— Мы — твои старшие братья, — не сдержался Шей. — Наша обязанность, наш долг — предложить свое руководство и…
— Предложить? Я едва ли…
— Я предполагаю, что в дополнение к своей абсолютной свободе ты потребуешь продолжать выплачивать тебе ежемесячное содержание? — прервал ее герцог, словно они были в комнате только вдвоем.
Ах, угрозы!
— Я не отрываюсь от действительного положения вещей, — ответила Элинор. — И это — не полет моей фантазии. Я просто буду принимать свои собственные решения в личных интересах. У меня нет желания сторониться семьи, — Элинор предчувствовала, что это будет самым трудным моментом, и поэтому потратила несколько часов, обдумывая ответ. — Я настаиваю на том, чтобы мой выбор был независимым и свободным от вашего вмешательства.
— Вмешате… — начал говорить Шей.
— Договорились, — заявил вдруг Себастьян.
Шарлемань захлопнул рот.
— Что? — выпалил он, его лицо потемнело. — Мельбурн, ты не можешь говорить это серьезно.
— Я совершенно серьезен, — герцог сунул письмо себе в карман. — Твоя независимость будет предоставлена тебе, но при одном условии.
Ха! Она догадывалась, что это всего лишь уловка.
— И что оно из себя представляет?
— Я не намерен позволять твоей «декларации» обсуждаться в обществе, как не разрешил бы публично выражать обиды, нанесенные тебе в этом доме. И что бы здесь не было написано, это не сможет избавить нашу семью от скандала, если ты окажешься в него вовлечена. Поэтому, если в обществе станет известно о любом скандале с твоим участием, наше соглашение будет расторгнуто.
У Элинор ушло всего одно мгновение на то, чтобы все обдумать. Если быть откровенной, то она думала, что у брата на уме что-то намного более противное.
— Договорились.
— Я еще не закончил. Наше соглашение не только будет расторгнуто. Как только я разберусь со всеми причиненными тобой неприятностями, ты согласишься выйти замуж за джентльмена, которого выберу я, без…
— Что?
— Без задержки и протестов, — Себастьян поднял колокольчик, стоявший возле его локтя, и позвонил. Немедленно появились лакеи, которые начали подавать обед. — А ты думала, что не будет никаких последствий? — продолжил герцог все же спокойным тоном.
— Ты просто… злодей, — пробормотала она, а в ее сознание без приглашения ворвалась дюжина скучных джентльменов.
— Полагаю, я тиран, — возразил он. — За свободу всегда нужно платить. Если ты желаешь играть, то должна быть готова расплачиваться. Так мы заключаем соглашение?
Если она откажется, герцог каждый раз будет использовать ее декларацию и ее трусость против нее. И, вероятно, заставит ее выйти замуж за первого же неинтересного мужчину, которого встретит, только для того, чтобы доказать свою точку зрения. Элинор вздохнула. Самая большая трудность в этом деле — решиться начать битву, когда ее результат заранее известен. Она — Гриффин, и поэтому никогда не отречется от своей семьи. Любой муж, которого она могла бы выбрать, должен хотя бы в самой малой степени быть приемлемым для Мельбурна. Но сами моменты, после которых она будет принимать это решение — или когда оно будет принято за нее — вот что будет иметь значение.
По крайней мере, она сумела заставить брата открыть дверь. Теперь ей нужно только переступить порог, и у нее появится свобода и голос в решении собственного будущего замужества.
— Мы заключаем соглашение, — медленно произнесла она.
— Нет, мы этого не сделаем, — прорычал Шей. — Это же смешно, Мельбурн.
Моргнув, словно он забыл о присутствии братьев, герцог обратил свое внимание на другую сторону стола.
— Элинор и я пришли к соглашению. А вы будете соблюдать его. Вам ясно?
На какой-то момент Элинор подумала, что Шея хватит удар, но со сдавленным рычанием ее второй по старшинству брат все же кивнул. Закери, который выглядел так, словно разрывается между ужасом и смехом, последовал его примеру.
— Ради Бога, Нелл, у тебя есть пара, — прошептал он.
— Пара чего? — ласково спросила она, хотя совершенно ясно понимала, на что тот намекал. Невозможно вырасти с тремя старшими братьями и время от времени не слышать вульгарностей, большинство из которых связано с мужской — или женской — анатомией.
Закери только покачал головой.
— Иисус! Просто будь осторожна.
— Дело в том, Закери, что я свободна, — возразила Элинор. — Я могу делать то, что пожелаю… — она бросила взгляд на Мельбурна, — до тех пор, пока это не вызовет скандал.
