Здесь царила странная, тревожная суета. Бледные братья Желябужские то заходили в невестины палаты, то выходили. Боярыня Федора, не заметив князя, пробежала мимо него с ушатом, девки спешили внутрь с полотенцами.
Пока Борис Михайлович размышлял, как поступить, в тереме появился его брат, ведя за собою смуглого, как мореный дуб, и черноглазого араба Балсыря; вечно хмурого, в стеганом сером халате, со впалыми щеками и коротенькой, клинышком, бородкой. В руках самый известный лекарь Москвы нес свой неизменный лаковый сундучок с широкой медной ручкой на крышке.
Балсырь и князь Салтыков вместе скрылись в покоях царской невесты, однако окольничий вскоре вернулся и встал перед братом.
– Иди к матушке, – негромко сказал он. – Скажи, занедужила Мария Ивановна. Мутит ее, тошнит. И с животом неладно.
– Ты что-то сделал? – моментально вспомнил недавний разговор с матерью Борис Михайлович.
Князь Салтыков отрицательно покачал головой и широко перекрестился:
– Вот те крест, не я. Само собой так сложилось. Ступай, предупреди маму. Коли она первая инокине Марфе о сем передаст, то ссора их, вестимо, затихнет. Вести по Кремлю разбегаются быстро, надобно, чтобы мама раньше всех с сей весточкой пришла. Так что поспеши.
Борис Михайлович внимательно посмотрел на запертую дверь в покои царской невесты, пригладил бороду и широко зашагал к лестнице.
Когда князь Салтыков вернулся, его брат разговаривал уже с другим известным лекарем, немецким, что прижился при дворе еще со времен изгнания поляков, изрядно раздобрев и порозовев. Несмотря на прошедшие годы, иноземец по сей день одевался в чулки и бархатный колет и носил шляпу с большим петушиным пером.
Путая и коверкая слова, Валентин Бильс размахивал тонкой черной тростью и объяснял:
– Сие есть, княже, почечная желтуха! Надобно от сей напасти кушать воду с толченым мелом, настоянную на черном янтаре. Три раза! После пробуждения, в полдень и перед сном. Да творить сие десять дней, не кушая при том ничего жареного, ничего двуногого и ничего красного. И я есмь зубом клянусь, у девицы не останется никаких болестей!
– А чадородие? – спросил Борис Михайлович.
– Найн, ни-ихт, – замахал руками немчура. – Не есть пугайтесь, никакого ущерба чадородию сия болезнь не причиняет!
– Лекарство? – уточнил окольничий, давая лекарю мешочек с серебром.
– Лекарство я пришлю! – поклялся немец.
Когда он убежал, Борис Михайлович осторожно кашлянул и спросил:
– А что сказал араб?
– Балсырь вовсе никаких болезней не нашел, – ответил его брат. – Молвил, сластями девица объелась, через то желудку расстройство. Коли водою ключевой поить да кашей простой потчевать, через три дня никакого следа от недомогания не останется.
– А чадородие?
– Здорова Мария Ивановна, здорова! – повторил Михаил Михайлович. – Вестимо, и покушения никакого не случилось. Орешков в меду, может статься, переела, вот и вся болезнь. Меня от них тоже иногда пучит, коли сверх меры увлекусь.
– Наверное, нужно предупредить маму? – неуверенно пробормотал Борис Михайлович. – Ну, что избранница здорова… А то как бы неладного не случилось.
Однако же в эти самые минуты инокиня Евникия уже входила в келью царской матери.
– Это опять ты?! – вскинула голову сидящая за столом монахиня.
– Я бы не тревожила тебя, матушка, – смиренно потупила взор гостья, – но у меня важная, хотя и недобрая весть. Твоя невестка сильно занедужила, мучается животом и к чадородству, по мнению лекарей, совершенно не способна. Вестимо, родичи Марии Хлоповой скрывали важные сведения о ее здоровье.
– Что я говорила?! – вскочила со своего места монахиня и громко хлопнула ладонями по столу. – Ведьма она! Приворожила, заморочила, обманула! В Разбойный приказ всех без промедления! На дыбу крамольников!
– Матушка, матушка… – покачала головой Евникия. – Нехорошо сие, избранницу государеву да на дыбу. Все же звание высокое. Опять же, коли слухи о сем пройдут, Михаил Федорович прослышит и примчится обязательно… Сыск начнется, лекарей всяких чужих стряпчие звать начнут. А какие там лекаря? Палачи да знахарки… Болезни нутряной могут в Марии Ивановне и не заметить…
– Ты опять эту ведьму защищаешь?! – зло оскалилась инокиня Марфа.
