Александр Дюма - Госпожа де Шамбле

— До свидания, а вскоре я скажу тебе «прощай!».

По мере того как этот звук становился все тише, мое сердце все сильнее сжималось. Я провожал Эдмею три раза вместо одного: сначала — на дороге, затем — в гостиничном номере и, наконец, когда смолк стук колес экипажа. Таким образом я старался хоть немного смягчить боль расставания, но вместо этого она стала еще более невыносимой.

Я полагал, что смогу остаться в этой комнате и провести в ней ночь, но через полчаса понял, что это невозможно, так велика была моя потребность в воздухе и движении.

Нас разделяло всего несколько льё, и следовало увеличить это расстояние: пока оставалась малейшая возможность снова увидеть Эдмею до того, как приедет ее муж, я не мог за себя ручаться.

По ее словам, г-ну де Шамбле, вероятно, скоро потребуются деньги для игры, и он снова покинет жену. Следовательно, я должен был отправиться в Париж и договориться с г-ном Лубоном, чтобы граф получил у него необходимую сумму.

Паспорт, как всегда, был при мне. Я поспешил на почту и взял там напрокат кабриолет и лошадей.

Я ехал на почтовых всю ночь, надеясь, что физическая усталость победит или хотя бы облегчит душевную боль.

Экипаж доставил меня в Руан перед отправлением первого поезда, и в полдень я уже был в Париже.

По дороге, на одной из станций, мне показалось, что в окне встречного поезда промелькнуло лицо г-на де Шамбле.

Вместо того, чтобы в этом убедиться, я отвернулся: граф внушал мне глубочайшее отвращение.

Ах, если бы он уехал до 8 ноября, чтобы в этот роковой день я мог находиться подле Эдмеи!

Однако граф написал, что пробудет в Берне неделю. Как бы то ни было, я поспешил к своему нотариусу. Господин Лубон был готов предоставить в распоряжение г-на де Шамбле сто тысяч франков.

Я полагал, что для игрока этих денег окажется достаточно.

После встречи с нотариусом ничто больше не удерживало меня в Париже. В течение дня я сделал несколько покупок, не сомневаясь в том, что если ожидаемое несчастье произойдет и я не умру от горя, мне придется покинуть Францию.

Я приобрел два ружья и карабин, пополнив свой запас оружия, и заказал себе дорожный несессер — на это ушел весь день 3 ноября.

Вечером я отправился в Оперу, но вышел из зала еще до того, как отзвучала увертюра.

Мне пришло в голову, что следует уговорить кого-нибудь из лучших парижских врачей поехать в Берне, как бы дорого это ни обошлось. Но каким образом обосновать свою просьбу? Женщина, к которой я хотел пригласить врача, была полна сил и не жаловалась на здоровье. Я мог сослаться лишь на пророчество, полученное с помощью магнетического воздействия, но медики не признают магнетизма. Любой врач, к которому бы я обратился, принял бы меня за сумасшедшего.

Рой мыслей лихорадочно кружился в моей голове, не давая уснуть. Утром я почувствовал себя разбитым, но было уже 4 ноября.

Я уехал из Парижа с одиннадцатичасовым поездом, следовавшим в Руан. В Руане я сел в тот же самый кабриолет, который нанимал в Кане, приказал запрячь в него почтовых лошадей и в тот же вечер прибыл в Рёйи.

Вероятно, я ужасно изменился, так как, увидев меня, Альфред сразу же спросил:

— Ты страдаешь?

— В моей душе сущий ад, — ответил я.

— Господин де Шамбле вернулся второго.

— Я знаю, но переживаю не из-за этого.

— А из-за чего же?

— О! Ты ничем не сможешь мне помочь.

— Ты ошибаешься: если я узнаю причину твоего горя, то смогу разделить его с тобой, — возразил Альфред.

— Ты прав, — согласился я и бросился в его объятия. — О друг мой, мое сердце разрывается от отчаяния!

Я рассказал Альфреду все.

Мне думалось, что этот скептик посмеется над моими мучениями, но он заплакал вместе со мной.

— Ты очень любишь эту женщину? — спросил мой друг.

— Даже если бы я сказал «Больше чем жизнь!», я бы ничего не сказал.

— Ты нашел какой-нибудь выход?

— Нет. Разве можно перехитрить смерть?

— Ты считаешь, что такая угроза действительно существует?

— Друг мой, предчувствия Эдмеи еще ни разу меня не обманули. Я уверен, что ее жизнь в опасности.

— В таком случае, надо предусмотреть все заранее.

— Я уже все предусмотрел.

Я поведал Альфреду о своих приготовлениях к отъезду.

Он изучил мои рекомендательные письма, векселя и паспорт.

Дойдя до паспорта, мой друг произнес:

— Постой, нам следует позаботиться еще кое о чем.

— О чем же?

Альфред позвонил, и тотчас же появился слуга.

— Скажите моему секретарю, — распорядился Альфред, — чтобы он прислал мне чистый паспорт.

Вскоре слуга принес печатный бланк.

— Садись за стол и заполни этот паспорт своей рукой, — велел мой друг.

— Зачем?

— Затем, что, если тебе придется что-нибудь туда вписать, новая запись должна быть сделана одной и той же рукой.

Я безропотно повиновался, недоумевая, для чего это может понадобиться.

Когда я заполнил документ, Альфред подписал его и разорвал мой прежний паспорт.

— Ты веришь в Бога? — неожиданно спросил он.

— По-моему, я всего лишь суеверен, — ответил я.

— Черт возьми! — воскликнул мой друг. — Именно это меня и тревожит: верующие, в отличие от других, находят в себе силы для борьбы с унынием. Во всяком случае я рад, что послал тебе в Берне сельского кюре — он поддержит тебя и утешит в трудную минуту.

— Я знаю это и очень рассчитываю на него.

— Если бы я мог хоть чем-то помочь тебе, мой бедный друг, я сказал бы, что последую за тобой; но я буду только мешать. В чрезвычайных обстоятельствах, подобных тем, в каких ты сейчас находишься, лучше всего ни от кого не зависеть и самому принимать решения. Я не говорю о деньгах, и мне незачем повторять, что если тебе потребуется моя жизнь, то я отдам ее без колебаний. Помни, наконец, что ты мужчина, и мужественно жди дальнейших событий.

И, пожав мне руку в последний раз, он вышел.

Следующая ночь прошла более спокойно: поговорив об Эдмее и открыв другу свое истерзанное сердце, я почувствовал значительное облегчение.

После этого я весь день гулял по парку, любовался цветами, лежа на берегу реки, и бросал цветы в воду, а течение подхватывало и уносило их.

Сначала они плыли в Сену, а затем устремлялись к морю — иными словами, в бездну.

Такова жизнь.

На следующий день, 6 ноября, Грасьен привез письмо от Эдмеи.

В нем говорилось следующее: