— Простите, сударь, но я даже не знаю, с кем имею честь говорить.
— Мое имя вам ничего не скажет, сударыня, так как вы никогда его не слышали. Меня зовут Максимильен де Вилье, но, к счастью, я не совсем незнакомый вам человек, как вы полагаете. Вчера меня представили господину де Шамбле. Мы сидели рядом за столом и долго говорили с ним за ужином и после ужина. Он пригласил меня в ваше поместье в Берне на открытие охотничьего сезона, и, не решаясь нанести вам визит, я намеревался сегодня же иметь честь послать вам свою визитную карточку.
Поклонившись, я прибавил:
— Сударыня, господин де Шамбле — очень достойный человек.
— Да, сударь, очень достойный, вы правы, — произнесла г-жа де Шамбле.
При этом она вздохнула — точнее, у нее вырвался вздох.
Я воспользовался недолгой паузой, последовавшей за вздохом, чтобы приглядеться к просительнице.
Это была молодая женщина лет двадцати трех-двадцати, четырех; выше среднего роста, с тонким и гибким станом, угадывавшимся под широкой свободной накидкой ее платья; с синими глазами такого темного цвета, что на первый взгляд они казались черными; с белокурыми волосами, ниспадающими на английский лад; темными бровями, мелкими белыми зубами и накрашенными губами, подчеркивавшими бледный цвет ее лица.
Во всем ее облике чувствовалась некая усталость или печаль, выдававшие человека, который устал бороться с физической или душевной болью.
Все это внушило мне еще более страстное желание узнать, что привело эту женщину в префектуру.
— Сударыня, — сказал я, — если я стану расспрашивать вас о причине, по которой вы почтили нас своим визитом, вам, возможно, покажется, что я хочу сократить счастливые мгновения нашей беседы с глазу на глаз, но, признаться, мне не терпится узнать, чем мой друг может быть вам полезен.
— Вот в чем дело, сударь: месяц тому назад состоялась жеребьевка рекрутского набора. Жениху моей молочной сестры, которую я очень люблю, выпал жребий идти в солдаты. Это молодой человек двадцати одного года; на его содержании находятся мать и младшая сестра; кроме того, если бы ему не выпало идти в армию, он женился бы на любимой девушке. Таким образом, его невезение принесло горе сразу четверым.
Я поклонился, показывая, что внимательно слушаю.
— Так вот, сударь, — продолжала г-жа де Шамбле, — призывная комиссия, возглавляемая господином де Сеноншем, будет заседать в следующее воскресенье. Стоит господину префекту сказать хотя бы слово врачу, который будет проводить медицинский осмотр, и бедного юношу освободят от воинской повинности, а ваш друг осчастливит четырех человек.
— Однако тогда он, возможно, сделает несчастными четверых других, — ответил я с улыбкой.
— Каким образом, сударь? — спросила г-жа де Шамбле с удивлением.
— Это вполне вероятно, сударыня. Сколько молодых новобранцев требуется округу, где живет ваш подопечный?
— Двадцать пять.
— Есть ли у юноши какие-нибудь основания для того, чтобы его освободили от службы?
Госпожа де Шамбле покраснела.
— По-моему, я сказала вам, — пробормотала она, — что пришла попросить господина префекта об одолжении.
— Простите меня за прямоту, сударыня, но это не одолжение, а несправедливость, которая обрушится на какую-нибудь другую семью.
— Я вас не понимаю, сударь.
— Но это же очень просто, сударыня. Требуются двадцать пять новобранцев. Предположим, не отдавая никому предпочтения, что к службе годен лишь каждый второй. Таким образом, общее число молодых рекрутов возрастает до пятидесяти, а пятьдесят первому ничего не грозит. Вы понимаете меня, сударыня?
— Вполне.
— Так вот, если в качестве одолжения одного из двадцати пяти молодых людей освободят от службы, пятьдесят первый, находившийся под защитой своего номера, пойдет в армию вместо него.
— Это так, — вздрогнув, проговорила г-жа де Шамбле.
— Следовательно, сударыня, я был прав, когда сказал, что из-за счастья четырех ваших знакомых могут стать несчастными четверо других и что одолжение, которое мог бы сделать вам мой друг, возможно, обернется несправедливостью.
— Вы правы, сударь, — сказала г-жа де Шамбле, вставая, — мне остается только попросить вас кое о чем.
