И все-таки, слегка раздвинув занавес, он заглянул в зал.
В первом ряду между двумя увешанными золотом тетками в ярких крепдешиновых платьях сидела мама. Она сидела очень прямо, положив руки на колени и глядя перед собой. Похоже, ее смущали крикливые наряды соседок. На маме были ее единственная нарядная черная юбка, в которой она ходила в гости и в театр, и белая блузка, заколотая под горлом серебряной брошью. А туфли были старые-старые, Вадим их прекрасно помнил, коричневые, с перепонкой на пуговке, чиненые, латаные и оттого еще более грубые на вид. Словно почувствовав взгляд Вадима, мама медленно спрятала ноги под стул.
Вадим облился холодным потом и бросился вон со сцены. За кулисами он прислонился к стене, стараясь унять бешеное сердцебиение.
Тем временем оркестранты закончили настраивать инструменты, в зале медленно погас свет, гомон и шуршание стихли. Занавес медленно и торжественно раздвинулся.
Вадим услышал, как конферансье, отпустив положенное количество пошлостей, объявил, растягивая слова и постепенно повышая голос, все его звания и титулы, сделал драматическую паузу и воскликнул:
— Ва-ади-и-им Гли-и-инский!
Вадим оторвался от стены и пошел на сцену. И вдруг понял, что горло стиснуто, словно удавкой, и что он не в состоянии не только петь, но даже говорить. Вадим остановился и закрыл глаза. Ему хотелось исчезнуть или вдруг оказаться где-нибудь в другом месте, далеко-далеко отсюда.
Конферансье, помолчав, еще раз объявил его выход, зал снова радостно взвыл и зааплодировал… За кулисами забегали, засуетились. Вадим жестами пытался объяснить, что не может петь.
И тут из всей этой суеты материализовался уверенный вальяжный человек. Бесцеремонно растолкав всех, он подошел к Вадиму, неторопливо поставил на пол толстый желтый портфель, достал из него бутылку и стакан. Налил, подал Вадиму и кивнул. Вадим послушно проглотил содержимое стакана — залпом, словно горькое лекарство. Язык и горло обожгло, потом тепло опустилось в желудок и почти сразу ударило в голову. Но Вадиму некогда было размышлять об этом физическом феномене.
— Это что, водка? — спросил он.
— Обижаете, Вадим Сергеевич. Это коньяк. «Белый аист».
И тут Вадим понял, что голос вернулся. Он бросился на сцену и подал знак обеспокоенному дирижеру.
Только после третьей песни, принимая цветы и раскланиваясь, он решился взглянуть в зал. Между двумя крепдешиновыми тетками сидел, расставив колени и уютно уложив на них круглый животик, толстый мужчина. Он радостно сиял всем своим круглым розовым лицом и самозабвенно хлопал.
После концерта Вадим отдыхал в артистической уборной. Не столько, впрочем, отдыхал, сколько ломал голову, как бы избежать встречи с толпой поклонниц у входа. Вопли этих восторженных истеричных девиц совсем не тешили его самолюбие. Довольно часто он задерживался на полчаса, на сорок минут и выходил, когда толпа рассасывалась.
В дверь деликатно постучали. Не дожидаясь приглашения войти, в артистическую шагнул тот самый благодетель с коньяком «Белый аист». Весело посмотрел на Вадима круглыми, немного выпученными глазами и приветственно протянул пухлую ладонь:
— Позвольте представиться. Семен Керзон. Лорду Керзону не родственник и даже не однофамилец.
И тут Вадим сообразил, где он видел этого человека, и тут же вспомнил, откуда знает его фамилию. И в Госконцерте, и в филармонии, и в любой компании, имеющей отношение к эстраде, только и слышно было: «Это надо Керзона спросить… Керзон сделает… Керзон достанет… Ну, тут и Керзон не поможет!»
Вадим пожал протянутую руку и машинально ответил:
— Очень приятно. Вадим Глинский.
У Керзона брови поползли вверх.
— Вы думаете, я вас не знаю?!
Вадим засмеялся. Впервые за много-много месяцев.
Ему вдруг стало удивительно легко. Вадим и не заметил, как объяснил, почему задержался в артистической. Керзон широко улыбнулся:
— Я не Сусанин, но я вас выведу в лучшем виде. У вас машина далеко стоит?
— У меня нет машины, — ответил Вадим с такой примерно интонацией, как если бы новый знакомец спросил его, почему он не расправит крылья и не полетит домой прямо с подоконника.
