– Хватит! – хлопнул ладонью по столу правитель всея Руси. – Я слышал это сегодня уже двести раз! Я царь! Я требую ее вернуть!
– Она бесплодна, Михаил Федорович. Тебе надобно подумать о другой жене.
– Я не хочу другую! Я обручен с Марией, ты сам венчал нас, святитель!
– Она бесплодна, государь. Именем Господа нашего заклинаю тебя, раб Божий Михаил, – осенил юношу крестным знамением митрополит. – Во имя державы нашей и всего мира православного призываю тебя исполнить свой долг и выбрать себе здоровую супругу, каковая дарует Руси наследника.
– Обручена мне Господом невеста, святитель! – твердо отрезал государь. – И брать иной я не хочу и не стану!
– Но ты должен…
– Я царь! Я правитель всея Руси! – сорвался на крик православный самодержец. – Я требую исполнения моей воли! Я приказываю!
– Вестимо, говорить о семье ты еще не готов, – понял митрополит Иона. – Отдохни, чадо мое. Я приду позднее.
17 мая 1617 года
Москва, Кремль, Успенский собор
Солнце хорошо освещало храм через окна в стенах, через световые колодцы под куполами, через широко распахнутые двери – и потому от свечей, что горели на люстрах под потолком и на подставках перед иконами, особой пользы не имелось. Но свечи и лампады все равно чадили, распространяя запах воска, ладана и подгорелых пирожков.
В этот полуденный час собор был полон. Напротив врат, перед алтарем возвышался на пятиступенчатом пьедестале тяжелый позолоченный трон с непропорционально высокой спинкой. Здесь восседал царь всея Руси, сверху вниз наблюдая за ходом Земского собора. Слева от него стояли самые знатные из князей, справа – православные иерархи. А дальше, за их спинами, расположились многие и многие сотни людей из всех народов и сословий, верований и убеждений – выборные представители от всех земель и городов бескрайней русской державы.
В этот раз на Земский собор на суждение всего народа вынесли всего три вопроса.
Первый – о «четвертой пятине».
Смута и долгая война дочиста опустошили царскую казну. И хотя Посольскому приказу удалось сговориться о мире со Швецией, причем даже с возвращением многих потерянных из-за подлости князя Шуйского земель, сражения с ляхами все еще продолжались, и набегам польских и казачьих шаек не видно было конца. Требовалось снаряжать стрелецкие и боярские полки, нанимать своих казаков, восстанавливать крепости. А все это требовало золота…
Ради укрепления рубежей и избавления от польской напасти государь всея Руси и Боярская дума испрашивали у народа разрешения собрать еще один, дополнительный налог. И всенародный Земский собор, вняв объяснениям правителей русской земли, на сие лишнее тягло легко до изумления согласился.
Вторым вопросом стала просьба английского королевства дозволить далеким островитянам плавать по русским рекам в Персию и Индию и искать пути в Китай через Сибирь и реки тамошние – Обь, Каму, Енисей. Однако желание диких нехристей пробраться в глубину русских земель никому на соборе не понравилось, и потому на королевское письмо собор решил не отвечать.
И наконец, Земскому собору надлежало решить судьбу государя всея Руси, которому так и не удалось сыграть столь желанной свадьбы.
К ступеням перед троном вышел сам митрополит Иона, стукнул посохом, чуть поклонился и заговорил:
– К вам, люду православному, ныне обращаюсь, дабы услышать глас народный, узнать ответ всей земли русской. Минувшей осенью государь наш выбрал себе невесту, рабу Божью Марию, из рода боярских детей Хлоповых, и я самолично молодых людей сих пред ликом Господа обручил. Однако же вскорости занедужила невеста, и по той причине опытные лекари ее со всем тщанием осмотрели. И вот каковое решение вынесли…
Митрополит оглянулся, вперед выступили царские окольничьи, рыжебородые братья Салтыковы.
Михаил Михайлович широко перекрестился, поклонился на три стороны.
– Слушай меня, люд православный! Невесту царскую по моему вызову лечили два самых лучших и известных лекаря. Премудрый сарацин Балсырь, у лучших мудрецов таинства лекарские познававший, и схизматик немецкий Валентин, поляков много лет пользовавший. И оба сиих знатока нам с братом поведали, что животом Мария Ивановна страдает, потому как болезнь у нее нутряная хроническая, и через то понести она более уже никогда не сможет…
– Засим приговор Земского собора услышать хотим, – продолжил митрополит. – Допустимо ли государю нашему, следуя клятвам обручальным, жениться на бесплодной деве? Либо от клятвы, обманом полученной, Михаила Федоровича надобно освободить, дабы он смог крепкую и здоровую супругу себе подыскать и род царский продолжить!
