– У женщины есть проверенное веками оружие, с которым мужчинам не справиться никогда, сколько бы они ни старались, – уверенно заявила она.
– Слезы? – подсказала Света.
– Как бы не так, не дождутся, – задорно отозвалась та. – Ты в эти штучки-дрючки из романов не очень верь. Есть другая вещь, менее известная, зато действует безотказно. Чтобы добиться своего, не нужно ни у кого ничего выпрашивать, а тем более рыдать, нужно просто знать слабые места мужиков и уметь обратить их слабости себе во благо.
– А при чем здесь торт?
– Я тебе про него и толкую, – отозвалась Александра. – Вчера я попросила своих скинуть с балкона снег, так, не называя никого конкретно. А у мужчин как? Если тебя конкретно не назвали, значит, это к тебе не относится. Я, недолго думая, вынесла коробочку на балкон, там же сейчас как в холодильнике, и решила, что если хоть один из них пойдет бороться со снегом, значит, торт – его законный приз, а если нет – значит, не судьба. Ты же понимаешь, что сегодня утром, когда они все расползлись по своим делам, снег пришлось сбрасывать мне? Вот я и рассудила, что будет справедливо лишить этих лентяев награды.
Прерывая патетическую речь Александры, на плите тоненько и сиротливо засвистел чайник.
– А куда все твои мужчины подевались? – спросила Светлана.
– Старшенький сегодня в ночную на заводе.
– Бедный! – посочувствовала Света.
– Ничего не бедный, – возмутилась Александра, и ее черные глаза озорно сверкнули. – Вот если дома будет сидеть день и ночь, тогда действительно бедным станет, и мы все вместе с ним. Ой! – вдруг вспомнила она и полезла в карман. – Совсем забыла, зачем пришла. Я же долг собралась отдать. Вот, спасибо, Светик, ты нас очень выручила. – Александра положила на стол две бумажки по тысяче и аккуратно застегнула на пуговку карман. На ней были старенькие домашние джинсы и мужская рубашка навыпуск с потертым воротником и подвернутыми до локтя рукавами.
– Саш, если тебе нужно, оставь, отдашь позже, – сказала Светлана, пододвигая деньги ближе к Александре.
– Деньги – такая штука, что они нужны всегда, – качнула головой та, – и чем больше их у тебя, тем больше тебе требуется. Это необъяснимый парадокс, но так оно и есть. Спасибо, Светик, но долг есть долг, его нужно отдавать, я к тебе и так каждый месяц как в кассу взаимопомощи ныряю. Ничего, старшенький сказал, что на этой неделе у него зарплата будет, так что справимся.
– Хорошо, – не стала настаивать Света. – Нужно будет – заходи. – Она убрала деньги за стекло кухонной полки и стала разливать чай. – А остальных мужчин ты куда дела?
– Руслан в институте, у него сессия вовсю, Кирюха в школе на дополнительных у химозы, – двоек наполучал, а теперь грехи замаливает, а Антошка у приятеля, его хлебом не корми, дай на компьютере повисеть.
Александра пододвинула к себе чашку и внимательно посмотрела на Светлану. Внешний вид подруги ей не понравился. Зная Свету столько лет, она видела то, на что посторонний не обратил бы внимания. Уголки плотно сжатых губ Светланы были опущены вниз, лицо слегка осунулось и потемнело, а глаза, даже когда она пыталась улыбаться, оставались неживыми, погасшими, утратившими былой задор и радость. Во всех ее жестах – в повороте головы, в улыбке – чувствовалась боль и глубокое страдание, прикрываемое терпеливым молчанием и отчаянием.
– Свет, скажи, до каких пор ты намерена грызть себя поедом? – неожиданно произнесла Александра, ставя чашку на блюдце.
– Ты о чем? – неохотно откликнулась та.
– Ты думаешь, мне ничего не видно? – решительно проговорила Александра. – Да я же тебя как облупленную знаю. Столько, сколько я тебя знаю, нормальные люди не живут. То, что ты над собой вытворяешь, – это противоестественно, это не укладывается ни в какие рамки. Ты же загонишь себя в гроб окончательно.
– Саш, прости, я не хочу говорить на эту тему даже с тобой, – наклонила голову Светлана. – Не обижайся на меня, но я пока не готова к этому. Может быть…
– Может быть! Когда-нибудь! Где-нибудь! Да брось ты! Носить в себе горе – последнее дело, кроме того что оно прокрутит внутри тебя дырку, ничего другого из этого не получится. Я не намерена лезть к тебе в душу, давать советы, которых ты все равно не послушаешься, и не стану записываться к тебе в исповедники. Бывают такие моменты, когда человеку действительно нужно побыть одному, но у каждого есть на земле место, где его горе разобьется вдребезги, нужно только хорошенько поискать его.
