисторической развалюхе уже лет двадцать. Конечно, на большой телевизор денег не наскрести, но зачем старой бабке огромный экран? Ей и маленького хватит, все равно любой ныне существующий аппарат больше того, который стоит у нее в углу и молит о пощаде. С новогодними скидками это выльется в пятерик, не больше.
Подсчитав сумму всех будущих покупок, он вывел, что из тридцатника у него должно остаться тысяч тринадцать, а с вычетом долгов, накопившихся за длительное время безденежья, – семь-восемь, но и это приличные деньги, которые он мог тратить на себя с чистой душой.
То, что благими намерениями дорога в ад вымощена, знает каждый, но редко кому приходит в голову примерить это одеяние на себя. Планируя покупку щедрых даров, Поперек не учел, что свое счастье он решил выстроить на несчастье другого. Сказать, чтобы он был злым по натуре, нельзя, но такая элементарная мысль просто не пришла ему в голову, вот и все.
Даже если бы вдруг ему захотелось задуматься над подобным вопросом, он вряд ли бы поступил иначе. В своих несчастьях этот Нестеров виноват сам, и винить в сложившейся ситуации кого-то постороннего просто глупо. Видимо, мальчик вырос в тепличных условиях, так и не поняв, что в борьбе за существование выживает сильнейший. Кого винить в том, что у юнца не работают мозги и полностью отсутствует инстинкт самосохранения? Только его и надо винить, да еще его непутевых родителей, не сумевших за полтора десятка лет вложить ему в голову эту простую истину.
В конце концов, ничего страшного в том, что произошло, нет. Пусть утешается тем, что не все потеряно, если потеряно не все, и пусть начинает с нуля, руки-ноги есть, значит, жить будет. По крайней мере, пусть все случившееся послужит для него хорошим уроком, и, может, до него хоть что-то дойдет, а то так и будет всю жизнь тепличной тряпкой. Может, он, Поперек, научит его уму-разуму, если учить больше некому. Он доброе дело сделает, и его наука обойдется этому паршивцу малой кровью, а другой не пожалел бы парня, выставив его на более значительную сумму. Но он, Поперек, добрый, зачем человеку жизнь портить? Учить не только можно, но и нужно, кто же, как не старший товарищ, поделится опытом? А вот портить не стоит.
Задавив маленького неудобного червячка совести, так некстати зашевелившегося внутри него, Серега вновь повеселел, представив себя в качестве покровителя. Все-таки здорово, что у него голова на плечах, а не пустой чугунок, как у этого нюни Нестерова. Вот и мать порадовать можно будет, и бабку, а от такого сына и внука, как Вовчик, одни беды в семье. Вот что значит неудачный ребенок!
Закончив философствовать, Серега скинул ноги с дивана, сунул их в тапочки и неслышно открыл дверь в большую комнату. Подойдя почти вплотную к часам, он сощурил свои близорукие глаза: обе стрелки слились в одну линию, растворившись друг в друге.
– Без пятнадцати девять, – негромко проговорил он, – пора вставать, нечего бока належивать, нужно делами заниматься.
Действительно, если Поперек хотел успеть на встречу, назначенную Володьке на десять утра у злополучного ларька, то ему следовало поторопиться, потому что до нее оставалось всего ничего, чуть больше часа.
* * *
– Бабуль, скажи, почему говорят, что внуков обычно любят больше, чем детей? – Володя взял бабушку под руку и, пытаясь подстроиться под нее, зашагал с ней в ногу.
– Видишь ли в чем дело, Вовчик, – заговорила Ева Юрьевна, не торопясь и обстоятельно взвешивая каждое свое слово. – Внуки – это цветы жизни на склоне твоих лет, они не могут не радовать глаз, и это вполне естественно. Но прийти к этому пониманию можно только с возрастом.
– Но разве дети – не те же, как ты говоришь, цветы жизни? – недоуменно приподнял брови он.
– Те же, – согласилась она. – Но не совсем. Дети – это, как правило, тоже цветы, но только, чаще всего, на могиле своих родителей.
– Это ты про отца? – поднял на нее глаза Володя.
– И про него тоже, – кивнула она.
