Я облегченно вздохнул, лишь когда мы вышли из церкви на свежий воздух и увидели дневной свет.
Впрочем, тут же произошло событие, без труда вернувшее мои мысли в обычное русло.
У дверей церкви Грасьена ждал почтальон. Он вручил ему письмо с гаврским штемпелем.
Послание гласило:
«Ваш дядя Доминик скончался. Он оставил Вам небольшой дом по адресу: Церковная улица, № 12. Перед смертью он изъявил желание, чтобы Ваш свадебный пир состоялся в этом доме.
Грасьен прочел письмо дважды.
— Надо же! — воскликнул он. — Вот так шутка!
Молодой человек передал письмо жене.
Зоя, прочитав, передала его графине.
Госпожа де Шамбле посмотрела на меня, и я понял, что она догадалась, в чем дело.
— Что вы на это скажете, госпожа графиня? — спросила Зоя.
— Да, что вы скажете? — настаивал Грасьен. — Я, например, нахожу, что нельзя так разыгрывать мужчину в день свадьбы, а то у него потекут слюнки.
— Возможно, это не шутка, — промолвила графиня.
— А что же еще? — спросил Грасьен. — У меня всегда, всю мою жизнь, был только один дядя — вот он! — и, слава Богу, он не думал мне ничего дарить. Не так ли, дядюшка?
— Это не имеет значения, — произнесла графиня, — давайте посмотрим на этот дом.
— Но ведь дом двенадцать принадлежит папаше Дюбуа! — воскликнул Грасьен.
— Этот человек продал трех сыновей, — заметила г-жа де Шамбле, — значит, он мог продать и свой дом.
Затем, обернувшись ко мне, она спросила с милой улыбкой, словно стараясь развеять мою тревогу, отчего бы она ни проистекала:
— Вы ведь со мной согласны?
— Разве я посмел бы в чем-то с вами не согласиться? — ответил я. — Пойдемте туда!
— И все же… — начал Грасьен.
— Делай, что тебе говорят, дуралей! — перебила его Зоя. — Наверное, кто-нибудь мог бы посмеяться над нами, если б захотел, но кому придет в голову смеяться над госпожой графиней?
Произнеся это, Зоя посмотрела на меня.
— Видит Бог, что это не я, — был мой ответ. — Итак, если госпожа графиня рискнет попытать удачу вместе со мной, я покажу ей дорогу.
— Пропустите господина де Вилье, — сказала Зоя и отошла в сторону.
Нас с графиней пропустили вперед.
Через пять минут мы подошли к дверям дома № 12.
В доме царило оживление — слуги из гостиницы «Золотой лев» во главе со своим хозяином заканчивали накрывать столы в мастерской нижнего этажа, стены которой были увешаны столярным инструментом: пилами, рубанками, фуганками, стамесками и т. п. Кухня пылала жаром, а маленькая столовая, превращенная в буфетную по случаю торжественного события, являла взору расставленные полукругом разнообразные вина для праздничного обеда и завершающего его десерта.
— Черт возьми! — воскликнул Грасьен, окинув мастерскую беглым взглядом. — Дядя Доминик знает толк в жизни!
— Значит, — весело отозвалась Зоя, — первый этаж тебя устраивает?
— Ну да, вполне, — ответил Грасьен, — здесь все очень мило.
— Надо бы осмотреть и второй этаж, чтобы узнать, так же ли он придется вам по вкусу, — предложил я.
— Ну, конечно, — сказала Зоя, взяв мужа за руку, — давайте поднимемся на второй этаж.
— А вы не хотите на него взглянуть? — окликнул Грасьен пришедших на свадьбу юношей и девушек.
Затем он обратился ко мне и графине:
— Вас я не принуждаю; думаю, что вы и так уже все видели.
Графиня собиралась ответить «нет», но я остановил ее.
— Позвольте попросить вас принять участие в сюрпризе, который мне удалось устроить, сударыня, — сказал я, — и если этот пустяк заслуживает награды, я буду вдвойне счастлив получить ее от вас — в таком случае, награда значительно превзойдет величину заслуги.
— Хорошо, — согласилась г-жа де Шамбле, — но с одним условием: вы мне обо всем расскажете.
— О! Рассказывать почти нечего, сударыня, — ответил я, указывая на открытую дверь в сад, сквозь которую виднелись плодовые деревья и цветочные клумбы.
