— Подожди, — шепнула она, — переставь поближе фонарь.
Он с готовностью кивнул. Что-то действительно переменилось, если у Валентина Корбетта не нашлось никакого саркастического замечания в ответ. Но он встал и босиком отправился по усыпанной сухими сучьями грязи к камню, на котором оставил фонарь. Элинор вдруг вспомнила, что, наверное, выглядит неприглядно, лежа на мятом одеяле, и села, наблюдая, как он возвращается.
Его влажная кожа отливала золотом в свете фонаря. Его внушительный член горделиво возвышался на фоне темного треугольника между бедрами. Он хотел ее. Ничуть не сконфуженный этим обстоятельством, он поставил фонарь и, опустившись на колени, придвинул ее к себе — напряженную и затаившую дыхание. Элинор взглянула ему в глаза, протянула руку и взяла в ладонь его пенис.
Валентин закрыл глаза, подняв голову. Пенис был на ощупь теплый и твердый, и она робко погладила его по всей длине. Он удивленно открыл глаза.
— Ты уверена, что никогда не делала этого раньше?
— Тебе приятно?
Губы его дрогнули в улыбке. Наклонившись, он провел рукой вниз по ее животу и, продолжая смотреть ей в глаза, сунул палец между ее бедрами.
— А тебе?
Элинор даже ответить не смогла лишь кивнула и снова легла на одеяло, а он пошире раздвинул ее бедра и запустил палец поглубже. Его губы вернулись к груди, потом медленно спустились вниз. Он чуть переместился и, встав на колени между ее бедрами, наклонился, и его язык присоединился к пальцу. Почувствовав язык внутри своего тела, она невольно воспротивилась.
— Валентин, — взмолилась она, но он продолжил свою сладкую пытку, даже не отреагировав на ее мольбу. Его губы, обласкав внутреннюю поверхность бедер, снова медленно поднялись к груди, на этот раз, обхватив ее ладонями.
Ей казалось, что она вот-вот умрет. Никто не смог бы выдержать такой жар, такой накал страстей и остаться в живых. Но она по-прежнему хотела этого, пыталась получить от него что-то большее, и знала, что он может ей это дать. Вернее, догадывалась.
Валентин, стоя на коленях между ее бедрами, наклонился, чтобы еще раз страстно поцеловать ее. Элинор, кажется, даже дышать перестала.
Он медленно, но настойчиво стал проталкиваться внутрь ее тела. Она ощутила давление, потом мгновенную, острую боль, за которой последовало приятное вторжение, после чего он оказался полностью внутри ее тела.
— Я думала… что боль будет сильнее, — удивленно сказала она, переполненная новыми ощущениями, пытаясь запомнить как можно подробнее, что она чувствовала, когда он вошел в нее.
— Я тоже, — сказал он в ответ, и его чувственные губы снова дрогнули в улыбке. Валентин наклонил к ней лицо и поцеловал. — Ты меня поражаешь, — прошептал он и принялся снова, все, ускоряя темп, скользящими движениями входить внутрь ее тела.
Элинор обвила руками его плечи и попыталась восстановить ритм дыхания, но не могла сосредоточиться ни на чем, кроме великолепного ощущения мужского естества внутри себя. Она так давно этого хотела, хотя, наверное, сама не сознавала точно, чего именно. И в данное мгновение все его внимание, его страсть, его тело — все это принадлежало только ей.
Застонав, он ускорил темп, прижав ее к одеялу своим сильным, мускулистым телом. Элинор тяжело дышала, не в силах остановить какие-то звуки, вылетавшие из горла, как не могла и бороться с охватившим ее острым напряжением. Если это означает умереть, то она готова принять смерть. Валентин чуть переместился, еще больше ускорил темп и нежно прихватил зубами мочку ее уха. Это было последней каплей. Элинор вонзила пальцы в его энергично работавшие ягодицы, прижала его к себе еще крепче и словно разбилась вдребезги.
Выкрикнув его имя, она забыла обо всем на свете и крепко прижалась к нему. Когда она поднималась к небесам, он находился рядом с ней. Его броски участились, и он со стоном тоже достиг кульминации.
После этого они еще долго лежали, крепко прижавшись, друг к другу, и она чувствовала громкие удары его сердца, бившегося так же учащенно, как и ее. Туман, окутывавший сознание, начал мало-помалу спадать, и обычные звуки — стрекотание сверчков, кваканье лягушек, шелест листьев — постепенно вернули ее к реальности. Но окружающий мир теперь изменился. Она все еще находилась в объятиях мужчины, а он только что овладел ее телом, сделал женщиной, и пусть эта ночь у них единственная, она сумела изменить все. Всю оставшуюся жизнь любому мужчине, которого встретит Элинор, придется соперничать с Валентином, потому что она будет их сравнивать, и ясно, кому отдаст предпочтение. Валентин поднял голову и снова поцеловал Элинор. Губы у нее были теплые, нежные и припухшие. Это тоже было нечто новое даже для него. Он редко целовал женщину после того, как получил что хотел. Господи, сегодня все было не так, как всегда. Никаких игр, никаких докучливых приставаний, никаких обещаний. Она хотела его, и он хотел ее. Честность отношений, помимо того, что она была чем-то новым и свежим, оказалась еще чертовски возбуждающей.
Он потерял счет женщинам, с которыми сходился, но эту запомнит навсегда. Там, где его кожа соприкасалась с ее кожей, ощущалось тепло, но остальная часть его тела высыхала на легком ветерке, и холодный ночной воздух было трудно игнорировать. Он неохотно снова поднял голову.
— Ты довольна своим приключением?
Она улыбнулась, провела пальцем по его лицу и как-то умудрилась сделать этот жест интимным и дружеским, а не навязчивым. Господи, как он ненавидел теперь навязчивость!
— Очень, — ответила она. — Скажи, «однажды» означает «один раз» или «одну ночь»?
Валентин хохотнул и, скрывая нежелание отрываться от нее, сел.
— Принимая во внимание наступление утра и плачевное состояние моей одежды…
— Знаю, знаю. Если я не вернусь домой в самое ближайшее время, то половина обслуживающего персонала выстроится у входной двери, чтобы поприветствовать меня.
— А нам этого не нужно, — сказал Валентин. К чему свидетели, шум, скандал? Это означало бы, что он будет вынужден жениться на ней — если, конечно, Мельбурн не пристрелит его на месте и не закопает его труп в огороде в качестве удобрения для репы.
— Пожалуй, ты прав. Теперь у нас с тобой появилась своя тайна. И мы будем ее хранить.
Он очень надеялся, что она не заставит его сравнивать эту ночь со всеми другими в его жизни. И не потому, что сравнение было бы не в пользу сегодняшней ночи, а, наоборот, потому что она не шла ни в какое сравнение со всеми остальными. Подобное сопоставление было вообще лишено здравого смысла. Элинор — одна, единственная, неповторимая.
У него были женщины, широко известные своими непомерными плотскими аппетитами, и он часами резвился в их пропахших духами будуарах, а в ранней молодости он даже имел одну-двух девственниц — хотя их слезы и жеманные переживания заставили его поклясться, что он никогда не будет иметь дело с этой категорией женщин. При всем при том, когда речь шла об Элинор Гриффин, он был готов потерять голову от счастья, получив возможность один-единственный раз раздеть ее, — хотя она, кстати сказать, сделала это сама.
Не сводя с него глаз, она натягивала одежду, которая успела уже немного просохнуть. А вот ему повезет, если он не свалится с воспалением легких. «Скажи что-нибудь», — приказал он себе, пытаясь придумать учтивую и остроумную фразу, которая избавила бы ее от смущения и позволила бы ему при этом не выглядеть полным идиотом.
— Выдать тебя замуж за какого-нибудь пускающего слюни старого козла было бы преступлением, — проговорил он, подавая ей туфельку, которую обнаружил в кустах, когда разыскивал свой сапог.
— По крайней мере, теперь я могу сказать, что сделала что-то такое, чего сама хотела, — сказала она в ответ. — Спасибо тебе.
Он нахмурил брови.
— Ради Бога, не благодари меня, Элинор. Это я перед тобой в неоплатном долгу.
Элинор поперхнулась.
— Но ведь у тебя столько любовниц.
Подавив вздох, Валентин встал и, взяв ее за плечи, повернул лицом к себе и крепко поцеловал.
— Ты сильно преувеличиваешь, — пробормотал он, отпуская ее, чтобы поднять свой мокрый сюртук. — А теперь позволь проводить тебя домой, пока ты не пожалела о произошедшем.
— Не пожалею, — улыбнулась она с таким видом, что у него пересохло в горле. — Об этом не беспокойся.
Глава 15