– А если такого места нет? – подняла глаза Светлана.
– Есть, – уверенно проговорила Александра. – Есть, иначе и быть не может, и, если ты его не нашла, значит, не там искала.
– И где же мне его, по-твоему, искать?
– А вот это тебе виднее.
…На улице давно стемнело, в доме напротив один за другим гасли желтые квадратики окон, в щелочку не до конца зашторенных гардин проникал размытый свет уличных фонарей. Проносясь мимо, фары машин на короткий миг освещали дорогу, и тогда по потолку комнаты пробегали яркие полосы света.
Размышляя над словами Александры, Светлана смотрела на эти всполохи и думала о своей жизни, смятой, скомканной, искалеченной, разорванной на множество мелких лоскутков ускользающих в небытие дней. Словно на оставленном пожарищем безобразном черном пепелище, догорало все, что было когда-то бесконечно дорого. Жизнь, утратив смысл, неслась по замкнутому кругу, наполняя гулкую пустоту прожитых дней одиночеством и серой обыденностью. Целыми днями, пытаясь обмануть себя, она куда-то спешила, за чем-то шла, с кем-то здоровалась и прощалась, но наступал вечер, хваткие пальчики тоски снова добирались до ее горла, и все начиналось заново.
Где же она, та гавань, о берег которой ее беда разобьется вдребезги, и есть ли она вообще? Жизнь нещадно гнет ее и ломает, и что толку в сопротивлении, ведь до неба все равно не достать, сколько ни тянись, а до земли близко, так близко, что можно дотянуться рукой, стоит только переломить себя и встать на колени. Здесь, у самой земли, тепло и безопасно, здесь, у самой земли, спокойно и удобно. Может, ну его, небо, с его необъятной высотой и ледяным равнодушием?
Шум автомашины разрезал тишину ночи, и внезапно через прорезь гардин комната осветилась ярким желтым лучом промелькнувших фар. Свет их был настолько резок, что на высветившейся полосе потолка стало видно все до мельчайших трещинок. Луч разрезал комнату пополам и исчез, звук мотора стал стихать, но в эти несколько коротких секунд произошло что-то такое, чего нельзя было ни объяснить, ни понять рассудком. Скользнувший по потолку луч будто яркой вспышкой осветил глубины подсознания, неожиданно расставив все по своим местам.
Потрясенно глядя туда, где только что была полоса яркого света, а теперь воцарилась тьма, Светлана вдруг поняла, что гавань, о которой ей сегодня говорила Александра, существует и что есть человек, голос которого либо разрушит ее жизнь окончательно, либо вернет ей утерянный смысл.
* * *
Выйдя из долгого оцепенения и устыдившись собственной безалаберности, в Крещение природа вдруг вспомнила, что на свете существует зима, и на город, еще недавно тонувший в грязи и слякоти, обрушился снег. Прохудившееся небо, вспарывая запасы своих кладовых, вываливало на город бесконечные мешки белых перьев, стараясь загладить свою невольную вину перед грозной хозяйкой холодов и метелей.
Две недели подряд хмурое небо, униженно касаясь лбом земли, молило о прощении, переворачивая все вверх дном и ставя с ног на голову. Колкий секущий снег, злобно швыряемый недобрым ледяным ветром, сменялся танцем нежных разлапистых снежинок, неспешно спускавшихся с высоты и щекотавших щеки прохожих. Захлебываясь в сугробах, буксовали снегоочистительные машины; истошно надрываясь, хрипели клаксоны автомобилей; исчезая в мутной снежной пелене, звенели осторожные трамваи; проседая под неподъемным грузом, почти царапая пузом землю, обиженно пыжились грузовики.
Ровно через две недели, проверив на прощание все закутки и закоулки, январь покинул город, уступив место сияющему голубоглазому февралю. Искупив невольные прегрешения, распрямилось сгорбленное униженное небо. Вытряхнув на землю остатки снежных перьев, оно разгладило недовольные морщины и лучезарно заулыбалось.
Золотясь под лучами солнца, с крыш домов в ледяное бездонное небо уносились прозрачные полоски дыма; под ногами рассыпанными шариками пенопласта поскрипывал примятый снег, а в высоченных сугробах, накиданных дворниками по краям дорог, своевольный ветер нарезал лабиринты замысловатых ходов, выпирающих тонкими острыми пластинами.