— И помоги всем нам небеса, — пробормотал Шей.
— Нет, — вставил Себастьян, спокойно выбирая превосходный кусок говядины с подноса, который держал слуга, — небеса пусть помогают Элинор. Потому что мы не станем этого делать.
Был уже почти час дня, когда Валентин заставил себя сесть среди беспорядочно разбросанных подушек и шелковых простыней. Клан Гриффинов с их ссорой и в самом деле помешали вчера тому, что, как он надеялся, могло стать приватным, декадентским ленчем. Но из-за вынужденной задержки Валентин наткнулся на лорда Уиттона и Питера Бернси, а также игру в фаро с высокими ставками в «Уайтс». Пятнадцать часов спустя и почти на тысячу фунтов богаче, маркиз вернулся домой и лег в постель уже после рассвета.
— Мэттьюз! — проревел он и отбросил простыни, потянувшись за брюками из оленьей кожи и прижимая свободную руку к голове, чтобы не дать ей взорваться.
Дверь его спальни отворилась мгновенно, его камердинер, скорее всего, стоял, прислонившись к ней.
— Да, милорд? Мне подавать завтрак?
— Нет. Достань мне чистую рубашку.
Аккуратный камердинер кивнул, нырнув в ближайший гардероб.
— Вам нужно что-нибудь съесть, милорд, — послышался его приглушенный голос.
Валентин нахмурился.
— Если ты сегодня еще раз упомянешь пищу или процесс ее поглощения, мне придется пристрелить тебя, — проворчал он. Хотя вечер и был развеселым и прибыльным, но Бернси был одним из тех немногих мужчин, которые могли посоревноваться с ним в количестве выпитого. Тот факт, что Питер был тяжелее его, вероятно, стоуна[3] на два, помогал последнему, но Валентин никогда не отказывается от вызова.
— Слушаюсь, милорд. Но миссис Бикон захочет узнать…
— Я заеду на ленч в клуб. А сейчас принеси мой пистолет.
Камердинер выглянул из гардероба.
— Милорд?
— Ты меня слышал. Я заранее предупредил тебя и сейчас должен застрелить, иначе все вокруг подумают, что я — не человек слова.
— Но вы не такой, милорд. Не человек слова, я имею в виду.
— Что? — Валентин проглотил остатки выдохшегося бренди, стоявшего у его постели. — Да, полагаю, ты прав. Где моя проклятая рубашка?
— Вот, пожалуйста, милорд.
Валентин натянул рубашку и уселся за туалетный столик, чтобы побриться, пока Мэттьюз доставал темно-серую куртку и кремовый жилет, а затем раздвигал тяжелые, темные занавеси на окне.
— Очень хорошо, Мэттьюз, — похвалил маркиз выбор гардероба, и зажмурился от яркого отраженного света, когда поднес бритву к своему подбородку.
— Благодарю вас, милорд. К тому же я наточил вашу бритву прошлым вечером.
Временами Валентин удивлялся, почему он продолжает держать у себя Мэттьюза: то ли из-за высшей степени елейности, свойственной камердинеру, то ли из-за мимолетного подозрения, что слуга пытается убить его.
— Есть какие-нибудь новости?
— Ну, экономка лорда и леди Арторп была срочно отправлена в поместье в Сассексе.
— Господи Боже. Я надеюсь, что у младенца не будет носа Арторпа.
— Мы все на это надеемся, милорд. И поскольку вы обычно интересуетесь, то я посчитал себя обязанным разузнать, что леди Арторп и граф в настоящий момент не разговаривают друг с другом.
Валентин сделал гримасу.
— Я бы мог поспорить, что Мэри Арторп не принимала ванну с Рождества. Мне нравятся менее ароматные партнерши в постели. Что-нибудь еще?
— О, да. Мистер Питер Бернси закрыл восточное крыло Бернси-Хауса и уволил почти половину своих слуг.
— Теперь понятно, почему этот идиот не бросил игру прошлой ночью. Вероятно, я выиграл его последние двадцать фунтов.
— Ему следовало быть осмотрительнее, прежде чем решаться играть против вас, милорд.
— Да, следовало.
Это объясняло исключительно большое количество выпивки со стороны Бернси и его собственную гудящую голову, но не то, почему обычно прагматичный джентльмен решил проиграть остатки своего состояния в карточной игре. Валентин пожал плечами. Бог в помощь свету, если он сам когда-нибудь придет в такое же отчаяние. Если вооруженное ограбление провалится, то пуля в голову покажется более решительным и менее болезненным выходом, чем тот, который выбрал для себя Бернси.