Захотелось сделать что-то хорошее, кому-нибудь подарить радость, лишь бы избавиться от гнетущего чувства, царящего внутри.
Вспомнила, что давно не была у Аэлиты Гавриловны. С этой старой женщиной я познакомилась в доме-интернате. У нее была сложная судьба. Когда-то давно у старушки была счастливая семья, любимый муж, любящая дочь. Потом случилось несчастье. Мужчина ушел в забой, да так и не вернулся. Осталась женщина с ребенком на руках. Повторно замуж так и не вышла, желая все отдать ради любимой кровинушки. Девочка выросла, вышла замуж, оставив Аэлиту Гавриловну. Время шло. Молодые разбогатели, обзавелись детками. Но жизнь семьи омрачало болезненное пристрастие отца семейства к играм. Мужчина играл в карты, в автоматы, делал ставки на лошадиных бегах. Одним словом играл во все, что могло пощекотать нервы. Когда-то выигрывал, когда-то проигрывал, все время балансируя на грани. А однажды очень крупно проигрался, да так, что в семью дочери Аэлиты Гавриловны пришли ночью и поставили условие, что либо мужчина выплатит долг, либо его деток в один день не досчитаются на вечернем ужине. Женщина добрая душа, узнав о беде, предложила продать свою однокомнатную квартиру в уплату долга. Что и сделали в скором времени. Сама же Аэлита Гавриловна переселилась жить в дом к дочери. Вначале все было нормально. Но со временем зять стал оскорблять женщину браными словами, когда та учила уму разуму. Мужчина нигде не работал, а лишь продолжал играть. Дочь, по началу, не вмешивалась во все это, хотя женщина и пыталась искать у нее поддержки. А спустя время и сама стала покрикивать на мать, сделав жизнь женщины невыносимой до такой степени, что той остался один выход, уйти в дом престарелых. Так женщина оказалась у нас. Здесь мы и познакомились. Разговорились. Меня настолько тронула история женщины, что захотелось помочь. И я стала ходить по инстанциям, чтобы выбить старушке социальное жилье. И к моему большому довольству это получилось сделать. Я видела, что Аэлиту Гавриловну гнетет нахождение в интернате. Она привыкла быть самой себе хозяйкой, а в доме престарелых это было невозможно.
Не так давно женщина отпраздновала переезд в маленькую, но отдельную, квартирку. Данному факту я была несказанно рада.
Я заскочила в магазин, прежде чем идти в гости к женщине, и набрала молока, сметаны, творога, различных круп, фруктов — того, что любила старушка. А еще купила упаковку «Барни». К ним Аэлита Гавриловна питала особо трепетное чувство.
— Кто там? — услышала старческий голос за дверью. Женщина была бдительна и меня всегда тому учила.
— Это я, Надя, — меньше всего мне хотелось представляться чужим именем перед Аэлитой Гавриловной, но иначе я не могла.
— Ах, это ты, деточка. Уже открываю, — послышалось дребезжание дверной цепочки, а после открывание замка. — Проходи, дорогая. Давненько тебя не было.
Перед моим взором появилась благообразная старушка с седыми волосами, зачесанными в строгий пучок на затылке, в чистом переднике, надетом на цветастое платье, с неизменными очками на переносице.
— Простите, Аэлита Гавриловна. Так получилось. Закрутилось. Дела, — принялась оправдываться.
— Да это я просто, брюзжу. Ты не слушай меня, деточка. Проходи. Не стой в дверях. Давай сразу на кухню, у меня там только чайник закипел. Чай будем пить.
Мы прошли в крохотную кухоньку женщины, где могли с трудом разместиться разве что два человека.
У Аэлиты Гавриловны мне всегда нравилось бывать. Женщина смогла из ничего сотворить уютное гнездышко. А может быть, это просто от старушки веяло домашним уютом, к чему я всегда стремилась.
На память пришел вечно пьяный отец, гоняющий мать по дому, а чуть позже и меня. Ни о каком уюте в нашей хате речи не было. Откуда ему взяться, если все пропивалось в тот же миг как приобреталось. У нас в доме никогда не было пододеяльников на одеялах, а уж про белоснежные простыни и накрахмаленные салфетки даже вспоминать не стоило.
— Садись, Наденька. Дай-ка я за тобой поухаживаю. Ты, наверное, голодная? С работы небось? — поинтересовалась женщина, а сама принялась шарить по полкам холодильника.