По собору побежало шушуканье. Собравшиеся здесь бояре, стрельцы, крестьяне и священники переглядывались, шептались, пожимали плечами.
Дав собору примерно четверть часа на поиск ответа, митрополит Иона стукнул посохом об пол, сделал знак рукой. Стряпчий из Поместного приказа развернул свиток и прочитал:
– На усмотрение собора Земского таковой приговор предлагается! Снисходя к разумению лекарей опытных, признать, что Мария Хлопова к царской радости непрочна, от клятвы обручальной ее и Михаила Федоровича отпустить, учинить новый смотр невестам, каковой достойную супругу царю православному определит! – Стряпчий опустил заготовленный указ и осмотрел обширный храм. – Каково слово ваше будет, народ православный? Сей приговор утверждаем али иной станем составлять?
– Утверждаем, утверждаем… – побежал по храму людской гомон. – Чего там думать? Утверждаем! Здоровая супруга государю надобна! Освободить его, освободить… Пусть женится.
Митрополит Иона стукнул посохом, спросил:
– Есть у кого возражения супротив сего приговора?
Во всем огромном храме на его призыв не отозвался ни один выборщик.
– Стало быть, приговорили?!
– Приговорили… – прокатился гомон, и собравшиеся со всей Руси люди согласно склонили головы.
– Быть по сему! – облегченно ударил посохом митрополит.
– Теперь слушай меня, люд православный! – поднялся со своего трона безусый еще царь Михаил Федорович. – Сочетался я с рабой Марией по закону Божию, обручена мне царица, и, кроме нее, иную брать не хочу! Не будет вам никакой государыни, покуда любую мою мне из узилища не вернут!
С этими словами он спустился с пьедестала, при общем молчании прошел по постеленной до дверей дорожке, оглянулся, перекрестился на иконостас, а затем вышел на свет.
На том Земский собор свою работу и завершил.
После трудного дня государь изволил очиститься. Сиречь попариться в бане, ополоснуться чистой водой, снова попариться и отдохнуть: утолить жажду пряным шипучим квасом, а голод – копченой и соленой рыбой всякого вида, белой и красной, щукой и судаками, семгой и ряпушкой.
– Вроде и не постный день, царь-батюшка, – удивился кравчий, отрезая себе небольшие ломтики то того, то другого угощения. – Отчего такая скромность?
– Печалюсь, – вздохнул Михаил. – Я надеялся, Земский собор поддержит меня и церковное таинство. Но все твердят токмо одно, как заводные: «чадородие» да «чадородие», женись да женись…
– А чего, царь-батюшка? Жениться, это мысль хорошая! – налил себе из кувшина боярин Морозов. – Мне понравилось. Пожалуй, даже зело понравилось!
– Так ты небось на избраннице своей женился?
– А на ком же еще? – Кравчий сделал несколько глотков и поморщился. – Не, Михаил, репного кваса ты лучше не пей! Этакой ядреной жижей хорошо токмо кожи ослиные дубить! А вот хлебный ничего! Хотя сидр, конечно, был бы лучше.
– А мне на избраннице жениться запрещают.
– Да кто тебе что-то запретить способен?! – изумился кравчий. – Ты же царь!
– А ты где последние полгода витал, Боря? – не меньше своего слуги удивился царь всея Руси. – Ты что, ничего не знаешь?
– Извини, царь-батюшка, в хлопотах кручусь, – развел руками боярин Морозов. – Я ведь сирота, токмо на себя положиться могу. А дом и жена молодая серебро едят, как не в себя. Вот и бегаю. Вологодский поташ голландцам продаю, пеньку муромскую – англичанам, железо новгородское – арабам да французам, ревень – немцам, сало – тоже островитянам. Две мельницы на Мологе поставил, скобяные товары ковать. На прибыль рудников там же прикупил, дабы железо свое варилось. Шведы еще недавно приехали, просят научить их руду плавить. Тоже хотят в торг железный приткнуться. Может статься, я с ними в товарищество и войду…