Отношение к личному автотранспорту у Вадима все еще было мамино: если у академика, или полярника, или знаменитого писателя есть машина, то это — редкое исключение из общего правила. Обычный человек должен радоваться прекрасной возможности воспользоваться услугами лучшего в мире метрополитена.
— И как же вы домой доберетесь? — со все более возрастающим изумлением спросил Керзон.
— Как все. На метро, — сухо ответил Вадим.
— Ну, насчет всех — это как посмотреть, — загадочно пробормотал Керзон и предложил: — Позвольте, я вас довезу.
Вадим подумал и согласился. Он взял сумку и двинулся к выходу.
— А это? — Керзон указал на груды букетов, лежавшие на столе, стульях, подоконниках.
— Зачем? — Вадим пожал плечами. — Мне их и ставить-то некуда.
— Тогда я, пожалуй, возьму? Что ж добру пропадать!
Керзон заботливо собрал букеты и, почти полностью скрывшись за этим огромным разноцветным снопом, кивнул Вадиму на дверь, приглашая следовать за собой.
Они прошли по трем коридорам, спустились в подвал, поднялись по крутым ступенькам и через узкую дверцу вышли в переулок. Похоже, Семен Керзон знал здесь все ходы и выходы — как в прямом, так и в переносном смысле.
Через пару минут он подъехал на новеньком зеленом «Москвиче».
Семен хорошо знал Москву, добрались они буквально за четверть часа. Вадим заметил, что Керзон — хороший водитель, опытный, ловкий, но не лихач, солидный и осторожный. Веселый человечек, так вовремя оказавшийся за кулисами с бутылкой «Белого аиста» и граненым стаканом, все больше нравился Вадиму. Кроме того, странное происшествие на концерте сильно потрясло его воображение. Действие коньяка уже прошло, темный страх заползал в душу: вот он открывает дверь своей комнатушки, а там за столом сидит мама, проверяет тетради… Поднимает голову и радостно улыбается ему… У Вадима опять сдавило горло. Он откашлялся и пригласил своего нового приятеля на чашку чая: вняв совету тети Нюты, Вадим купил чайник и две чашки.
Керзон внимательно оглядел комнату и удовлетворенно закивал:
— Вот, значит, как живут заслуженные артисты.
Вадим пожал плечами:
— Я развелся. Квартиру разменял.
Керзон иронически усмехнулся:
— Он мне будет рассказывать… Чтоб вы знали, молодой человек, — а вы еще очень-очень молодой, — Керзон разводился трижды и трижды оставлял квартиру и все, что в квартире, жене и ребенку. Ну так что с того? Надо жить дальше и наживать новые квадратные метры, и чем квадратнее — тем лучше. Куда смотрит наше дорогое высококультурное министерство?
Вадим грустно улыбнулся, вспомнив, как впервые привез мать посмотреть новую квартиру.
— Министерство уже давало мне квартиру.
— Хотите сказать, что больше не даст? — понимающе подмигнул Керзон. — Ладно, пусть не дает. Сами возьмем. Купите кооператив.
Вадим поежился. По его мнению, чтобы купить кооперативную квартиру, надо было работать всю жизнь и еще немного. И вообще, все нормальные люди получали государственные квартиры. В покупке кооператива было, с точки зрения Вадима, что-то ненадежное и как бы не совсем приличное.
— Ну… — смущенно протянул он. — Конечно, когда-нибудь куплю.
— Да не надо когда-нибудь! — взволнованно воскликнул Керзон. — Не откладывайте на завтра то, что можно съесть сегодня! Слушайте, у меня на примете есть чудный дом в хорошем районе, не абсолютный центр, но и не Черемушки. Председатель кооператива мне хороший друг, почти родственник — он женат на моей первой жене. Он подберет вам приличную квартирку. Какую хотите — двух- или трехкомнатную?
Вадим озадаченно посмотрел на Семена.
— Я… э-э… у меня, — промямлил он, — у меня и денег таких нет. Да и не знаю я, как это все делается.
У него даже зубы заныли при мысли о хождениях по инстанциям, о ворохах бумажек, которые следовало собрать.
— Деньги будут! — махнул рукой Керзон. — Не в деньгах счастье, а в их количестве. А делать ничего не надо. Вы человек творческий, вам — искусство, а Керзону — Керзоново. Сделаем!
Вадим колебался. Разговор получался странный, нереальный какой-то.