— Аэлита Гавриловна, вы не беспокойтесь. Я не голодная, — тут предательски заурчало в животе. — Я тут вам гостинцы принесла, — и принялась выставлять на стол покупки.
— Ты может быть и не голодная, а твой желудок точно не отказался бы чего-нибудь перекусить. Так что посиди спокойно минутку. Не сбивай старуху. А то ты же знаешь мою память.
— Какая же вы старуха, вы пожилая женщина, в самом расцвете лет, — принялась я выговаривать Аэлите Гавриловне. Женщина время от времени любила манипулировать своим возрастом. Я же включалась в ее игру, чтобы потешить самолюбие. Мне это ничего не стоило, а старушке было приятно.
— За гостинцы — спасибо. Умеешь ты выбирать всегда самое свежее и вкусное. Вижу и вкусняшку мне принесла. Не забыла. Хотя не стоило тратиться. Зачем? У меня же пенсия хорошая.
— Знаю я вашу пенсию. Сплошные слезы, — ясно, что на подачку от государства, гордо именуемую пенсия, сильно не забалуешь.
— Прямо скажешь. Вон правительство на шесть процентов повысило, — напомнила мне женщина.
— А инфляция в три раза больше, — парировала в ответ.
— Ой, не будем о плохом. Как ты? — женщина выставляла на стол домашние пирожки, соленую капусту, баночку с грушевым вареньем. Всем, чем была богата. — Что-то ты какая-то не веселая? — Аэлита Гавриловна хоть и носила очки, но зрением обладала острым. И не только им.
Старушка всегда тонко подмечала мое настроение.
— Да все нормально. Работаю все там же. А в остальном все по-старому, — пожала плечами. Вдаваться в перипетии личной жизни желания не было. Не хотелось еще раз переживать случившееся. Да и от старушки я многое из своей жизни скрывала. Вначале мы были с ней недостаточно близки, а после стыдилась рассказывать.
— А как на любовном фронте? — впервые за время нашего знакомства поинтересовалась женщина.
— Тишина, — честно призналась, подавляя в себе желание вздохнуть. Кажется, Аэлита Гавриловна это подметила. Хотя сложно было сказать. На морщинистом лице женщины было трудно определить эмоции. Она, как и я, научилась их скрывать.
— Ты кушай, кушай, — старушка принялась подталкивать ко мне тарелки с едой.
Мы посидели некоторое время в абсолютном молчании. Я медленно жевала, а женщина смотрела на меня, как будто силилась что-то сказать, но все не решалась. Потом все же не выдержала и произнесла.
— Когда-то давно, еще до моего дорогого мужа, приезжала я с родителями в город к материной сестре, то есть моей тетке. А в ее доме гостил троюродный брат ее мужа Артурчик, — я замерла, подняла глаза, ибо голос женщины изменился, став значительно мягче. — Он был старше меня всего на пару лет. Мальчишка мне понравился. Сильно-сильно. Можно даже сказать, что я в него влюбилась. И мне так хотелось ему в этом признаться, что сил не было. Но я была воспитана в строгости. И, естественно, ни о каком признании речи не могло быть. А парнишка тоже был из робких, только смотрел на меня своими огромными синими глазами и молчал. Так мы и промолчали все время, разъехавшись по домам. Потом я долго не могла забыть Артура, плакала. Это, безусловно, была детская влюбленность, но зацепила она меня за душу очень сильно. Потом, когда я уже была замужем, то встретила возмужавшего Артура, и мы впервые с ним поговорили по душам. Оказалось, что и он был ко мне неравнодушен, однако время было упущено. Конечно, может быть между нами ничего бы так и не сложилось, но кто теперь знает. К чему я это все говорила, деточка… К тому, что жизнь нам дается всего один раз и прожить ее надо так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы. Я, несомненно, слямзила эту известную фразу, но сути это абсолютно не меняет. Подумай на досуге о моих словах.
— Спасибо, Аэлита Гавриловна, я подумаю, — опустила взгляд, чтобы не смотреть в проницательные глаза женщины.
Знала бы она, в чем моя проблема.
Ведь дело не в том, что не могу открыться, а потому что у кое-кого есть жена. И с этим уже вряд ли что поделаешь.
Мы еще некоторое время посидели с Аэлитой Гавриловной на кухне, а потом перешли в такую же крошечную спальню-гостиную, где старушка показала мне, что начала вязать на досуге. Вязала женщина великолепно, правда, из-за зрения приходилось время от времени откладывать в сторону любимое дело, но, тем не менее, она не сдавалась.