– Второпях подобное решать, матушка, недолго и ошибиться, – понизила голос гостья. – Ныне мы все знаем в точности. Больная Мария Хлопова и бесплодная. А сыск начнется, каждый по-своему мыслить и говорить станет. Сколько людей, столько мнений. Государь, опять же, обязательно вмешается. Ибо до Разбойного приказа ему всего полчаса ходу.
Царская матушка поджала губы, надолго задумалась. Затем медленно кивнула:
– Ты права, моя верная подруга, искать нам в сем деле нечего. Мнение лекарей ведомо, виновные понятны. Шум лишний вовсе ни к чему. С глаз долой, с сердца вон! Убрать крамольников подальше, и все. Князя Бориса Репнина ко мне!
Инокиня Евникия, растянув губы в улыбке, поклонилась и вышла из кельи. Сходила к себе, накинула на плечи шубу, спустилась вниз – и уже на улице столкнулась с сыновьями.
– Матушка, мы к тебе! – встали на ее пути дородные князья, облаченные в собольи шубы и парчовые ферязи, с увесистыми посохами в руках. – Лекари сказывают, недуг царской невесты совсем слабый и на чадородие не влияет. Мария Ивановна скоро исцелится.
– Экие вы… – монахиня кашлянула, сглатывая слово, каковое хотела произнести на самом деле. – Борода длинна, а ум короток. Слушайте меня оба и запоминайте! Лекари вам сказали, что хворь у избранницы давняя и неизлечимая, понятно?! И детей она иметь не в силах. Понятно?!
– Но как же…
– Не ваша забота! – твердо перебила их матушка Евникия. – Лекари сказали вам, что Мария неизлечима и бесплодна! Запомнили? Теперь ступайте в Разбойный приказ. Поведайте стряпчим о сей беде и передайте, что дьяка тамошнего, боярина Репнина, инокиня Марфа пред очи свои немедля кличет!
Дьяк Разбойного приказа ждать себя долго не заставил, поднявшись по ступеням узкой каменной лестницы Вознесенского монастыря уже через полчаса. На плечах – широкая шуба с отложным бобровым воротником, на голове – высокая бобровая же шапка, в руках – толстый кленовый посох со множеством золотых гвоздиков и навершием из крупного яхонта. Князь Борис Александрович ступал нарочито величаво, медленно, громко дышал и постоянно морщился. Борода его, тщательно расчесанная, пушилась на груди, и по левой ее стороне поблескивали шелковыми ленточками три косицы, украшенные редкими, но крупными жемчужинками.
Особые старания князя Репнина по приданию себе пущей солидности становились понятны, если вспомнить, что средь прочих дьяков он уже довольно долго оставался самым молодым. Со своим местом ему страшно повезло – он вовремя примчался в Тушине поклониться вернувшемуся после излечения государю и подвернулся под руку в тот миг, когда оказалось, что среди переехавших к царю дьяков не оказалось начальника Разбойного приказа. На войне сие место никому из знатных людей доходным не показалось, зато благородное происхождение Бориса Александровича званию дьяка соответствовало – и государь Дмитрий Иванович лихо поставил безусого мальчишку разбираться со всякими воровскими делами.
С тех пор прошло несколько лет. Сын государя Ивана Васильевича отъехал из Тушина к Калуге, возле которой безвестно сгинул, царским двором еще три года правил князь Трубецкой, затем Земский собор избрал на трон Михаила Федоровича. А боярин Репнин, несмотря на молодость, продолжал успешно сидеть в Разбойном приказе, хотя на заседаниях Боярской думы и ловил на себе постоянно недовольные взгляды куда более заслуженных царских слуг. Хотя, может статься, ему просто мерещилось…
Пыхтя и слегка покачиваясь, устало вздыхая, Борис Александрович вошел в келью инокини Марфы, оперся обеими руками на посох, почтительно склонил голову:
– Рад видеть тебя в добром здравии, матушка!
– И я тебя, боярин. – Сидящая за столом монахиня подняла на него усталый взгляд, слегка кивнула. – Слышал ли ты о последних событиях? Боярская дочка Мария Хлопова занедужила намедни, и лучшие лекари московские нашли у нее застарелый недуг, каковой она с родичами до смотрин зело ловко скрывала. Бесплодная она, наследника зачать не способна. И так выходит, что крамольницей Мария оказалась. Весь наш царский род опасности подвергла, обманщица. Посему выдели самых надежных приставов, что у тебя под рукой имеются, да Машку Хлопову в ссылку без промедления отправь со всеми родичами вместе. Ведь это они обманщицу во грехе сем дружно покрывали.