Графиня устремилась в сад, как бы повинуясь моему внушению, и вскоре мы оказались под аркадой, густо увитой виноградом, который не пропускал ни единого солнечного луча.
— Посмотрим, так ли уж вам нечего рассказать, — произнесла Эдмея, снова переведя разговор на мой подарок новобрачным.
— Я имел честь говорить вам, сударыня, когда мне впервые посчастливилось вас увидеть, что, не будучи игроком, я, тем не менее, выиграл в карты довольно крупную сумму.
— Ваш выигрыш составил семь тысяч триста франков?
— Когда вы рассказали мне о Зое и Грасьене, я решил вложить эти деньги в устройство их быта, и, таким образом, освятить золото, происхождение которого казалось мне не совсем безупречным. Как вам известно, я дал Зое две тысячи франков на выкуп ее жениха, а затем истратил три тысячи на этот дом. Я приобрел его как посредник, чтобы молодожены сообща владели собственностью. Наконец, на оставшиеся две тысячи триста франков я купил инструменты и мебель. Как видите, счастье супружеской пары обошлось мне недорого.
— Счастливее всех тот, кто может делать других счастливыми! — воскликнула графиня, пожимая мне руку.
Мы продолжали гулять; г-жа де Шамбле погрузилась в свои мысли, и вскоре ее задумчивость обернулась печалью.
Я увидел, как две слезинки показались в ее глазах, покатились по длинным ресницам и, подобно каплям росы, упали на траву.
Забыв о моем присутствии, графиня приложила к глазам носовой платок.
Некоторое время я молчал, не решаясь беспокоить ее, а затем произнес как можно осторожнее, чтобы постепенно вывести ее из забытья:
— Сударыня, я позволю себе кое-что вам сказать.
Графиня подняла на меня свои голубые глаза: в них еще блестели слезы.
— Что именно? — спросила она.
— Я знаю, какое воспоминание заставляет вас плакать.
— Неужели? — удивилась она и, покачав головой, с грустной улыбкой прибавила: — Это невозможно!
— Вы думаете о поместье Жювиньи.
— Я? — вскричала Эдмея, глядя на меня с испугом.
— Вы вспоминаете маленькую комнату, обтянутую белым муслином поверх небесно-голубого атласа.
— Боже мой! — воскликнула графиня.
— Вы также мысленно обращаетесь с молитвой к той небольшой мраморной Богоматери, что хранит ваш венок и букет флёрдоранжа.
— Да, она сберегла его, — произнесла г-жа де Шамбле с еще более печальной улыбкой.
— Стало быть, я был прав, — продолжал я, — когда говорил, что знаю, о чем вы думаете.
— Мне неизвестно, сударь, — сказала графиня, — каким образом вы проникаете в чужие сердца, но я не сомневаюсь, что этот божественный дар был ниспослан вам за то, что вы утешаете страждущих.
— Но если страждущие нуждаются в моем утешении, сударыня, им следует поведать мне о причине своих страданий.
— Раз эта причина вам уже известна, что еще они должны вам сказать?
— Разве вы не чувствуете, сударыня, что можно успокоить боль, излив ее в сердце друга? Жидкость, переполняющая одну чашу, легко умещается в двух кубках. Расскажите мне о Жювиньи, сударыня, а также о той благословенной поре, когда вы там жили… Поплачьте, рассказывая об этом, и вы увидите, как слезы унесут былую горечь ваших страданий.
— Да, я с вами согласна, — призналась графиня.
Мне не пришлось ее больше уговаривать, тем более что она и сама, видимо, испытывала потребность поплакать, к чему я ее призывал.
— Да, — продолжала г-жа де Шамбле, — когда я узнала о продаже Жювиньи, это было для меня страшным ударом. Я рассердилась на господина де Шамбле не за то, что он продал землю, и даже не за то, что он продал дом, а за то, что он не предупредил меня об этом заранее, чтобы я могла вынести из маленькой комнаты, о которой вы каким-то образом узнали, дорогие мне с детства и юности предметы, ведь память о них хранит мое сердце… Если бы только, — добавила графиня, — если бы только я могла взглянуть на свою комнату в последний раз, навеки проститься с любимыми вещами и помолиться у ног моей бедной маленькой Богоматери, это не избавило бы меня от страданий, но, возможно, боль была бы не такой сильной. Бог не даровал мне такого утешения… Давайте поговорим о чем-нибудь другом, сударь.