— О чем же, сударыня?
— Отнесите поступок, на который я некстати отважилась, на счет моей легкомысленности, а не слабодушия. Я просто не подумала. Мне важно было лишь одно: спасти бедного мальчика, необходимого своей семье. Нельзя так нельзя, давайте забудем об этом. В мире прибавятся еще четыре несчастные души, но этого никто не заметит.
Госпожа де Шамбле смахнула слезу, блестевшую на ее ресницах, словно капля росы, и, кивнув мне на прощание, направилась к двери.
Я смотрел, как она удаляется, и сердце мое болезненно сжалось.
— Сударыня, — обратился я к ней.
Женщина остановилась.
— Не будете ли вы так любезны тоже сделать мне одолжение?
— Я, сударь?
— Да.
— Какое же?
— Присядьте еще на миг и выслушайте меня.
Госпожа де Шамбле печально улыбнулась и вернулась на прежнее место.
— Я резко говорил с вами, сударыня, и было бы непростительно с моей стороны, если бы я не предложил вам способ все уладить.
— Какой способ?
— Сударыня, одни купцы торгуют мертвой плотью — они зовутся мясниками; другие продают живую плоть: их имена мне неизвестны, но я знаю, что такие люди где-то есть и у них можно купить замену для вашего подопечного.
Невыразимо грустная улыбка промелькнула на лице г-жи де Шамбле.
— Я думала об этом, сударь, — произнесла она, — но…
— Но?..
— Мы не всегда можем позволить себе такую роскошь, как доброе дело. Замена для новобранца стоит две тысячи франков.
Я кивнул.
— Если бы я располагала своими деньгами, — продолжала она, — я бы отдала их не раздумывая, но мое состояние принадлежит мужу, точнее, он им распоряжается, и я сомневаюсь, что господин де Шамбле позволит мне взять эту сумму, так как моя молочная сестра для него ничего не значит.
— Сударыня, — спросил я, — не могли бы вы позволить постороннему человеку совершить добрый поступок, коль скоро это не удается сделать вам?
— Я не понимаю вас, сударь, ведь я не допускаю, что вы предлагаете мне купить замену для моего подопечного, — ответила г-жа де Шамбле.
— Простите, сударыня, — настаивал я, видя, что она снова собирается встать, — и все же соблаговолите выслушать меня до конца.
Госпожа де Шамбле осталась на месте.
— Я никогда не играл, так как поклялся, вернее, пообещал своей матушке этого не делать. Сегодня ночью мой друг Альфред де Сенонш вынудил меня доверить ему сто франков, чтобы пустить их в игру. Поставив деньги на кон, он выиграл шесть или семь тысяч, часть из которых, вероятно, принадлежит вашему мужу. Утром Альфред вручил мне выигрыш, и я согласился взять его, заранее решив, что потрачу эти деньги на доброе дело или на несколько добрых дел. Бог прочитал мои мысли и послал мне вас, сударыня, чтобы я немедленно осуществил свое намерение.
Госпожа де Шамбле не дала мне договорить. Поднявшись, она сказала:
— Сударь, вы, должно быть, понимаете, что я не могу принять подобное предложение.
— Поэтому, сударыня, я делаю его не вам, — возразил я. — Вы лишь укажете мне, где болезнь, которую я могу излечить, или слезы, которые я могу осушить. Я пойду туда, чтобы излечить эту болезнь и осушить эти слезы — от вас же не потребуется даже благодарности. Вскоре, когда станут собирать пожертвования для какой-нибудь бедной семьи, деньги на восстановление храма или покупку места для погребения, я тоже приду к вам, сударыня, и протяну свою руку, а вы положите туда луидор. В таком случае, вы дадите мне больше, чем я даю вам сегодня, так как это будут ваши личные сбережения, в то время как я хочу вручить вам две тысячи франков, ниспосланные мне судьбой, а если вы их примете, то скажу — Провидением.
— Вы можете дать мне честное слово, — взволнованно спросила г-жа де Шамбле, — что получили эти деньги при обстоятельствах, о которых рассказывали?
— Клянусь, сударыня, я не стал бы лгать, даже ради того чтобы заслужить право совершить доброе дело.
Госпожа де Шамбле протянула мне руку, и я почтительно поцеловал ее.
Почувствовав прикосновение моих губ, женщина вздрогнула и слегка отпрянула.