Подхватывая колесами тонкий слой только что выпавшего снега, мимо них пробегали спешащие автомобили. Маленькие снежинки были невесомыми и легкими, словно пух; отброшенные струей встречного воздуха назад, они поднимались над дорогой и, хаотично вальсируя, снова опускались на землю. Цепляясь за подошвы, мелкие частички снега оставляли на асфальте некрасивые темные дыры следов, но падающий с неба белый пух тут же восстанавливал прежний порядок, засыпая мостовую заново.
Покачиваясь из стороны в сторону, сплетничали тополя. Задевая друг дружку тонкими кончиками промерзших ветвей, они многозначительно кивали на соседей и, осуждающе перестукиваясь, сухо похрустывали длинными нескладными суставами вытянутых пальцев.
Налегая что есть силы на неподъемные широченные скребки, расчищали улицы дворники. Снежные пушинки, сбившись в островерхую горку, катились на ладони скребка до тех пор, пока стальной нож не попадал на какую-нибудь неровность, и тогда, весело подпрыгнув, они разлетались в разные стороны, засыпая снова только что очищенные дорожки.
– Бабуль, а можно мне не идти домой, по крайней мере сейчас? Давай отмечать Новый год вместе, – нерешительно проговорил Володя. Увидев, что правая бровь Нестеровой иронично поползла вверх, он опустил голову.
– От самого себя не убежишь, – спокойно ответила Ева Юрьевна, – а трусость – худший из советчиков. Я понимаю, легче написать лист заново, чем что-то в нем переправлять, Вовчик, но иногда чистый лист – слишком непозволительная роскошь.
Володя молчал, пытаясь осмыслить то, что услышал, а Ева Юрьевна продолжала тихонько говорить. При этом дыхание ее сбивалось, а старческий дребезжащий тенор время от времени прерывался.
– Когда окончится вся эта неприятная история с деньгами, ты отправишься домой, к матери, независимо от того, хочется тебе этого или нет, и пообещаешь мне, что в следующий раз уйдешь из дома только тогда, когда станешь самостоятельным мужчиной, способным не только на эксцентричные выходки и громкие слова. Самостоятельность – это даже не материальная независимость от родных, это нечто большее, на что способны далеко не все, – уверенно проговорила она и громко выдохнула, пытаясь восстановить сбившееся от быстрой ходьбы дыхание.
– Бабуль, ты не торопись, – проговорил Володя, заботливо поддерживая старую женщину под руку и внимательно вглядываясь в ее лицо.
– В моем возрасте торопись не торопись, результат одинаковый: все равно всех задержишь, – чуть слышно проскрипела она, и Володя увидел, что Нестерова смеется.
– Бабуль, ну как ты можешь?! – сердито произнес он.
– Да ты не фыркай, Вовчик, это все дело житейское, – ответила она. – Знаешь что, пожалуй, дальше я не пойду, ты отправишься один. Иди и ничего не бойся, все будет так, как я тебе сказала. – И, проведя ладонью по непослушным вихрам внука, она стряхнула с его волос нападавшие снежинки.
– Хорошо, бабуль. Когда все закончится, я приду в сквер, ты жди меня там, – решительно проговорил он и широкими шагами направился через дорогу, к киоску, около которого была назначена встреча с Серегой.
Поперека еще не было, и Володя, забравшись под козырек автобусной остановки, стал дожидаться его прихода. Народа было много, видимо под самый Новый год у всех набралась масса неотложных дел, переносить которые в следующий не хотелось. С пакетами и коробками люди штурмовали подножку автобуса, тесня, подталкивая друг друга и уговаривая пройти в середину салона. Маршрутные такси проскальзывали, не останавливаясь, несмотря на убедительные просьбы желающих, стоящих на кромке проезжей части и отчаянно сигнализирующих руками.
В нескольких метрах, за остановкой, раскинулся елочный базар. Почему-то в этот год москвичи не спешили покупать лесных красавиц, предпочитая им искусственных близнецов. То ли цены были поднебесными, то ли не хотелось потом подолгу выковыривать из паласа иголки, но елочный бизнес в этом году оказался почти убыточным. Самые хитрые ждали сегодняшнего вечера, когда, побросав свой живой товар, елочные «бизнесмены», махнув на все рукой, отправятся восвояси, и продавцы, рассчитывавшие на баснословные прибыли, скучали в гордом одиночестве, с разочарованием посматривая на потенциальные кошельки, пробегающие мимо них.